Я невольно задумалась над данным моментом, глядя на российскую действительность. Получается, что в настоящем, когда нам доступна практически любая информация, наиболее актуальным становится вопрос ее достоверности, а также способов ее верификации.
Среднестатистческий человек-тростник, привычно ориентируясь на колебания информационного ветра, вынужден сопрягать свои реакции с обществом не только в силу врожденного, то есть, чисто биологического конформизма, но и вследствие негласных требований социальной окружающей среды, неизбежно выхолащивающей любые отличные и несогласованные мнения и суждения.
Раньше, особенно в социалистических обществах, все информационные потоки, которых и так было немного, были жестко цензурированными и пропитанными идеологией. То есть, наивными можно было быть только в рамках этой упрощенной парадигмы. Поэтому наивных не было. Были откровенные дураки и мимикрирующие притворщики.
Сейчас подобных мимикрирующих снова в избытке. Особенно в писательской среде. Но эти, похоже, перехитрили самих себя. Как, например, значительная часть пишущих экс-правозащитников, поспешивших сменить позиции на системные, исходя из принципа «как бы чего не вышло». А не вышло вообще ничего. Ни биографий, ни социальных статусов, ни известности. К слову, репрессий, которых они так боялись в силу архаичности (пост)советского сознания, тоже не было бы. Что характерно, ведь сейчас стариков особо-то и не трогают, полностью сосредоточившись на молодежи.
Советские продолжают кланяться и расшаркиваться, даже когда их к этому не принуждают. Притом — удивительно — но ровно те же люди, что всю жизнь рассказывали как их преследовали. Да и не только их — но и их родителей, отцов-дедов, далее по списку, вплоть до собачки Жучки. И хоть по историческим документам — сие вероятно, все более начинаешь сомневаться. И правда — «не стреляют по темницам», не приходят арестовывать, не лишают пенсий и крова, ан нет. Так и тянет совписа то Америку проклясть, то нечто политическо-угодливое ввернуть, даже не между строк, а прямым текстом. Удивительные люди, неваляшки бессубъектности. Шизоидные устрицы.
Шизоидом был и главсовпис Фадеев, одной рукой он отправлял людей в лагеря, другой — подписывал за них письма спасителя-благодетеля. Вот так с утра до вечера благодетельствовал и убивал, молился и каялся, пил и плакал. Пока не спился и не застрелился.
Нынешние — менее монументальны, те стреляться не станут. Шизоидные их движения, настолько жалкие, что порой кажется, скорей — уже болезненно-интуитивные, нежели продуманные — выцарапывают некий псевдобиографический узор, рисунок на зыбком песке, что исчезнет с первым же ветром, но наблюдать за которым — особое сладостное упоение. Как наблюдать за всяким падением — в антропологических и литературных интересах. Ибо когда они говорят — о бесконечности падения (а они часто о том толкуют с видом моралистов) — они говорят о себе. О себе. Они. Говорят.
Среди таких немало графоманов. Графоман чудовищно суетлив, непристойно тщеславен и вечно обрамляет себя знаменитостями. Его селфи-стайл — «Я и великие». Особенно тянет его к мертвецам, которые не могут уже опровергнуть некоторых биографических нюансов «отношений».
Графоман похож на присасывающегося клеща, на репейник, стремящийся обвить все, что рядом. Страсть его к умершим, к слову, не только и не столько биографического характера, сколько даже лежит в области некрофилического какого-то расстройства. Он буквально утробно чует чужую смерть, он ею насыщается, смакует. Здесь будет уместно вспомнить о психоаналитической идее, из коей следует, что тиран будто бы насыщается чужой витальностью. Это неправда. Тирану на чужую витальность плевать. Во всяком случае — современному. Интерес его — ресурс, но не человек.
Человек более интересен варвару (относительно цивилизации), доморощенному язычнику (но и носителю устаревшего религиозного сознания), автохтону-дикарю — нынешний графоман-совинтел (особо из крымнашистов) — этот дикарь и есть.
Поэтому в своей суетливости он всегда глуп, всегда проигрывает. Куда ни ткнется — все не так, все впустую. В глубине души он понимает, что он человек несостоявшейся биографии. Может от того он так и любит рискованные поездки в Крым. Рискованные и для здоровья вообще, но еще (и в первую очередь) и потому, что наши российские самолеты, так напоминающие летающие советские плацкартные поезда (с запахом той самой мочи) — могут в любой момент разбиться. Видимо, подсознательно графоман мечтает о такой смерти — ведь тогда о нем напишут «все газеты». Хотя на деле, конечно же, он удивительный трус, как животное убегающее от смерти, верней отползающее от нее на трусливых полусогнутых лапах.
Что мне за дело? Да никакого, не будь такие люди (повторюсь) сознательными соучастниками военных преступлений. Именно они — деятели культуры крымнашистского разлива — делают нас заложниками и невольными соучастниками. Не говоря о публикации в своих позорных листках наших текстов — что как верно заметили — стоит называть попыткой испоганить биографию.
ПОЭТУ-БУТЕРБРОДУ
Как попрошайка-интриган,
Шел Мистер-Трикстер по дороге,
Где продолжался балаган,
Где бога не было у бога.
Он был когда-то сильно пьян,
Теперь слегка и понемногу.
Средь графоманистых мещан
Он будто бы уподоблялся Блоку.
Он был когда-то демократ.
И как домкратом честных правил...
Словами, что он сам составил
Из методичек наугад.
Он патетически вещал,
Он становился местным китчем.
Он ничего не означал.
Он ныне стал аполитичен.
Но снова стал не до конца,
А шатунеясь и шатаясь,
Он стал паяцем без лица,
Заискивая, запинаясь.
Сначала весь ни ваш ни наш,
Как Хлебников на мякиш смысла,
Он намотался. Стал — «Крым наш».
И тут как в «Виндовсе» — зависло —
Тщеславье. За гнилье наград.
За грохочащее надгробье,
За бутерброд — он стал кастрат
Сакральности. Родной утробе,
Дыре исчезнувшей страны.
Молился средь других лакеев.
Лакеи эти все равны.
Но те, что ниже — те ровнее.
И вот в слиянии почти
Что с кафелем, с ковром, паркетом,
Они хотят, чтоб ты постиг
Их как падения поэтов.
И словно дворня, бомж, уркан,
Он за тобою волочится,
Чтоб личной низостью упиться,
Там где забвения капкан.
Я начала эту статью с темы наивности. Но признаться, глядя на постсоветского хамелеона, там где еще недавно мерещилась наивность, зияет чистая подлость.
Оценили 0 человек
0 кармы