Сватовство...

Это был старинной постройки дом, богатый. Ну, знаете: лепнина, пилястры, витражи, – пять этажей чистой архитектуры с претензией и лифтом. Капочка позвонила в изящный бронзовый звонок. Отворили.

– Вот и мы. – приветствовала она родителей. – Знакомьтесь, мой жених!
– Нина Петровна, Павел Сергеевич. – промямлили папА и мамА.
– Марат Сухозад. – отрекомендовался я и с неловкой улыбкой спрашиваю:
– Вы позволите остаться в левом ботинке? Видите ли, какая забавная шутка, – у меня протез, и снять с него башмак непросто. Но если надо…

От такой прелюдии у папаши с мамашей вытянулись лица. Воспитанные люди, они почти совладали с собой. Впрочем, до конца аудиенции полностью они так и не оправились.

– Нет-нет-нет! – говорят эти тактичные люди. – Можете вовсе не разуваться. Мы и сами, того, любим иногда в ботинках.
– Отлично! – поддержал я прогрессивные взгляды хозяев. – Эвон, мериканцы даже на постели валяются в обувке. А чертовы янки знают толк в жизни! Ну-с, куда прикажите?
– В гостиную, пожалуйста. Будем пить чай. Это туда. – указала направление Нина Петровна.
– Только после вас. – говорю я.
Подумал и тепло добавил:
– Мама. Позвольте так Вас называть?

Бедняжка в ответ лишь неопределенно хихикнула, а папаша густо крякнул. Они не ожидали такой дьявольской прыти от одноногого незнакомца с болезненной фамилией Сухозад, готового породниться с ними с порога. Вслед за растерянными родителями я вошел в большую, залитую хрустальным светом, богатую комнату. Обозрел там еще пару родственничков женского толку, пребывающих в прекрасном расположении духа.

«Ага, Капина бабка и тётка…» – догадался я по фамильным чертам их покойных, ещё улыбающихся лиц. С моим появлением, метаморфозы не заставили ждать. Стерев улыбки, тётки уставились на мои пыльные башмаки, попирающие толстый светлый ковер, сотканный где-то в районе Персидского залива.

К тому же, при ходьбе я поскрипывал и картинно отбрасывал ногу вбок, за что и поплатилась любопытная болонка. Получив по морде, собачонка ускоренно отправилась под диван и больше уж не показывалась.

Пардон, сказал я, и хозяйка предложила откушать чаю с аппетитными круассанами и вареньем. Еще сливки, масло, сыр, фрукты. Накрыто было просто, но с большим вкусом. Легко, но дорого. Дьявол, тут знали толк в непошлой жизни, доложу я вам! В предвкушении, я хлопнул в ладоши и громко их потер. Тетка взглянула, словно я собрался жахнуть водки посередь пикничка девочек-скаутов и мальчиков из общества «Юнармия».

– Черт, люблю лепешки! А эти, несомненно, высший сорт. – говорю. – Чай, рублёв по сто пятьдесят за фунт?
И подмигнул старушке. Она сдернула очки и давай задумчиво грызть дужку, уставившись в пол (похоже ведет себя перебздевший в пампасах страус).
– Это круассаны. – холодно пояснила тетка. – Нина Петровна сама печет. Угощайтесь… – пригласила, что пожелала подавиться и помереть в корчах, истерзав глотку и выпучив перегоревшие лампочки.
– Экскьюземуа, но откуда мне знать? – повинился я. – Моя-то мамаша, окромя  блинов  ничем  не  баловала. А  уж  как  папашку  зарезали,  у-у-у-у...  и вовсе закеросинила. Впрочем, извините. Напрасно я…
– Что вы говорите? Как мило! – с потерянной улыбкой выдает Нина Петровна, плохо соображая, что лепит – так обескуражена. Да и видок у меня был еще тот. И я покушался на святое!..
Святое сидело напротив и приязненно окидывало меня теплым взглядом шикарных голубых глазищ. Полные алые губы несли на себе блестки, что звездную пыль, а в уголках таилась ухмылка лукавого ангела. Прах меня подери – я подходил их дочке, как рихтованные уши Запорожца сияющему Мерседесу последней генерации!

Хозяйка разлила чай по фарфоровым чашкам, кои сделали бы честь файв'о'клоку  на Даунинг-стрит десять, а то и в Букингемском дворце, и даже в Rремлевском кондоминиуме, а там толк знают!..

Все схватились за спасительную посуду, опустили туда носы, соображая, как со мной быть. В их глазах я был пария с нижней ступени социальной лестницы. Суконное рыло в истёртых прохорях, впёршееся в боярские хоромы!.. Потому я смело перелил чай в блюдце и, поместив его на растопыренной пятерне, причмокивая, потянул-потянул и выдал одобрительное: «Ц-ц-ц!». Дьявол меня затасуй в египетскую могилу, если старина Кустодиев не захотел бы писать с меня купца, кабы не помер.

Обвел я этак комнату цепким взглядом и заявляю авторитетно:
– Шикарная берлога! Сразу видать, вкус есть! Нихренасебе, да тут одних картинок на мильон с четвертью!
Пал Сергеич натужно хихикнул и отмахнулся:
– Что Вы, что Вы! Это всего лишь копии. Сущие копейки, да-с...

Так я утвердился в подозрениях, что со стен глядит небольшое состояние. Квартирка мне определенно нравилась. Буржуазность и основательность в пределах Садового кольца, что может быть лучше? Никакого панельного китча, с вкраплениями обдолбанных малолеток.

ПапА повертел и отбросил серебряную ложечку:
– Мельхиор… – соврал зачем-то...
Не знаю, что бы он сочинил про антикварные часы с золотыми прибамбасами и стрелками, обсаженными драгкамнями, про группу тонких статуэток, застывших в менуэте на винтажном комоде, и многое-многое другое, но…

Но, Капочка тоже перелила чай в блюдце и мы наперебой принялась прихлебывать, издавая звуки, никак не уместные в интерьере, осененном малыми голландцами, большими мастерами поработать кистями и красками по части пейзажей и натюрмортов.

– Сахарку бы вприкуску. – говорю я невесте.
– Сей секунд, мой медвежонок. – отвечает она, и неспешно и невыносимо грациозно удаляется в закрома за рафинадом для своего одноногого сладкоежки.

Меж тем, старуха доела дужку и вот-вот заплачет. Тётка окаменела. Мамаша растеряла остатки присутствия духа и сейчас опрокинется. А папаша, явно задумался о расширенной страховке нажитого, а паче того и жизни…
Короче, принимающая сторона прибывала в перманентном шоке! Ну, как зрители в киношке братьев Люмьер, с их хоррором про паровоз,  только что не разбегались с проклятьями и воплями ужаса в окна. Думаю, кабы не прилизанные прически, волосы у дам стояли б дыбом. Папаша же, как знал – запасся ёжиком.

– Принеси коньяк. – приказал он Капочке. Глава, наконец, вспомнил, что он Глава и решил действовать.
Выпили. Коньяк был хорош.
– Почему так скоро решили пожениться? – мрачно спросил Пал Сергеич, кажется, подозревая во мне честного человека, а в дочке ненормальную и уже не девицу…
Я поднялся со скрипом и пиететом, обвел семейку торжествующим взором:
– Это любовь с первого взгляда. – говорю тоном, какающим на возражения. – Другой я не признаю! Первая, она же для меня и последняя. А коли так, чего высиживать яйца и оттягивать сладкий миг единения узами ЗАГСа и Гименея и такого богоугодного дела, как чадопроизводство?  Тут остается одно – предложить руку и сердце, и уповать на благословение тех, в чьей оно компетенции. И я уповаю! - смирено потупил я глаза.

Молчание.

– Следует подумать, считаете? – спрашиваю их, хотя они считают, что меня следует пристрелить, как минимум.
– Я подумал. Аж две четверти секунды, когда ваша дочь попалась мне на глаза. Более чем достаточно, когда глядишь самим сердцем!
Капитолина с любопытством смотрит на меня изредка прикладываясь к алому яблоку, формой смахивающее на сердце. Безжалостно угрызаемое любовью, мое несчастное, большое сердце…

– Считаете, польстился на красоту? – меж тем продолжаю я. – Да, Капочка восхитительна, как роза, усыпанная бриллиантами росы и снабженная иглами страсти. Но, красота вянет... Зато остаётся неразрывная нить единения душ и мыслей. Я возлюбил её душой, смекаете в чем соль? Клянусь, если завтра оспа обезобразит её лицо, для меня Капочка останется прекрасной, как в первый миг встречи!!!

Яблоко покатилось по столу. Теперь Капитолина ела глазами меня…

– Вот что, – говорит Пал Сергеич посреди повисшей тишины. – Дамы переменят посуду, а мы в кабинете выкурим по сигаре…

Сигару он не предложил, а предложил следующую информацию.

– Аллё! – говорит. – Сынок! Тебя используют, чтобы поиметь меня.
– Любопытно. – отвечаю. – Что еще за "лямур де труа"? Выкладывайте поскорей, дорогой тесть.
– Нам с Нинкой Петровной не нравился Капочкин ухажёр, некий Вася. – говорит он. – Мы дали парнишке отставку. Вот Капочка и мстит. Ты орудие в её руках. Поиграет, бросит, а ты сопьешься в жопу. Я бы спился!
– Что ж. – отвечаю. – Мгновенья счастья с вашей дочурой стоят самых долгоиграющих страданий…
– Взгляни в зеркало. – не унимается он. – Капа никогда не выйдет с тобой в свет. Заведет любовника, смазливого качка, который вырвет тебе последнюю ногу.
– Что ж, буду рассекать в коляске! Я не в силах побороть страсть. – отвечаю смиренно. – Хотя, Васей вы меня умыли от промежности до хлебальника. Не знал. Неприятно…
– Вот-вот, возьми маленький тайм-аут на поразмыслить. Неделю, другую, а?
– Думаете? - отвечаю и, сдвинув парик, озадаченно скребу лысину.
У него фары разъехались и, рука сама вытянула пухлый бумажник.
– Развейся за границей, сынок. – выкладывает он деньги, а у самого в глазах «Путешествуй на хрен по горящей путевке!!». На том и договорились.

Капа вышла меня проводить. В лифте она начинает хохотать, как сумасшедшая. Хлопает по плечу, тычет прелестным кулачком мне в бок:
– Ах, ты прирожденный артист, Коля Бубликов! – и смотрит восхищено. А мне хоть плачь…
Нет, все верно, – я не Марат, я Коля. Вот я объясню. Тот Вася, которого папаша отставил, мой друг. Вот он и говорит: "Коля, ты мастак на всякие невинные подъебки, сделай так, чтобы Капочкины вурдалаки обосрались и не препятствовали моему мужскому счастью".
Ну, теперь-то они точно будут на Васю молиться. Черт бы его побрал!
В холле я на минуту задержался. Изъял из глаза «косую» линзу, закатал штанину и отстегнул с колена нехитрое приспособление, издающее скрип, сунул в карман парик. Никогда не брился налысо, – голова чешется.

Прощаясь, я протянул Капе папашкины деньги.

– Оставь себе. – не берет девчонка.
– Нет.
– Оставь себе, ты ж заработал...
Что-то в голосе у нее…
– Заработал… – говорю, а на душе преисподняя во всей красе.
– Прокути их. – предлагает она невесело.
– Что-то не хочется…
– Ну, пока.
– Пока…
Только я лег на обратный курс, как она:
– А хочешь, вдвоем прокутим? Ты прикольный, Коля, как я раньше не замечала?..

Тут я на радостях всё и вывалил. Прорвало! – челюсть прыгает, руки трясутся, а я режу правду-матку. Мол, люблю тебя, и все что говорил про нить эту неразрывную, оспу, любовь единственную, это чистая, святая правда. А на спектакль подписался, чтоб признаться в чувствах, – на удачу, так сказать, потому что прямо я бы не смог, не по-товарищески это…

А она улыбается и ручкой по лысой крышке меня поглаживает.

В общем, вскоре я опять пошел знакомиться. Видели бы вы их лица: "Шо, опять?!…".

Впрочем, все увенчалось нашей свадьбой. А что Вася? А ничё – в любви, как известно, как на войне. Жизнь, понимаешь, штука сложная...

(с)  А. Болдырев

P.S. Ногу Вася мне, на всякий случай, всё-таки сломал... Нет, не по злобе и не из мести, а так... для профилактики! И на моей свадьбе он свидетелем был!