Недавно в ленте Фейсбука мелькнул пост о фильме «Маленькая Вера». Автор удивлялась существованию самого типажа — матери главной героини, которая «закатывает овощи в банки и совсем ничего не чувствует». На самом деле, этот тип, который, казалось, был похоронен в 90-е, очень распространенный и устойчивый.
Люди без эмоций, картофельные, майонезные, борщевые големы. Или люди с неуклюжими чувствами. С чувствами «по регламенту». Когда трагедию ребенку предлагали заедать тортиком — и это в лучшем случае. Что немаловажно, такая примитивность — свойство не только условного «пролетария». В псевдокультурных семьях (именно псевдо), где помимо банок с маринадами пылились классики на полках, все обстояло также, если не хуже. А для ребенка скорее хуже, ибо выращенный в мире книжных героев маленький человек сталкивался с отвратительной изнанкой бытия уже в лице своих родителей. Часто и первых предателей. Благопристойность на публику и бесконечные скелеты в шкафу. Скандалы, некрасивые болезни, грязь и убийства. Именно убийствами были медленные сживания со свету родных, под видом различных «отношений». Эти «простые люди» — опасные люди.
И вот 22-ой год 21-ого века — «Дочь скандального бизнесмена не хотела выходить замуж за Олега Сироту. Сыровар нестандартно посватался. Он преподнес Герману Стерлигову орловского жеребца. Тот принял скакуна, но дочь не отдал. Однако год спустя свадьба состоялась. Перед церемонией Пелагея грозилась убежать и плакала. Только со временем Сироте удалось найти подход к ней.» — сообщает «Cosmopolitan». Что это, как не жизнь животных, сдающих своих детей в долгосрочную аренду местному хохломскому Люциферу?
Один мой читатель прокомментировал это так:
«Очень верно! Предательство, холод, отстраненность и откровенный вселенский эгоизм и вечное заедание пустоутробия — прерогатива не только простых примитивных родителей, но и вполне себе образованных (псевдо-) и продвинутых, как бы… Чувство сиротства у их детей при полной семье неистребимо по жизни, сублимируется тревожностью. Патология на самом деле, психический вывих, или взращенное?..»
Другой высказал следующее:
«Я как раз из такой семьи, где этого было в равных долях плюс запасы на «новый год». Эти чертовы весы с продуктовым запасом и чистотой незамутненных книжных героев постоянно балансировали над огромным корытом дерьма реальной жизни, регулярно тебя в него погружая. У меня почему-то это начало откладываться еще с яслей, когда и зайка серенький под елочкой, и загон, и запихивание в тебя противной манки. При этом родители как-то не обращали особого внимания на то, что ребенок ныряет в непотребство, не рассказывали, как вести себя при погружении. Видимо, им тоже этого не говорили, как правильно нырять в грязь жизни их родители. А ведь были семьи, где из списка только эта самая грязь и огурцы в банках. Ужас это все: Д’Артаньян, ветошь, банка шпротов на новый год и внутренняя оборона, которую непонятно из чего и как строить по ходу жизни.»
Почему трагедии детей в культурных семьях кажутся мне более страшными, чем в простых? Потому, что в простых семьях люди априори немножечко потолстокожее. Дети же из интеллигентных прослоек часто отличаются болезненной чувствительностью. Это, в принципе, свойство современного человека. Для него пишутся книги о неврозах, подбирается необходимый язык, создается комфорт вокруг. Но это все до сих пор где-то там, в благом западном мире. Хотя, казалось бы, глобальный мир должен был стереть все грани. Но нет. О таких гиперчувствительных идеалистах пел рано погибший Олди (Сергей Белоусов) — основатель группы «Комитет охраны тепла»: «Мне не хватало наглости, чтобы стать как они человеком». Действительно, «стать человеком» в советском и постсоветском пространстве — это значило обрести какую-то животную устойчивость, экзистенциальную непрошибаемость. Наглость, борзость, залихватскую какую-то, вызывающую, даже истеричную самоуверенность. Поэтому часть окультуренных масс с радостью провалилось из высокопарно-лицемерных словесных кружев в обсценную лексику, простой русский мат. Они слишком долго лгали, сдерживая себя. И вот понесло. Растиражированное недавнее заявление российского дипломата — закономерное следствие.
Обсценная лексика — это, конечно, маркер советско-постсоветского сознания. Некая утробная его основа. Настоящая онтология и смысла, и языка. Поэтому когда часть совинтеллигенции подбадривает друг друга «не делать «это», официальная гопота призывает «это» сделать» — это часть единого социального механизма. Процитировать не могу, ибо тошнотворно. И так понятно. Эти физиологические вопли — не психологические, но психические наброски о подлинной сущности если не «человека-вообще», то некоторых людей точно.
Патологическая «неуязвимость» нашего общества может сыграть с ним злую шутку. Люди теряют бдительность на фоне реальной опасности. Возможность вторжения обсуждают только СМИ и соцсети. Обыватели же, подобные тем самым сонным мухам, которых в любой момент прихлопнут, абсолютно индифферентны. Они не интересуются новостями.
Валюту в Москве, тоже, к слову, не скупают с большей активностью, чем раньше. И не продают. В лучшем случае, люди просто отшучиваются, словно речь идет не о них. Они в коконе, в домике, сотканном из собственной поверхностности и легкого безумия. Иногда я думаю — может быть это и есть счастье?
Вывод — пропаганда не работает. Постсоветский человек хоть и страшнее советского (его ведь никто не неволил, он сам таким стал) довольно ушлый и во многих вопросах не внушаемый. Он все уже видел, слышал, пережил. Плюс два КОВИДных года — они сделали его несговорчивым, недоверчивым и блаженно сиюминутным.
Оценил 1 человек
1 кармы