30 октября – День памяти жертв политических репрессий. Юным поклонникам Иосифа Сталина, не жившим в годы Большого террора, предлагаю этот материал DW.
НА СНИМКЕ: мамы с колясками в селе Малиновка Целиноградской области Казахстана, 1970-е годы. Фото: Юрий Куйдин / РИА Новости / Архив
Елена Шмараева рассказывает об Акмолинском лагере жен изменников родины или, как называли его сами заключенные, АЛЖИРе — зоне посреди казахской степи, где отбывали свои сроки вдовы «изменников родины», расстрелянных в 1937 году.
Рахиль Мессерер — в семье ее звали Ра — родилась в 1902 году в Вильно (современный Вильнюс), а в двухлетнем возрасте с родителями переехала в Москву. Рахиль была старшей дочерью в большой еврейской семье: у нее было десять младших братьев и сестер. Трое связали жизнь с большой сценой: сама Рахиль стала актрисой немого кино, ее младший брат Асаф (Ра звала его Осей) и сестра Суламифь (для домашних — Мита) — артистами балета.
Еще студенткой ВГИКа Рахиль Мессерер вышла замуж за Михаила Плисецкого — брата своего однокурсника. Плисецкий был далек от кино и работал в угольной промышленности. В 1925 году у пары родилась дочь Майя — будущая прославленная балерина, прима Большого театра, легенда русского балета.
Когда Майе было семь лет, а ее младшему брату Александру — несколько месяцев, семья переехала на остров Шпицберген, где Михаил Плисецкий был консулом СССР и управляющим рудниками «Арктикуголь». Рахиль работала на острове телефонисткой, помогала мужу и устраивала для участников экспедиции на остров самодеятельные спектакли, в которых играла школьница Майя Плисецкая. В Москву семья вернулась триумфально: Михаила Плисецкого наградили орденами, автомобилем и квартирой в столице. 30 апреля 1937 года его увели из этой квартиры навсегда.
Двоюродный брат Майи Плисецкой Азарий Мессерер в 2009 году писал, что семья через много лет получила доступ к архивам и прочла уголовное дело Плисецкого: «Из пожелтевших страниц было предельно ясно, какой повод придумали следователи, чтобы расправиться с мужем Рахили. Верный своему принципу помогать друзьям в трудные минуты, он взял на работу на Шпицберген Р.В. Пикеля, когда тот уже был в опале за близость к Зиновьеву. В 1936 году Пикель выступил с "признаниями" на знаменитом публичном судилище Зиновьева, Каменева и других. В частности, он признавал свое "участие в покушении на жизнь Сталина". После расстрела Пикеля НКВД стал арестовывать всех, кто был связан с ним. Михаил Плисецкий долго отвергал чудовищные обвинения, но в середине июля неожиданно подписал признание».
В середине июля — 13-го числа — у Михаила Плисецкого родился третий ребенок, сын Азарий. Рахиль Мессерер-Плисецкая позже вспоминала, что после возвращения из роддома ей звонили с Лубянки и требовали сообщить, кто родился — дочь или сын, после чего повесили трубку. Она полагала, что именно так от мужа смогли добиться признательных показаний. 8 января 1938 года Плисецкого приговорили к расстрелу за шпионаж и вредительство и в тот же день убили. Через два месяца пришли за Рахилью. Ее увезли в Бутырскую тюрьму вместе с грудным ребенком.
Рахиль Мессерер с детьми Майей и Александром
ЧЛЕНЫ СЕМЕЙ ИЗМЕННИКОВ РОДИНЫ
Оперативный приказ НКВД №00486 «О репрессировании жен и размещении детей осужденных "изменников Родины"» был подписан Николаем Ежовым 15 августа 1937 года. Нарком внутренних дел СССР требовал немедленно арестовывать жен и бывших жен осужденных за шпионаж, «изменников родины» и членов правотроцкистских организаций. На каждую семью «изменника родины» составлялась подробная карточка с поименным списком родственников-иждивенцев (жен, детей, престарелых родителей и других). Отдельно писались характеристики на детей старше 15 лет — они признавались «социально опасными и способными к антисоветским действиям».
Жен предписывалось арестовать всех, за исключением беременных, преклонного возраста и «тяжело и заразно больных» — им выдавалась подписка о невыезде. «Мероприятия в отношении родителей и других родственников» определяли главы республиканских, краевых или областных органов НКВД. Казахский историк Анфиса Кукушкина пишет в книге «Акмолинский лагерь жен "изменников родины": история и судьбы»: «Совершенно неверно отождествлять категорию "ЧСИР" только с женами "изменников родины", так как она шире и включает также матерей, сестер, дочерей».
«Одновременно с арестом производится тщательный обыск. При обыске изымаются: оружие, патроны, взрывчатые и химические вещества, военное снаряжение, множительные приборы (копирографы, стеклографы, пишущие машинки и т.п.), контрреволюционная литература, переписка, иностранная валюта, драгоценные металлы в слитках, монетах и изделия, личные документы и денежные документы, — говорится в приказе № 00486. — Все имущество, лично принадлежащее арестованным (за исключением необходимого белья, верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей, которые арестованные берут с собой), конфискуется. Квартиры арестованных опечатываются».
«18 ноября 1937 года в дом к нам вновь пришел Хохлов, арестовал маму, описал имущество и увел братьев. Остались мы в квартире вдвоем с кошкой. "Ну, ладно, — думал я, — отец работал на железной дороге, все-таки производство, там можно найти недостатки, а вот мать — домохозяйка, производственный стаж школьной уборщицы 2,5 месяца! Какие она могла совершить преступления?". Мне было непонятно. На этот раз Хохлов делать обыск не стал, а все внимание сосредоточил на описи имущества. Он описал все, даже малоценные вещи. Понравилась ему сахарница — яркая, хоть и дешевая, он сахар из неё высыпал, а сахарницу — в опись. Ножную машинку "Зингер", одежду, обувь родителей, посуду — все описал. Сложил все это в два сундука и опечатал», — вспоминал такой обыск школьный учитель из Тюмени Константин Щербо. В 1937 году ему было 15 лет. В январе арестовали отца — дорожного мастера и, по версии следствия, «врага народа», через 10 месяцев пришли за матерью. Младших братьев, как предписывал все тот же приказ Ежова № 00486, отправили в детские дома, причем в разные — одного в Тюмень, а другого в деревню Борки в 40 километрах от областного центра.
Детям Рахили Мессерер-Плисецкой «повезло»: когда к ним в дом пришли чекисты, мать отправила 11-летнюю Майю и 6-летнего Александра с цветами в Большой театр, где в тот вечер танцевали ее сестра и брат. Суламифь взяла жить к себе Майю, Асаф — Александра, который был на год старше его родного сына Бориса. Двухмесячный Азарий сидел с мамой в Бутырке — в большой круглой камере для арестованных с грудными детьми, а потом отправился по этапу в Казахстан. Как позже вспоминала Рахиль, с ней вместе в следственной тюрьме находилось около ста женщин с малышами. «Хотя в приказе было оговорено о неприкосновенности определенной категории лиц, но как в тюрьмах, так и впоследствии в лагерях сидели как беременные, так и женщины с грудными детьми, о чем свидетельствуют как архивные источники, так и воспоминания самих женщин», — комментирует автор монографии об АЛЖИРе Анфиса Кукушкина.
В своей статье исследователи ГУЛАГа из правозащитного общества «Мемориал» Арсений Рогинский и Александр Даниэль делают попытку объяснить логику репрессий в отношении жен «изменников родины»: «С точки зрения Сталина, женщины, репрессируемые в рамках приказа 00486, были не просто женами "врагов народа". Это были жены "главных врагов" — "право-троцкистских заговорщиков". Говоря современным языком, это были жены элиты: партийных и советских деятелей, руководителей промышленности, видных военных, деятелей культуры. Той самой элиты, которая сложилась в первые два десятилетия советской власти и которую Сталин (не всю, конечно, но значительную ее часть) к середине 30-х годов рассматривал или как балласт, или как постоянный источник заговоров против этой самой власти и против него лично. А его собственный опыт наблюдения над семейным бытом революционеров-подпольщиков начала века подсказывал: жены его бывших соратников и сторонников, как старых, так и более молодых, чьи пути разошлись с его собственным, должны быть на стороне своих мужей. По логике вождя, это вовсе не значило, что они прямо помогали им в их "контрреволюционной деятельности". Но знали о ней, не могли не знать. И это знание, а может быть, даже и сочувствие, делало в его глазах женщин соучастницами своих мужей. Такого рода представления и легли в основу репрессий против жен».
Судебных процессов по делам жен (и других родственниц) изменников родины не проводилось: о рекомендуемых сроках для них говорилось уже в приказе № 00486 («не менее как на 5-8 лет»), и женщин лишь уведомляли о решении Особого совещания при НКВД. Из воспоминаний Галины Степановой-Ключниковой, жены доцента кафедры математики академии имени Жуковского Андрея Ключникова:
«Вызвали меня. За обычным канцелярским столом сидели двое военных. Один переспросил у меня фамилию и протянул мне маленький листок бумаги:
— Прочитайте и распишитесь.
На официальном бланке НКВД на машинке было напечатано: "Гр. Степанова-Ключникова Г. Е., 1914 года рождения, решением Особого совещания при НКВД приговаривается к пяти годам лагерей, как член семьи изменника Родины".
— Это окончательно? — еще нашла я в себе силы спросить.
— Окончательно. Распишитесь».
А дальше — пересыльная камера и долгий этап в казахскую степь.
Более или менее точных данных о том, сколько всего было репрессировано женщин в качестве «членов семей изменников родины» (в документах также использовалась аббревиатура ЧСИР), нет до сих пор: протоколы Особого совещания при НКВД, по которым можно было бы вести такую статистику, засекречены. Среди доступных источников есть записка Ежова и его тогдашнего заместителя Берии Сталину от 5 октября 1938 года. «По неполным данным репрессировано свыше 18 000 жен арестованных предателей, в том числе по Москве свыше 3 000 и по Ленинграду около 1 500», — говорится в этом документе.
Мемориал жертвам АЛЖИРа. Фото: varandej.livejournal.com
ТОЧКА В СТЕПИ
Карагандинский исправительно-трудовой лагерь ГУЛАГа НКВД был создан в декабре 1931 года — на базе совхоза ОГПУ «Гигант». «Одной из главных целей организации Карлага было создание продовольственной базы для бурно развивающейся промышленности Центрального Казахстана, прежде всего для Карагандинского угольного бассейна», — пишет в книге «Карлаг: по обе стороны "колючки"» журналист Екатерина Кузнецова.
Жителей аулов и поселков с будущей территории Карлага выселили принудительно, а на их место пошли этапы со спецпереселенцами, преимущественно — раскулаченными крестьянами. Они строили бараки, производственные здания и возводили сельскохозяйственные постройки. Территория лагеря была первоначально разделена на семь участков с административным центром в поселке Долинка и лагерным отделением на территории каждого участка. К началу 1950-х годов таких лаготделений было более 200.
Датой создания Акмолинского лагеря жен изменников родины считается 3 декабря 1937 года — тогда был издан приказ НКВД СССР № 00758 об образовании спецотделения Карлага на базе 26-го поселка трудпоселений. Аббревиатура АЛЖИР (также встречается написание А.Л.Ж.И.Р.) никогда не фигурировала в официальных документах, так лагерь называли только сами его обитательницы. В документах встречается 26-й поселок, Акмолинское спецотделение Карагандинского ИТЛ, а с 1939 года — 17-е Акмолинское отделение Карлага или ИТЛ «Р-17».
Хотя официально АЛЖИР не считался отдельным лагерем, фактически он им был: спецотделение являлось самостоятельной хозяйственной единицей, имело собственный расчетный счет, а приказания руководство получало напрямую из Москвы. Только в 1939 году Акмолинское отделение официально влилось в состав Карагандинского ИТЛ под номером 17.
Первые этапы в АЛЖИР пришли в январе 1938 года — в сорокоградусные морозы поезда из Москвы, Оренбурга, Иркутска, Ростова, Калуги и Орши останавливались фактически в голой степи. В лагере было шесть бараков из саманных кирпичей (высушенная глина с соломой) вместимостью по 250-300 человек (двух-трехъярусные нары и спальные места на полу для тех, кто не поместился) и несколько домиков для бойцов ВОХР и руководства. На уровне верхних нар в бараках имелось окно без стекла, его затыкали ветошью. У выхода — отгороженное помещение с длинным умывальником. На стирку и мытье выдавалось по ведру воды в неделю — несмотря на близость озера Жаланаш, которое находилось прямо на территории зоны.
«Темнеет. Нас под конвоем вводят в зону, отгороженную колючей проволокой. По бокам и вдали видны вышки для охраны и слышен вой собак, охранявших зону», — описывала свои первые впечатления от 26-й точки, как еще называли АЛЖИР заключенные, Мария Анцис, вдова секретаря Краснолуганского обкома компартии. «Зажмурившись, шли мы по 4 человека в ряд, сопровождаемые усиленным конвоем, державшим винтовки наготове…. Замыкали шествие большое количество охраны с собаками. Никто из нас не оглядывался назад (об этом предупредила охрана)», — вспоминала она же.
«В дверях конвой с винтовкой. Вокруг колючая проволока. Вдалеке справа маячили саманные мазанки, а вокруг — белая степь, бескрайняя, замороженная, ветряная. Попросившись в уборную, мы втроем вышли из барака. Сколоченная из горбылей уборная стояла в углу нашего колючего загона», — писала Галина Степанова-Ключникова.
Содержащиеся в Акмолинском спецотделении женщины по документам проходили как «особо опасные», поэтому условия их содержания были строгими: зона была обнесена тремя рядами колючей проволоки, не менее двух раз в сутки проводились поименные поверки. Все жены «изменников родины» были законвоированы — то есть в свободное от работы время должны были находиться на огороженной колючей проволокой территории, в закрытых помещениях под охраной. Запрещалось читать и вести записи. Но самым страшным, по воспоминаниям узниц АЛЖИРа, была не вооруженная охрана и лай собак — режим строгой изоляции не разрешал не только свиданий, но и посылок и писем с воли.
Для грудных младенцев на территории Акмолинского лаготделения имелись ясли, куда матерей приводили под конвоем на кормление, а тех, кому исполнялось три года, отправляли в Осакаровский детский дом в Караганде. (О жизни детей «изменников родины» в лагерях и детдомах «Медиазона» подробно писала).
Согласно архивным документам Карлага, в 1938 году в Акмолинском отделении содержалось 4 200 женщин — членов семей изменников родины. Еще 3 000 человек с аналогичными приговорами разместили в соседнем Спасском отделении на территории того же Карлага. Помимо Казахстана, спецотделения для ЧСИР были открыты в Темлаге (в Мордовии) и в Сиблаге (в Томске).
Мемориал жертвам АЛЖИРа. Фото: varandej.livejournal.com
ЖЕНСКИЙ ТРУД
До весны 1938 года все заключенные АЛЖИРа: сначала сотни, потом тысячи женщин — работали в основном на обогрев бараков. Каждое утро они шли на озеро заготавливать камыш, которого нужно было очень много, чтобы хоть сколько-нибудь их протопить.
Из воспоминаний Марии Анцис: «По всей степи раздался лязг лопат об лёд, который сковал камыш <...> В первые минуты отчаяние охватило нас. Но каждая из нас, чувствуя присутствие локтя товарища, постепенно отгоняла от себя страх, и податливый камыш превращался в тяжёлые большие снопы. <...> У некоторых товарищей возникла мысль разделить работу нашу на несколько приемов: более сильные товарищи чтоб жали, другие делали прясла, третьи — связывали снопы, четвёртые сносили стопы в кучи. Так родилось разделение труда в большом количестве на заготовке камыша <...> Команда "Стройся!" разнеслась по всему озеру. Каждая из нас, нагрузившись четырьмя стопами, примкнула к четвёрке, и шествие направилось по протоптанной уже дороге в лагерь.… Работа на озере заняла целый день. За 10-часовую работу почувствовали усталость, глаза от слепящего снега заболели. Казалось нам, что если бы разрешили, легли бы на камышовые снопы и не раскрывали бы глаза».
Согласно приказу Карлага, осужденным должны были выдавать теплые вещи и карболовый вазелин для рук и лица, а при температуре ниже –30 градусов выпускать только на аварийные работы — но этот приказ не выполнялся. Во время проверки в спецотделении в начале февраля 1938 года было выявлено 89 случаев обморожения.
Весной АЛЖИР начал работать: женщинам-заключенным предстояло спроектировать и построить цеха для швейной фабрики, а также новые бараки для прибывающих по этапу. Инженеры, архитекторы, чертежницы, сметчицы работали по специальности. Мария Анцис вспоминает, как прибывший на 26-ю точку начальник Карлага Отто Линин «мотивировал» осужденных, произнеся перед ними следующую речь: «Нам понятно ваше волнение. Можем вам сообщить невеселые вести. Мужья ваши расстреляны как враги народа. Дети ваши в детских домах, от вас отказались. Советская власть их воспитывает настоящими людьми, преданными советской власти. А вам придется организовать жизнь свою в этой степи. Вам придется работать, но без вредительства».
«По сравнению с другими мне повезло. Я сидела за чертежной доской в маленьком саманном домике. Над нами не стояли конвоиры, не рычали собаки. Тяжело приходилось женщинам с гуманитарным, музыкальным и другим не нужным лагерю образованием. Они месили голыми ногами глину с соломой, набивали этой сырой массой деревянные формы, надрываясь, тащили их и вытряхивали сырые саманы на площадку для просушки», — писала Галина Степанова-Ключникова.
Летом-осенью 1938 года швейная фабрика в Акмолинском спецотделении уже работала. Как исследователи истории АЛЖИРа, так и сами бывшие узницы вспоминают исключительную дисциплинированность осужденных женщин: получить освобождение от работы почти никто не пытался, случаев побега или попыток зафиксировано не было, проводились социалистические соревнования ударниц производства — приуроченные к 8 марта или Первомаю. Правда, в сами праздничные дни женщин запирали в бараках и выставляли усиленный конвой — чтобы не устроили митинг или демонстрацию. В столовую тоже водили под конвоем.
Как и в других отделениях Карлага, в АЛЖИРе развивали сельское хозяйство: осужденные ученые, агрономы и биологи, на опытной станции выводили новые сорта семян, выращивали в степи огурцы, помидоры, капусту, лук. Позднее стали засевать зерновые, в лаготделении появилась своя мельница и пекарня. Выращивали арбузы и дыни, яблоки и груши, вишни. Но на весьма скудном рационе заключенных это изобилие не отражалось: как и продукция швейной фабрики, выращенные женщинами овощи и фрукты вывозились из лагеря. Анфиса Кукушкина, ссылаясь на воспоминания осужденных, пишет, что за пронесенную в барак луковицу можно было получить несколько суток карцера.
Те, кто не был занят в сельском хозяйстве, работали в коровниках и курятниках: в АЛЖИРе разводили крупный рогатый скот, лошадей, гусей и другую домашнюю птицу. Когда в 1941 году началась война, жены «изменников родины» стали шить обмундирование для солдат и офицеров — как всегда, перевыполняя план.
«Когда я возила тачку, или поднимала саманы, или работала на огороде, все делала с полной отдачей сил. Хорошо помню, как смеялись надо мной женщины-бытовички (осужденные за бытовые и хозяйственные преступления — МЗ): "На кой ляд тебе так надо надрываться? Тебе государство что дало? Брось, посиди". Сама не знаю, почему мы так выкладывались. Но иначе мы не могли».
Воссозданный участок периметра с вышкой на территории мемориала жертвам АЛЖИРа. Фото: varandej.livejournal.com
«СМОТРИ, ДУСЯ, КАКОЕ ОБЩЕСТВО»
В монографии Кукушкиной приводятся статистические данные о социальном происхождении, национальностях и профессиях женщин, отбывавших срок в АЛЖИРе. Большинство — рабочие и служащие. Машинистки, зоотехники, врачи, педагоги, музыканты, счетоводы, экономисты, продавцы, химики, ткачихи, портнихи, домохозяйки (в их карточках было указано «без специальности»). Больше половины — русские, и в порядке убывания: еврейки, украинки, немки, казашки, грузинки, польки, белорусски, татарки, армянки, кабардинки, азербайджанки, латышки, эстонки.
«Смотри, Дуся, в какое общество мы с тобой попали», — Галина Степанова-Ключникова приводит в своих воспоминаниях слова одной из соседок по бараку. В АЛЖИРе отбывала срок сестра расстрелянного маршала Тухачевского — Елизавета Арватова-Тухачевская, она была подавальщицей в столовой. Жена одного из председателей ЦИК СССР Михаила Калинина Екатерина работала в бане.
«Под нами (на нижних нарах — МЗ) спала Рахиль Михайловна Плисецкая. Три раза в день она бегала в детский барак кормить грудью сына <...> В углу барака тихонько шептались между собой жены белорусских поэтов — Вечер, Астапенко, Таубина. Напротив что-то вязала самодельным крючком Лидия Густавовна Багрицкая, жена поэта Багрицкого. После его смерти она вторично вышла замуж, но все равно получила восемь лет лагерей. По соседству лежала Оля Чукунская (жена военно-морского атташе СССР в Англии и Италии — МЗ)», — пишет Степанова-Ключникова.
На страницах своих мемуаров бывшая узница АЛЖИРа вспоминает и других известных подруг по несчастью: Киру Андроникашвили — княжну из рода Андрониковых и жену писателя Пильняка, мать писателя Юрия Трифонова Евгению Лурье-Трифонову, мать актера Евгения Весника, мать Булата Окуджавы Ашхен Налбандян. Там же, в 17-м отделении Карлага, отбывали сроки писательница Галина Серебрякова, актриса Татьяна Окуневская, жена члена Политбюро и любимца Ленина Николая Бухарина Анна Бухарина-Ларина, режиссер Наталия Сац, известная певица Лидия Русланова.
Замдиректора по науке музея «АЛЖИР», открытого в Казахстане в 2007 году, Шолпан Смаилова рассказывает в своей статье, что Русланова пробыла в Акмолинском лаготделении недолго — всего несколько месяцев. Она отказалась выступать на смотре художественной самодеятельности заключенных и якобы ответила лагерному начальству: «Соловей в клетке не поет». Вскоре Руслановой заменили 10 лет ИТЛ на тюремное заключение — и изолировали во Владимирской тюрьме. Освободилась она только в 1953 году, после смерти Сталина.
ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ
АЛЖИР просуществовал с 1938 как раз по 1953 год. За это время в лагере сменилось три начальника: сначала его возглавлял Александр Бредихин, а с 1 января 1939 года начальником Акмолинского отделения стал Сергей Баринов. В 1940 году лаготделение ненадолго возглавил Михаил Юзипенко, но после начала Великой Отечественной войны он стал замом Баринова, а последний снова стал руководить 17-м спецотделением.
«Баринова однозначно бывшие "жены" вспоминают как человека не злого, достаточно просвещенного, сдержанного», — пишет в своей книге Екатерина Кузнецова, которая беседовала с Бариновым в Долинке, бывшем административном центре Карлага, где он остался жить после выхода на пенсию. Офицер НКВД, служивший в областном управлении в Калинине (нынешняя Тверь), был «сослан» в Казахстан за слишком смелое письмо Сталину о перегибах на местах. Осужденные женщины называли его Валерьян Валерьянович — за способность поговорить и, если нужно, утешить тех, кто по документам проходил как «особо опасный элемент».
Сергей Баринов
Сохранилось и видеоинтервью Сергея Баринова: в 2009 году режиссер Дарья Виолина, внучка узницы АЛЖИРа Лидии Френкель, сняла о лагере для жен «изменников родины» фильм под названием «Мы будем жить», где использовала эти кадры. «У нас был строжайший режим, все это было… Иначе его бы там не было. Но он понимал, с кем он имеет дело», — говорит о бывшем начальнике Акмолинского спецотделения бабушка автора фильма. «А вы верили, что они жены врагов народа?» — спрашивает закадровый голос у самого Баринова. «Никогда не верил, никогда не верил», — отрицательно мотает головой седой мужчина, снятый на черно-белую пленку.
Екатерина Кузнецова, встречавшаяся с Бариновым несколько раз, рассказывала о письмах, которые он получал от бывших осужденных. Приезжая в Москву, останавливался у тех, кто в 1939 году обращался к нему «гражданин начальник». В 1990 году бывшие заключенные АЛЖИРа собирали подписи в защиту бывшего нквдшника — на волне разоблачений Сергея Баринова хотели судить «судом чести» как «сталинского палача». Жертвам тогда удалось его защитить.
ОСВОБОЖДЕНИЕ БЕЗ ОСВОБОЖДЕНИЯ
21 мая 1939 года вышел приказ НКВД СССР № 00577 под грифом «совершенно секретно» «О ликвидации спецотделений в ИТЛ». «Весь контингент заключенных указанных выше спецотделений лагерей перевести на общелагерный режим», — говорилось в документе. Для отсидевших полтора года в изоляции от внешнего мира узниц АЛЖИРа этот приказ означал разрешение получать письма и даже свидания.
Из воспоминаний Галины Степановой-Ключниковой: «Прошел год строгого режима — без писем, без посылок, без каких-либо известий о воле. И вдруг весь лагерь взволновало необычное событие. Одна из "алжирок" получила письмо. Настоящее письмо с маркой и почтовым штемпелем. На конверте детским почерком было написано "Город Акмолинск. Тюрьма для мам". Восьмилетняя девочка писала, что после ареста папы и мамы ее тоже арестовали и посадили в детский дом. Она спрашивала, когда вернется мама и когда возьмет ее к себе. Жаловалась, что в детдоме ей плохо, она очень скучает и часто плачет».
Когда к Рахили Мессерер-Плисецкой приехала на свидание ее сестра Суламифь, она упала в обморок. На встрече, которая проходила в присутствии конвоя, Ра и Мита договорились, что двухлетний Азарий пока останется с матерью, а тетя будет слать ему посылки, а потом попробует забрать его на волю. Уехав в Москву, Суламифь обивала пороги, пытаясь добиться смягчения условий отбывания срока для сестры. Тем временем родной брат Рахили Асаф выступал то на концерте в Кремле, где его хвалил Сталин: «Хорошо танцуешь. Очень хорошо прыгаешь!» — то в клубе НКВД. Там робкий по натуре Асаф Мессерер набрался смелости и попросил восхищенного его талантом секретаря заместителя наркома внутренних дел организовать его сестре аудиенцию с тем самым замнаркома. Секретарь не отказал, и Суламифи на этой встрече удалось добиться невероятного — Рахили заменили лагерь ссылкой. Она поселилась в казахском Чимкенте, куда к ней на каникулы смогла приезжать дочь Майя.
Мать будущей примы Большого театра стала не единственной, кого тогда перевели в ссылку: эта кампания была частью недолгого курса на свертывание репрессий после ареста Ежова и прихода к власти Лаврентия Берии. Новый нарком внутренних дел освободил нескольких заключенных, по чьим делам при Ежове не успели закончить следствие, и удовлетворил ходатайство нескольких десятков родственников жен «изменников Родины», заменив им лагерь ссылкой.
В самом АЛЖИРе общелагерный режим содержания с посылками, письмами и бесконвойным передвижением продлился недолго — до 1941 года. Да и касались эти послабления не всех: больше половины заключенных женщин, считавшиеся «особо опасными», по-прежнему содержались в изоляции от ссыльных и вольнонаемных.
Одна из заключенных АЛЖИРа Анна Носова. Фото из архива НКВД
В день начала войны 22 июня 1941 года вышла директива НКВД о переводе охраны лагерей на военное положение: «Прекратить использование на бесконвойных работах всех заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления… <...> Прекратить свидания заключенных и всякую переписку с волей». В первые же месяцы войны АЛЖИР перестал быть исключительно женским лагерным отделением — в июне и июле 1941 года в него этапировали женщин и мужчин из других лагерей, осужденных за контрреволюционную деятельность. Позже пришел этап с «бытовичками» — неполитическими заключенными.
По данным на ноябрь 1943 года в 17-м Акмолинском отделении Карлага содержалось 2108 женщин и 1233 мужчины, треть заключенных отбывали сроки за бытовые преступления. Оставшиеся в АЛЖИРе члены семей «изменников родины» просились на фронт — но неизменно получали отказ.
До окончания войны из лагеря не освобождали никого из категории ЧСИР, несмотря на то что сроки большинства — от 5 до 8 лет — уже были отбыты. В 1946 году началось «освобождение». Вот как описывает его в своих воспоминаниях Инна Шихеева-Гастер: «Контингент "АЛЖИРа" резко сокращался. Но их не спешили освобождать — швейной фабрике в лагере надо было выполнить свой пятилетний план. А в этом плане не предусматривалось сокращение зеков. Освобожденным женам в зоне жить было нельзя, а рядом с лагерем жилых поселков не было. Голая степь вокруг. Администрация лагеря нашла довольно оригинальный выход. Она перенесла колючую проволоку и вышки с охранниками вглубь зоны, и часть бараков оказалась вне зоны. В них и поселили освобожденных женщин. Теперь они были вроде свободные, а на работу на фабрику в зоне ходили уже как вольнонаемные».
Акмолинское лагерное отделение официально просуществовало до июня 1953 года и было ликвидировано приказом Минюста СССР — несколько бывших отделений Карлага передали Министерству сельского хозяйства и заготовок.
На месте лагеря образовался совхоз «Акмолинский», а в 1970-е годы выросший там поселок получил название Малиновка. В 2007 году Малиновку переименовали в Акмол, так село называется и сейчас. В том же году в Акмоле открыли музейно-мемориальный комплекс, посвященный памяти прошедших через АЛЖИР женщин, жертв политических репрессий и тоталитаризма. Музей, построенный по проекту архитектора Сакена Нарынова, с помпой презентовал президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Основная экспозиция располагается в круглом, похожем на курган здании, неподалеку от него стоит внушительных размеров «Арка скорби». Создатели музея сделали акцент на наглядность: диорамы и инсталляции с фигурами заключенных и надзирателей, на территории музея стоит вагон-теплушка и восстановленный саманный барак. На Аллее памяти — стелы от разных стран и списки узниц АЛЖИРа. На черных гранитных плитах — более семи тысяч имен. (Медиазона).
Оценили 9 человек
12 кармы