Как вы думаете, откуда, к примеру, явился на страницы совершенно фантастической книжки «Золотой ключик или Приключения Буратино» Карабас-Барабас, владелец театра и ближайший друг Тарабарского короля? Оказывается, Алексей Толстой списал его с этого самого Мейерхольда. У него были причины придать самому гнусному герою своего произведения черты этой знаковой фигуры своего времени.
Всё началось с того, что Луначарский назначил его, Мейерхольда, руководить Театральным отделом Наркомпроса (ТЕО). Тот в первый же день новой службы нарядился пролетарским вождём, как он это себе усвоил, побывав в приёмной Троцкого. Он приобрёл за казённые деньги френч, краги, красную звезду на фуражку. Помимо звезды пришпилил на грудь бумажный портрет Ленина. И разговаривал теперь с теми, кого решал осчастливить своим вниманием, указывая пальцем на этот портрет и повторяя ни к селу и ни к городу: «Я это говорю вам от имени революции!». На его столе в кабинете рядом с бумагами явился маузер. Потом с этим маузером он будет ходить на репетиции в собственный театр собственного имени. Это было пострашнее плётки-семихвостки, каковой управлял своим театром Карабас-Барабас. У дверей на часах стояли вооружённые до зубов матросы. Известен случай, когда он, Мейерхольд, прямо в своём кабинете велел матросам арестовать посетителя, чьи суждения ему не понравились. Этим человеком был писатель Илья Эренбург, не усвоивший ещё манеры пролетарских культурных деятелей. С помощью этих же матросов Мейерхольд выгнал балетмейстера Голейзовского из принадлежавшего тому дома, объяснив это тем веским обстоятельством, что заведующему ТЕО Наркомпроса по рангу положен именно такой особняк, да и что за вопрос — должен же он где-то жить, вкушать пищу и спать. Приём вполне шариковский. И спал он, и кушал за чужим столом и в ворованной постели очень даже спокойно. Уютно похрапывал, наверное. И этот пролетарский шариковского толка стиль станет отныне фирменным мейерхольдовским. Примером ему и тут стал Троцкий. Мейерхольд произвёл себя в театральные диктаторы от большевизма, вождём некоего «театрального октября». Объявил крестовый, виноват, пятизвёздочно-кликушеский поход против традиционной российской сценической культуры, потребовал от всех театральных деятелей следовать по его пути. Замешкавшимся и отстающим угрожал расстрелом. Вся большевистская печать активно помогала ему громить академические театры — МХАТ и другие. Мейерхольд призывал к тотальному бунту против старого искусства, против основ прочно сформировавшейся уже национальной культуры: «кто этим восторгается, лови себя на том, что заедает тебя всесильное мещанство, из пут которого надлежит тебе вырваться, если хочешь стать гражданином нового, коммунистического мира».
Потом он решил упразднить вообще профессиональных актеров и предоставить возможность рабочим и крестьянам самим играть на сцене — в свободное от основной работы время. На многочисленных заседаниях, собраниях и съездах он обязательно отмечался скандалами с истерическими криками и заклинаниями вроде «Вы все тут охвостье Чайковского! Гнездо реакции! Враги революции!», — угрожал арестами.
Но Луначарский вдруг взял, да и написал с какой-то недоброй иронией: «Увлекающийся Всеволод Эмильевич немедленно сел на боевого коня футуристического типа и повёл сторонников “Октября в театре” на штурм “контрреволюционных” твердынь академизма...». И лишил его диктаторских полномочий. Коротко говоря, не справился он, Мейерхольд, с руководством театральной политикой всей страны.
Тогда дали ему в управление один только театр. Начал он свои эксперименты с малого. Назвал его «Театр номер первый в РСФСР». Потом ещё проще — «Театр имени Всеволода Мейерхольда». Первый свой спектакль «Земля дыбом» он не очень осмотрительно, но кто ж тогда знал, посвятил своему покровителю и «первому красноармейцу Льву Давидовичу Троцкому».
Тогда-то автор «Белой гвардии» и изумился впервые необычайному по форме и размеру политическому подхалимажу футуриста от режиссуры. Так тщательно и с таким грандиозным размахом Троцкому ещё не лизали.
А потом пошли подлинные его, Мейерхольда, шедевры. Но о том, что это шедевры люди пока не знали. Это мы знаем, а не вооружённые нашим знанием тогдашние культурные деятели утверждали свои ошибочные мнения в вовсе какой-то обидной и неприемлемо категорической форме. Процитирую, для примера, слова тогдашней управляющей академическими театрами Е.К. Малиновской из её официального письма наркому Луначарскому и именно о спектакле «Земля дыбом»: «Мне представляется гр. Мейерхольд психически ненормальным существом, проделывающим кошмарные опыты… Автомобиль, велосипеды, мотоциклы, форменное сражение с бесчисленными выстрелами, заполнившими дымом всё здание, живая курица, отправление естественных потребностей на сцене, “туалет” императора, — всё это бездарно, грубо, нагло и является результатом той же болезни. Всего перечисленного совершенно достаточно для изоляции гр. Мейерхольда в доме умалишенных».
И не в этой одной постановке «новатор» заставлял актеров делать на сцене «по-маленькому» и «по-большому». Даже в постановках русских классиков, даже в пьесах А.Н. Островского. Это становится фирменной чертой новаторства вообще. Иногда даже происходят реинкарнации не только его методов, но и его самого, правда, в карикатурной какой-то форме. Недавний случай с Гоголь-центром — пример такой реинкарнации. Впрочем, я готов поставить пять рублей против одного, что Серебренникова назовут великим режиссёром гораздо скорее, чем это случилось прежде с самим Мейерхольдом.
Но мы то о Мейерхольде пока.
Как-то актеры вздумали саботировать репетиции и спектакли «первого красного режиссёра» — может быть, они предпочитали отправлять естественные надобности не по-собачьи. А может другое что. Тогда Мейерхольд в диком совершенно виде выскочил на улицу и испугал первого встречного красноармейца требованием, с предъявлением мандатов, немедленно арестовать лично им выясненных «врагов революции». Тому долго пришлось объяснять странному взъерошенному человеку, что ему лучше бы позвонить в ЧК. Звонил ли он туда, история умалчивает. Зато известно, что вскоре из его театра как от чумы побежали самые даровитые актёры — Игорь Ильинский, к примеру, Мария Бабанова, Эраст Гарин.
Как-то удивительно было узнать, что Булгаков один только раз, и то по настоятельной просьбе чуть ли ни самого Луначарского, побывал на представлении Мейерхольда, лезшего вон из кожи, чтобы стать единоличным проводником «искусства будущего» в России. Бывали случаи, что Михаила Афанасьевича приглашали ещё раз поиметь удовольствие и стать свидетелем победного шествия нового суперискусства, но он всегда отговаривался одной только фразой: «Я своё удовольствие всегда справлю», надевал бабочку и отправлялся в «самый консервативный» Большой театр на «Аиду» или «Фауста».
Когда в конце двадцатых Гостеатр имени Мейерхольда стал утрачивать популярность (публика рвалась тогда во МХАТ, на «Дни Турбиных»), некий ретивый газетчик подзадоривал Мейерхольда так: «Старый волк, матёрый зверь! Ты отступаешь, ты дрожишь от холода, подставляя копну волос бурному ветру суровой зимы, ты потерял чувство дороги, — мастер, ты гибнешь, величественный, негнущийся Мейерхольд!».
И волк опять оскалился.
Специалисты теперь подсчитали, что Булгаков по количеству доносов на него со стороны Мейерхольда стоит всё-таким на втором месте. После Эренбурга, который таки стал его, Мейерхольда, соратником по футуризму. Он, Мейерхольд, буквально забросал компетентные органы тайными требованиями посадить этого Эренбурга «особенно далеко и надолго».
На Булгакова Мейерхольд открыто обрушивался только со страниц газет и журналов, так что его доносы на Булгакова были публичными, что становилось особо опасным тогда. В письме своему другу С.А. Ермолинскому 14 июня 1936 г. сразу по прибытию в Москву после киевских гастролей МХАТа, Булгаков, среди прочего, сообщал: «Когда поезд отошёл и я, быть может, в последний раз глянул на Днепр, вошёл в купе книгоноша, продал Люсе “Театр и драматургию” №4. Вижу, что она бледнеет, читая. На каждом шагу про меня. Но что пишут! Особенную гнусность отмочил Мейерхольд. Этот человек беспринципен настолько, что чудится, будто на нём нет штанов. Он ходит по белу свету в подштанниках».
Этот же эпизод изложен и в дневниковой, записи Е.С. Булгаковой 12 июня 1936 г.: «Когда ехали обратно, купили номер журнала “Театр и драматургия” в поезде. В передовой “Мольер” назван “низкопробной фальшивкой”. Потом — ещё несколько мерзостей, в том числе очень некрасивая выходка Мейерхольда в адрес М.А. А как Мейерхольд просил у М.А. пьесу — каждую, которую М.А. писал».
Номер «Театра и драматургии», который купили Булгаковы, был, как выяснил я, посвящён дискуссии на собрании театральных работников Москвы 26 марта 1936 года вокруг опубликованных в «Правде» материалов. В том числе и статьи «Внешний блеск и фальшивое содержание», из-за которой сняли во МХАТе «Кабалу святош» М. Булгакова.
В чём же была эта некрасивая выходка Мейерхольда, которую Булгаков назвал «особенной гнусностью»? Вот она: «Театральная общественность ждёт, чтобы я в своём выступлении от критики других театров перешёл к развернутой самокритике... Есть такой Театр сатиры, хороший по существу театр... В этом театре смех превращается в зубоскальство. Этот театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть в него допущены. Сюда, например, пролез Булгаков».
Вот какова оказалась «самокритика» Мейерхольда. Считается, что именно эти его слова стали поводом, чтобы снять уже отрепетированного до генерального прогона «Ивана Васильевича» в том Театре сатиры.
Донос Мейерхольд превратил в самое действенное оружие для достижения собственных целей. Никто более как он не умел пользоваться этим оружием в таком совершенстве. Его доносы не только рушили устои национальной культуры, они сопровождались натуральными человеческими жертвами.
Есть повод сделать совершенно жуткие предположения, до каких пределов могло дойти самоутверждение Мейерхольда, теряющего под ногами твёрдую почву после падения его кумира и благодетеля Троцкого. Он вдруг подаёт ходатайство в ОГПУ с диким каким-то требованием «предоставить нам театральный зал ОГПУ в новом его здании на Б. Лубянке» и сообщает о полной своей готовности не только «обслуживать спектаклями... организованного зрителя», но и «в специально выделенном для этой цели составе своём принимать участие в совместной с сотрудниками ОГПУ культработе в клубе ОГПУ». Если принять к тому же на веру, кочующую из публикации в публикацию решительную его фразу о том, что «надо расстреливать “врагов народа” прямо на сцене театра!», то и возникает дичайшая опять же мысль, уж не собирался ли он, Мейерхольд, реконструировать в этом новом своём качестве традиции средневековых и времён французской революции театрализованных публичных казней, ставших тогда самыми захватывающими зрелищами. О том, что в стенах тогдашнего ОГПУ могло уже существовать в зачатке нечто подобное, есть глухие некоторые сведения. Когда я собирал материалы для книги своей о Есенине, я отыскал кое-какие воспоминания, которые меня ужаснули и показались неудобными для использования. Оказалось, что богема тех лет не только кокаином пробавлялась, но самые избранные, через известного чекиста и друга творческой элиты тех лет Блюмкина, например, могли присутствовать на тайных просмотрах казней врагов народа. Это встряхивало не меньше наркотиков. Есенин, к великому моему огорчению, оказывается, мог быть причастным к таким просмотрам. Другие тоже. Пожалуй, «культработники» из чекистов пытались и режиссировать для тех избранных из богемы эти зрелища. Но им пока и в голову не приходило сделать из того публичный театр. А ведь какой бы успех был у такого театра. Главное, что можно было бы продолжить накатанные традиции гладиаторских боёв, например, или гильотинирования на Гревской площади. Народ в такой театр толпами повалит. Бред, конечно, скажете вы мне. Не знаю, ведь половой акт и публичное «по-большому». Мейерхольд уже показал. Недалеко осталось.
А о том, что беспринципность могла взять внутри Мейерхольда верх над мистическим почитанием смерти, опять же факты говорят. Например, он плотнейшим и нежным образом дружил с Тухачевским. Но когда того расстреляли он тут же дал ход своему нестерпимому зуду негодования на страницах «Советской культуры»: «Недрогнувшей рукой мы обезглавили гнусную кучку заговорщиков, осмелившихся посягнуть на счастье и жизнь страны Советов. В эти дни все наши помыслы обращены к нашему народу, завершающему дело социалистического строительства, к нашей героической партии большевиков руководимой гениальным вождём трудящегося человечества товарищем Сталиным».
Не помогло.
Мейерхольд был арестован 20 июня 1939 года в своей ленинградской квартире. У него была квартира ещё и в Москве, конечно. Некоторые вольноопределяющиеся историки уверяют при этом, что сотрудники НКВД изъяли при обысках письмо, написанное Зинаидой Рейх самому Сталину. И даже приводят цитаты из него. В этом письме она будто бы спорит со Сталиным по поводу не понравившегося тому спектакля по пьесе «Дама с камелиями»: «если вы не разбираетесь в искусстве, спросите Мейерхольда. Ты должен учиться у него искусству». Понятно, нынешним фальшивомонетчикам от истории обязательно нужно грозную потревожь тень Сталина. И вот выходит, что Сталин, обождав, чтобы запутать следы, наверное, пять лет со дня премьеры этой «Дамы с камелиями»,, зверски растерзал Мейерхольда за доставленную неприятность.
Но, если это безоглядно смелое сомнительное письмо и было у Зинаиды Райх, то написано, оно было явно задолго до этого года и с оглядкой на Троцкого, который предполагался всеми этими мейерхольдами тем мессией, который приватизировал для них новую землю обетованную, сделав Россию красной от крови.
Так что впору вспомнить тут совет Сервантеса правоохранительным органам своего времени, фальсификаторов истории надо вешать на площадях наравне с фальшивомонетчиками. Тогда, конечно, мы останемся без историков, но будем с Историей...
Булгаков, конечно, не имел на Мейерхольда никакой управы. Но не упускал случая отпустить в его адрес сначала едкую какую-нибудь штучку где-нибудь среди своей журналистской братии. Вспоминают, например, что он, приходя в редакцию «Гудка», бывал одет, по случаю морозов в драный довольно тулупчик. И аттестовал этот тулупчик так: «Русский охабень. Мода конца семнадцатого столетия. В летописи первый раз упоминается под 1377 годом. Сейчас у Мейерхольда в таких охабнях думные бояре со второго этажа падают. Пострадавших актёров и зрителей отвозят в институт Склифосовского. Рекомендую посмотреть».
А потом отметился Булгаков колкостями в адрес театра Мейерхольда и печатно, например, в «Роковых яйцах»: «Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского “Бориса Годунова”, когда обрушились трапеции с голыми боярами, выбросил движущуюся разных цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга “Куриный дох” в постановке ученика Мейерхольда, заслуженного режиссера республики Кухтермана».
В одном из рассказов Булгаков описывает мейерхольдов основополагающий метод биомеханики с точки зрения простого зрителя из рабочих: «И была такая скука, что хотелось биомахнуть его по уху», или что-то вроде того.
Говорят, что Мейерхольд действительно очень хотел поставить «Бориса Годунова». Но никак не мог решиться на это. Как это ни странно, останавливал его суеверный страх, ещё одна странность в Мейерхольде. Он очень серьёзно отнёсся к картинке собственной комической смерти, которую предрекал ему Булгаков от Пушкина. И вот, когда он всё-таки решился, трапеции с голыми боярами на него не обрушились. Обрушился весь накатанный годами биомеханический аппарат государственности, основанной на доносительстве и подлости, а к этому ведь и сам Мейерхольд правую свою руку приложил. От того и гаснут у нас искры божьи…
Агентство исторических расследований писателя Евгения ГусляроваМейерхольд предложил Ильинскому залезть на стол, пройти по нему, давя тарелки, а потом грохнуть икону об пол и вытереть об нее ноги.
На что Игорь Владимирович ответил: "Я не знаю, какого Вы вероисповедания, но этого я делать не буду никогда". После чего спрыгнул со стола и ушел.
Об этом эпизоде из жизни любимца либеральной околокультурной тусовки Мейерхольда поведал нам Никита Сергеевич Михалков (БесогонTV, от 22.09.2017).Напоследок, два замечательных штриха к портрету.
1) В Пензенской мужской гимназии юный Карл Майергольд учился дольше всех: его трижды оставляли на второй год.
2) Получив в 1920 г. театр под своё начало, Мейерхольд уже в 1923 г. дал ему своё имя: Театр имени Вс. Мейерхольда. Видать, скромнейшего нрава человек был, этот матерый режиссерище. И, что особо добавляет ему скромности - в 1926 г. добился для своего театра статуса государственного, дабы получать государственное же финансирование.
Оценили 17 человек
35 кармы