Н.М.: На пути к власти он был настоящим баловнем судьбы. Сначала Федор Кулаков сделал его самым молодым первым секретарем обкома, посадив на свое место. Потом Андропов сделал его самым молодым секретарем ЦК, и затем — и самым молодым членом Политбюро. А через пять лет волею судьбы и Андрея Громыко он становится и самым молодым Генеральным секретарем ЦК КПСС. Его покровитель и патрон Андропов положил немало лет и усилий на то, чтобы расчистить это место для себя, окружить его верными людьми и купить дружбу народа, но смерть помешала ему воспользоваться плодами его усилий. После же Андропова знать хотела государя кроткого, — второго Брежнева. Поэтому она выбрала Черненко. Однако уже через год его пришлось хоронить. А поскольку то были уже третьи похороны престарелого правителя за последние три года и народ все сильнее роптал по этому поводу, то членам Политбюро пришлось выбирать теперь кого-то из молодых. А таковых среди них оказалось всего двое — Горбачев и Романов. Оба они были выдвиженцами Андропова, но более зрелый Романов нравом своим сильно напоминал патрона, тогда как покладистый Горбачев (его называли «бэби Политбюро») больше походил на Черненко.
Поэтому выбрали Горбачева.
Старики думали, что смогут управлять этим выскочкой. Но, как это часто и бывает в таких случаях, просчитались. Вообще, многие полагают, что государи славой своей обязаны не себе самим, а советам своих приближенных. Но мнение это ошибочно. Добрые советы, кто бы их ни давал, родятся из мудрости государей, а не мудрость государей родится из добрых советов. Ибо правило, не знающее исключений, гласит: государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать умные советы, если только такой государь случайно не доверится мудрому советнику, который будет сам принимать за него все решения. Но хотя подобное положение и возможно, ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сделался бы государем, как это и случилось у вас, например, с последним Рюриковичем, — Федором Иоанновичем, вместо которого правил на деле его шурин — Борис Годунов. Но последнему вашему генсеку случай тут не помог, хотя он и очень в нуждался этом.
Представляя его кандидатуру на Пленуме ЦК в марте 1985 года, авторитетный старец Громыко (которому был обещан уже пост Председателя Верховного Совета) особенно напирал на выдающиеся умственные способности кандидата, — его «глубокий и острый ум, умение отделять главное от второстепенного», «блестящие аналитические способности», «умение обобщать и делать выводы» и т.д. И действительно, если признать, что все, содеянное Горбачевым впоследствии, было проделано сознательно, по заранее обдуманному плану (как об этом позднее высказался и сам Горбачев), то останется только подивиться уму и смелости этого человека, сумевшего практически в одиночку разрушить одно из величайших государств мира, причем, — за столь короткий срок (5-6 лет). Но если принять во внимание то, как он кончил, — с каким позором и унижением его выставили за дверь, как до последнего он цеплялся за власть и как пытался потом вернуть ее, выставляя свою кандидатуру уже при полнейшем презрении к нему в народе, от которого он смог получить только жалкие полпроцента голосов, да публичную оплеуху от одного из избирателей, то неизбежно приходишь совсем к другому выводу.
Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; и если это люди преданные и способные, то всегда можно быть уверенным в его мудрости, ибо он сумел распознать их способности и удержать их преданность. Если же они не таковы, то и о государе заключат соответственно, ибо первую оплошность он уже совершил, выбрав себе плохих помощников. Но самые первые шаги Горбачева еще не внушали подозрений. Получив власть, он сразу же удалил из Политбюро своего основного соперника Романова, а затем — стариков Тихонова и Гришина. Престарелый Громыко получил обещанный пост, а андроповские выдвиженцы Лигачев, Чебриков и Рыжков стали членами Политбюро. Тем самым Горбачев обеспечил себе перевес над остатками старой, еще брежневской «гвардии», — Громыко, Щербицкий, Кунаев. (Уже бывших там его сторонников — Воротникова, Соломенцева и Алиева — ввел в Политбюро еще сам Андропов).
Однако главой МИДа, вместо ушедшего Громыко, Горбачев неожиданно назначил совершенно неопытного в международных делах грузина Шеварнадзе. В искусстве дипломатии последний прославился только тем, что однажды с трибуны съезда заявил Брежневу, что «для Грузии солнце восходит не на востоке, как для всего мира, а на севере — в России». Впрочем, успел он отметиться этим и перед самим Горбачевым — на первом же после его избрания Пленуме ЦК Шеварнадзе зачитал ему с трибуны хвалебные отзывы о нем из «Вашингтон пост», сопроводив их такими словами: «Знаю, что Михаил Сергеевич не любит, когда его хвалят. Но ведь это не я, это — американцы». Горбачев клюнул, и «Эдуард» получил пост министра иностранных дел. А все вокруг поняли, как следует обращаться с новым генсеком.
Государям, которых не отличает особая мудрость и знание людей, уберечься от этой опаснейшей слабости поистине трудно. Я имею в виду лесть и льстецов, которых во множестве приходится видеть при дворах государей, ибо люди так тщеславны и так обольщаются на свой счет, что с трудом могут уберечься от этой напасти. Но беда еще и в том, что когда государь пытается искоренить лесть, он рискует навлечь на себя презрение. Ибо нет другого способа оградить себя от лести, как внушив людям, что, если они выскажут тебе всю правду, ты не будешь на них в обиде, но когда каждый сможет говорить тебе правду, тебе перестанут оказывать должное почтение. Поэтому благоразумный государь должен избрать третий путь, а именно: отличив нескольких мудрых людей, им одним предоставить право высказывать все, что они думают, но только о том, что ты сам спрашиваешь, и ни о чем больше; однако спрашивать надо обо всем и выслушивать ответы, решение же принимать самому и по своему усмотрению. На советах с каждым из советников надо вести себя так, чтобы все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся, тем более угодят государю, но вне их никого не слушать, а прямо идти к намеченной цели и твердо держаться принятого решения. Кто действует иначе, тот либо поддается лести, либо, выслушивая разноречивые советы, часто меняет свое мнение, чем вызывает неуважение подданных.
Горбачев же с первых дней своего правления стал жертвою сразу и того, и другого. Советов он ни у кого не спрашивал, но и по-своему тоже не поступал. Человек скрытный, он намерений своих никому не поверял, но когда по мере осуществления они выходили наружу, то те, кто его окружал, начинали их оспаривать, и государь, как человек слабый, от них отступался. Поэтому начатое сегодня назавтра отменялось, и никогда нельзя было понять, чего он желает и что же он намерен предпринять, и нельзя было положиться на его решение. Не только советники его и помощники, но даже его недруги и чужеземцы, — Тэтчер, Буш, Коль, Миттеран и другие, а, хуже того, — простые газетчики и писатели тянули и перетягивали его мнение в разные стороны, отчего вся его политика быстро приобрела сумбурный характер. Благоразумный государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать всякого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему советы. Однако сам он должен широко обо всем спрашивать, о спрошенном терпеливо выслушивать правдивые ответы и, более того, проявлять беспокойство, замечая, что кто-либо почему-либо опасается говорить ему правду.
Но на первых порах в окружении Горбачева преобладали лишь те лица, которые достались ему в наследство от Андропова, то есть, — Лигачев, Рыжков, Чебриков, Воротников, Алиев, Долгих, Соломенцев и другие. И под их влиянием он поначалу продолжал андроповскую политику «перестройки» и «обновления», в чем страна, несомненно, уже нуждалась. И самым первым делом этой команды стала программа «ускорения социально-экономического развития» страны, предложенная экономистами во главе с Аганбегяном. Однако программа эта потребовала больших вложений в науку и промышленность, а странам, враждебным России, — во главе с США и при поддержке Саудовской Аравии, — удалось резко (в 6 раз) обвалить цены на нефть — основной ее экспортный товар, — в результате чего ускорения не получилось. Более того, началось замедление роста и нарастание хозяйственных трудностей.
Другим начинанием этой команды в тот же период стала кампания по борьбе с винопитием, приносившим казне немалый доход (около четверти бюджета). Не разглядев яда внутри того, что было хорошо с виду, Горбачев последовал дурному совету, приведшему его не только к огромным убыткам (достигшим в конечном итоге величины в 200 млрд. руб.), но и к подрыву его популярности у большей части народа. И по этому поводу уместно заметить, что добрыми делами можно навлечь на себя ненависть точно так же, как и дурными, поэтому государь, как я уже говорил, нередко вынужден отступать от добра ради того, чтобы сохранить дружбу граждан, ибо если та часть подданных, чьего расположения он ищет, — будь то народ, знать или войско, — развращены, то и государю, чтобы угодить им, приходится действовать соответственно, и в таком случае добрые дела могут ему повредить.
Обе эти программы не достигли успеха, отчасти потому, что были плохо продуманы, отчасти из-за противодействия им извне и изнутри, но еще больше из-за того, что сам Горбачев не имел ни опыта, ни способностей к делам такого рода. Начинал он карьеру заведующим отдела пропаганды и агитации в комсомоле, и был поднят затем слишком быстро «из грязи в князи». Поэтому опыта реальных дел не получил. Он так и остался пропагандистом. Заседания Политбюро при нем вместо одного-двух часов стали продолжаться по четыре-пять, — с перерывами на обед, а нередко затягивались и до вечера. Говорил в основном он, и всегда — длинно, округло, не заканчивая фраз. Практических выводов из его речей не следовало. Остальным же он слова не давал, и соображений их не выслушивал. Иногда ему не хватало и целого дня, и заседание продолжалось на следующий день. Но в итоге вопросы не решались, а просто забалтывались. По натуре своей он был, скорее, актером, умевшим только лицедействовать, но не править. И подобно Нерону, он мог бы сказать в конце: «Какой великий артист пропадает!».
Но к серьезным делам он был приспособлен плохо. Будучи еще «курортным секретарем» в Ставрополье, где он так ничего и не достиг, кроме расположения Суслова и Андропова, отдыхавших там на водах, он старался избегать дел и, тем более, стал чураться их, будучи переведенным на повышение в Москву. Ему больше нравились поездки за рубеж по делам «братских партий», в которые он отправлялся всегда с женой, блиставшей там на приемах и в модных магазинах. Поэтому, столкнувшись в начале правления с первыми же трудностями, он быстро охладел к реальным делам и стал искать успеха в привычной ему сфере — в театральных поездках по стране, «встречах с активом», выступлениях перед телекамерами и вообще — во всем внешнем и показном. Соскучившийся по «живому слову» народ воспринял его поначалу с восторгом и награждал всюду шумными и продолжительными аплодисментами. Он же купался в лучах славы и раздавал нереальные обещания (например, обеспечить всех бесплатным жильем к 2000 году и т.п.).
Но, поскольку все ожидали от него и реальных дел, то Горбачев, быстро уверовавший в свои выдающиеся способности, решил взять всю «перестройку» полностью в свои руки и придать ей ту форму, которая нравилась ему самому. И с этой целью он стал удалять прежних своих помощников как неспособных «перестроиться», а вместо них начал приближать совершенно иных лиц, — таких же, как Шеварнадзе. Заведовать идеологией он поручил злобному и узколобому антисоветчику Александру Яковлеву. Курировать экономику поставил оторванного от жизни профессора Вадима Медведева. А в «генераторы идей» к себе пригласил серых писателей Георгия Шахназарова и Анатолия Черняева. Все эти помощники и советники его оказались либо ни на что не годными сочинителями (как Медведев и Шахназаров), либо перебежчиками и двурушниками (Шеварнадзе, Яковлев), либо опасными льстецами, толкавшими его на принятие самых пагубных решений (те же Яковлев, Шеварнадзе и Черняев). Только Валерий Болдин и Борис Ельцин не пели ему дифирамбов, но они устроили против него заговоры: первый — неудачно и второй — удачно.
Вообще, если у такого государя не один, а множество разных советников, то, не обладая мудростью, он не сможет примирить разноречивые мнения; кроме того, каждый из советников будет думать лишь о собственном благе, а государь этого не разглядит и не примет мер. Других же советников не бывает, ибо люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость. И если человек не способен сам распознать добро и зло в делах и в речах людей, то он не сумеет отличить дурное от хорошего и в советах своих помощников, и за доброе не вознаградит, а за дурное — не взыщет. Поэтому и дела у него пойдут вкривь и вкось, и при первом же серьезном испытании он лишится власти.
Но, набрав себе столько вздорных и опасных советников, Горбачев взялся не за свое дело, — замену старых порядков новыми. Ничто так не прославляет государя, как введение новых законов и установлений. Когда они прочно утверждены и отмечены величием, государю воздают за них почестями и славой. Но подобные преобразования требуют от государей и величайшего ума, и величайшей доблести, и величайшей удачи, что редко соединяется в одном лице. И то, что удалось, например, Ленину у вас или Дэн Сяопину в Китае, не могло получиться у Горбачева, не обладавшего даже и тенью их достоинств. Вообще, умы бывают трех родов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий — сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может. Первый ум — выдающийся, второй — значительный, третий — негодный. А ум Горбачева был, скорее, третьего, чем второго сорта. Тот же Дэн Сяопин, по свидетельству его сына, считал его вообще идиотом.
И в это легко можно было поверить, видя, как Горбачев вдруг принялся пилить сук, на котором сидел. Я имею в виду его знаменитую кампанию «гласности». Люди обычно склонны делать то, что им нравится, а не то, что необходимо. Поэтому Горбачев, будучи больше фантазером и мечтателем, чем человеком дела, бросил то, что ему не давалось, и занялся тем, что ему хотелось. Приблизив к себе другого такого же пропагандиста — тщеславного Александра Яковлева, — он отдал ему в управление всю советскую прессу (а с нею — и всю «мыслящую» интеллигенцию). И вместе они решили возобновить политику «разоблачения Сталина», благоразумно свернутую еще самим Хрущевым и прочно похороненную затем при Брежневе. Кампания та нанесла огромный ущерб как самой партии, так и ее друзьям и союзникам во всем мире, оказавшись на руку только врагам России. И вот теперь ее решено было возродить и вынести все разоблачения на суд уже самой широкой публики, меньше всего способной разобраться в вопросах такого рода.
Привыкший полностью доверять своей прессе советский народ был внезапно ошеломлен мрачной картиной «массовых репрессий», несправедливостей, беззакония и деспотизма, мастерски нарисованной перед ним специалистами своего дела. Мощная пропагандистская машина России вдруг была развернута на 180 градусов и направлена против самой же правящей партии. Тиражи «перестроечных» изданий («Московские новости», «Огонек» и др.) взлетели вдруг до заоблачных высот. А искусно подобранные редакторы этих изданий — Виталий Коротич, Егор Яковлев и другие, — сделались вдруг героями и «совестью нации». По поручению самого Горбачева Верховный суд занялся реабилитацией Бухарина, Зиновьева, Каменева, Пятакова, Радека и других пострадавших от сталинской эпохи. Потом занялись делами троцкистов и Троцкого. А самые ловкие журналисты и писатели страны, державшие до того фигу в кармане, бросились теперь соревноваться в громких разоблачениях прошлого.
Лигачев и другие советники консервативного крыла попытались было урезонить «разоблачителей», но Горбачев, видя, что кампания эта создает ему славу смелого разоблачителя у себя дома и, особенно, — за рубежом, не позволил поставить их на место. Более того, он приказал прекратить глушение подрывных радиостанций работавших против России — «Голоса Америки», «Свободы», «Свободной Европы» и др., — и промывка мозгов советских граждан продолжилась с удвоенной силой.
После Сталина занялись «разоблачением» Брежнева. Горбачев своим указом лишил мертвого генсека ордена «Победы», переименовал город Брежнев обратно в Набережные челны, убрал имена Брежнева и Черненко из названий районов, улиц и площадей в Москве и Ленинграде, а зятя Брежнева Юрия Чурбанова отдал под суд и отправил за решетку. Под видом борьбы с «брежневизмом» он вывел из состава ЦК около 100 человек скопом и заменил их новыми лицами.
После Брежнева журналисты взялись за «разоблачение» уже и самого Ленина, а затем они «разоблачили» и всю партию, всю советскую власть и советскую историю и дошли наконец до того, что в вину всей стране была поставлена уже и сама Победа 1945 года (яковлевские «мудрецы» доказывали, что лучше было тогда проиграть «и сейчас бы мы жили так же хорошо, как и побежденная Германия»). Щадили разоблачители лишь одного Хрущева. А самого Горбачева они, наоборот, возносили до небес и славили за дарованную им свободу. И он с восторгом внимал этому льстивому хору, не замечая, что уже и сама почва выбивается у него из-под ног. Развивая первоначальный «успех», Шеварнадзе, Черняев, Яковлев и другие «генераторы идей» составили ему вскоре фантастическую программу «Нового мышления для нашей страны и всего мира», в которой излагались планы установления всеобщего мира на Земле, уничтожения ядерного оружия к 2000 году и множество других такого же рода, маниловских идей. Горбачев постарался изложить все это в одноименной книге, за которую западные издатели выплатили ему огромный гонорар
На деле же его «новое мышление» свелось к капитуляции СССР перед лицом США и НАТО, к роспуску политического и военного союза со странами Восточной Европы, к предательству правивших там партий (и их руководителей) и к заключению пораженческих договоров с противником. Иностранная пресса, видя его невероятную уступчивость, принялась восхвалять Горбачева с такой силой, что вскоре во всем мире была создана атмосфера настоящей «горбимании». Его беспрерывно приглашали с визитами во все страны, где на него сыпались, как из рога изобилия, награды, премии и звания, подарки, гонорары за выступления и публикации и т.д. И он с удовольствием принимал все это, неустанно разъезжая по миру (за 2-3 года он посетил больше стран, чем все прежние генсеки вместе взятые, и встретился с более, чем пятьюстами иностранными политиками). Желая понравиться своим западным «друзьям» еще больше, Горбачев стал форсировать переговоры о выводе советских войск из благоустроенной Восточной Европы в неподготовленную к их приему Россию, за что его стала осуждать армия.
Увлекшись своими «триумфальными» поездками за границу, где он стал гостить чуть ли не чаще, чем у себя дома, Горбачев полностью запустил дела в своей стране. В экономике «новое мышление» вылилось у него (с подачи Вадима Медведева) в постановление о введении выборности директоров предприятий (эта затея быстро провалилась). При этом решено было расширить права и директоров государственных предприятий, которым позволили создавать совместные фирмы с зарубежными компаниями и вести внешнюю торговлю, к чему советская экономика была совершенно не готова. Разрешено было также создавать и частные спекулятивные конторы («кооперативы») и заниматься «индивидуальной трудовой деятельностью». В результате всего этого, то, что вороватая верхушка при Брежневе делала тайно и с опаской, теперь стало делаться открыто и на законных основаниях. Но продолжалась одновременно и «борьба с нетрудовыми доходами», что напоминало уже театр абсурда. Поэтому, когда один из «кооператоров» решил вдруг «честно» уплатить в кассу партии 90 тыс. рублей партийных взносов (составлявших тогда 3 процента от зарплаты коммунистов), вся страна от изумления долго не могла прийти в себя (ибо средняя зарплата в стране составляла всего 120 рублей). Изумлен был и сам Генеральный секретарь, плативший только 24 рубля партийных взносов. А советский народ впервые почувствовал тогда, какими темпами кооператоры разворовывают результаты его труда.
Между тем, продолжала развиваться и кампания «гласности», производившая в головах советских граждан уже полную культурную революцию. Через год-два здесь были достигнуты невероятные «успехи», — все, что на протяжении последних 70-ти лет считалось белым, теперь стало черным, а все черное стало белым; все, что признавалось хорошим, чем советские люди жили и гордились, теперь было объявлено плохим и позорным; все прежние герои страны были объявлены злодеями и предателями, а все прежние злодеи и предатели, наоборот, — героями или невинными жертвами; все прежние враги были объявлены друзьями, а все друзья, — врагами; все победы были объявлены поражениями, а все поражения — победами и т.д. Народу наконец-то «открыли глаза».
Упоенный собственной «смелостью», Горбачев и не заметил как из вождя великой и славной партии превратился в главаря «преступной организации», исповедующей «людоедскую идеологию».
Но что из этого следовало?
Следовало то, что его, вместе с его партией, нужно было как можно скорее отстранять от власти и передавать ее тем, кого эта партия подавляла на протяжении всех лет ее нахождения у власти. Ведь если советская идеология оказывалась неправдой и злом, то добро, свет и истину следовало искать в том, что этой идеологией было отвергнуто и загнано в подполье. И действительно, перестроечные газеты, радио и телевидение стали возвращать на свои страницы, экраны и в эфир идеологию прошлого — капитализм, национализм, клерикализм и т.д., вплоть до самого дикого шарлатанства, мистики и суеверий: Кашпировский, Чумак, Ванга и тысячи более мелких кудесников и «экстрасенсов» были выпущены на свет божий и принялись зомбировать доверчивую публику.
Стало все позволено.
Православные и католические «отцы церкви» принялись расширять и «окормлять» свою паству, протестантские пасторы и сектанты — свою, исламские муллы — свою; буржуазные националисты в Прибалтике и Закавказье создавали свои «фронты», а феодальные баи в Средней Азии возрождали свои кланы; поклонники «чистого рынка» и идеологи всевозможных «свобод» рекламировали свои теории, а ожившие монархисты и анархисты рекламировали свои. Воскресшая «аристократия» агитировала за «Россию, которую мы потеряли», а вышедшие из подполья сепаратисты агитировали за развал этой России. И только КПСС, возглавляемая Горбачевым, разоблачала сама себя, теряла своих сторонников и шла к самоубийству.
Поскольку разоблачения «злодеяний партии» осуществлялись с благословения самого Горбачева, исходили как бы от самой партии и ее Политбюро и преподносились как ее «очищение» и «покаяние» перед народом, то читающая и пишущая публика возомнила себя государственным Судией, а правящая партия, сбитая с толку и деморализованная, почувствовала себя подсудимой (которую, к тому же, лишили слова). В марте 1988 года «Советская Россия» решилась наконец дать слово и адвокатам обвиняемой, опубликовав большую статью Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Но эта публикация вызвала такой шквал гнева и возмущения со стороны «перестроечной прессы», что всякую надежду на возможность «состязания сторон» на этих, антикоммунистических процессах пришлось оставить. Горбачев с Яковлевым созвали срочное заседание Политбюро, на котором целых два дня выясняли, кто именно инспирировал указанную «вредную статью». Было решено объявить ее «Манифестом антиперестроечных сил» и поручить «Правде» опубликовать ее официальное осуждение. В свою очередь сам Яковлев инспирировал массовое издание «Манифеста перестроечных сил», суть которого была вынесена в его название — «Иного не дано!».
Даже самые злейшие враги СССР не смогли бы добиться большего за столь короткий срок. Но во многом то было и их собственным успехом, ибо яковлевские «разоблачители» использовали весь арсенал полуправды и лжи, заготовленный для них еще геббельсовской и даллесовской пропагандистскими машинами. Политика «гласности» только открыла шлюзы, и антисоветская и антироссийская пропагандистская продукция хлынула мощным потоком в сознание сбитого с толку народа. И помрачающее воздействие ее оказалась тем сильнее, что все это было представлено в виде саморазоблачения.
Фактически власть партии, а, значит, — и самого Горбачева была уничтожена этой кампанией уже к лету 1989 года.
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают оттого
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
В таких строках выразил тогда этот очевидный факт популярный советский бард Булат Окуджава. Разоблачители выпустили из КПСС ее дух, и от нее осталась одна лишь пустая аппаратная оболочка.
При этом партия оказалась расколотой на горбачевцев-«разоблачителей», которые стали причислять себя к «демократическому» крылу, и консервативные слои, официально объявленные «реакционными силами». Но вслед за партией раскололся уже и весь советский народ, в гуще которого стало формироваться множество самых разных групп, партий и движений, тут же вступивших в борьбу как с деморализованной правящей партией, так и друг с другом. Все это сильно напоминало аварию ядерного реактора, из которого вдруг выдернули графитовые стержни и в нем началась неуправляемая цепная реакция. В аналогичной ситуации в Китае в 1987 году правители этой страны во главе с Дэн Сяопином вовремя одумались и смогли повернуть неуправляемые процессы вспять, подавив хаотические процессы силой. Но Горбачев с Яковлевым не вняли их примеру и решили довести свой эксперимент до конца.
Сомневаюсь, чтобы расколы когда-либо кончались добром; более того, если подойдет неприятель, поражение неминуемо, так как более слабая партия примкнет к нападающим, а сильная — не сможет отстоять город. В истории многие правители поощряли вражду партий в подвластных им городах. Не доводя дело до кровопролития, они стравливали тех и других, затем, чтобы граждане, занятые распрей, не объединили против них свои силы. Но подобные приемы изобличают, как правило, слабость правителя, ибо крепкая и решительная власть никогда не допустит раскола; и если в мирное время они еще полезны государю, так как помогают ему держать в руках подданных, то в военное время пагубность их выходит наружу.
А Советский Союз в тот период и находился в состоянии войны со своими противниками во главе с США, к которым теперь и стали взывать о помощи народившиеся в стране «демократические силы». И противник старался не упустить ни одного шанса. «Нынешний хаос во внутриполитической жизни СССР, — доносил в Вашингтон посол США Дж. Мэтлок, — предоставляет Соединенным Штатам беспрецедентную возможность повлиять на советскую внешнюю и внутреннюю политику. Наши возможности отнюдь не безграничны — мы не можем заставить их отдать нам ключи от своей лавки — но достаточны, чтобы изменить в нашу пользу баланс интересов по многим ключевым вопросам, при условии, если проявим достаточную мудрость в умелом, последовательном и настойчивом использовании нашего скрытого влияния» .
Итак, уже через 3-4 года правления Горбачева власть партии в стране оказалась окончательно подорванной, и против нее объединились множество внутренних и внешних врагов, желавших ее окончательного уничтожения. Но в СССР не было другого аппарата управления страной. Советы, которым формально принадлежала верховная власть, привыкли играть декоративную роль, а на деле всем управляла только партия во главе с ее высшими органами — ЦК, Политбюро и Генсеком. И с уничтожением авторитета и воли этих органов власти в огромной и многоликой стране тут же пошли процессы распада, хаоса и деградации. Уже весной 1989 года в Закавказье вспыхнули первые столкновения двух восточных советских народов (на почве старинной племенной и религиозной ненависти) и пролилась первая кровь. А вскоре она полилась и по всем остальным национальным окраинам. Счет пострадавшим пошел на десятки и сотни тысяч человек, в стране появились первые беженцы. Люди перестали работать и занялись спекуляцией или «политикой» — забастовками, митингами, шествиями и т.п. Перестало хватать хлеба и табака, и Горбачев вынужден был теперь разъезжать по миру с протянутой рукой, выпрашивая повсюду кредиты и залезая в долги. Германия стала посылать в СССР посылки с «гуманитарной помощью». И народ, увидев наконец, куда его завел говорливый генсек, стал отворачиваться от него.
Тогда Горбачев, бывший одновременно и Председателем Верховного совета страны (откуда он убрал уже к тому времени Громыко), видя, что пост главы партии теперь только вредит ему, решил сделать второй свой титул главным, и с этой целью запустил новую кампанию под лозунгом: «Вся власть Советам!». Народу решено было дать новую игрушку — «свободные демократические выборы». Спешно было принято решение о реформе избирательной системы, и на этой основе в середине 1989 года были избраны новые органы управления страной. Рядом с партийными Съездом и ЦК появились беспартийные Съезд народных депутатов и Верховный Совет СССР, в которых большинство было все же оставлено за членами КПСС, но которые подчинялись теперь уже не партии, а своим избирателям. И хотя самому Горбачеву удалось закрепиться во главе и этих, вновь избранных органов власти, но власть его самого от этого не укрепилась, а даже ослабла. Он оказался в положении сидящего на двух стульях, быстро разъезжавшихся в разные стороны.
Участники Первого Съезда народных депутатов, торжественно собравшиеся в Москве, на первых же заседаниях развернули ожесточенную полемику по «перестроечным» вопросам (Пакт Молотова-Риббентропа, Конституция СССР и т.д.) и вопросам текущего управления страной (беспорядки в Тбилиси, война в Афганистане и т.д.). Завороженный невиданным зрелищем народ приник к радио- и телеприемникам, наблюдая за яростными стычками своих избранников. «Партократы» схватились с «демократами», либералы — с консерваторами, штатские — с генералами, азербайджанцы — с армянами, прибалты — с русскими, все республики — с «Центром», «рыночники» — с «плановиками», «почвенники» — с «западниками», юристы — с экономистами, политиканы — с аппаратчиками и т.д., а над всем этим бедламом восседал с умным видом в президиуме ошалевший Горбачев («Какой разброс мнений! Какой накал плюрализма!»).
Но главный раскол на съезде наметился между консервативными депутатами от правящей партии («агрессивно-послушное большинство»), и всей остальной разношерстной компанией, объединившейся с целью вредить первым. Последние образовали «Межрегиональную депутатскую группу» (МДГ), главными вождями которой сделались возвращенный из ссылки академик Андрей Сахаров и изгнанный из Политбюро Борис Ельцин. Первый бредил космополитическими идеями, внушенными ему западными «голосами», а второй хотел только одного — спихнуть Горбачева и сесть на его место. Борьба между этими двумя силами быстро выплеснулась на улицы и начала раскалывать надвое уже и сам народ.
Запахло гражданской войной.
Но, поскольку силы обеих сторон на тот момент оказались примерно равны (коммунисты имели перевес на съезде, а «демократы» — на улице), то та, и другая стороны продолжали цепляться за Горбачева, в надежде, что тот наконец-то «одумается» и примет их сторону. Обе партии стали взывать к нему с одним и тем же вопросом: «С кем вы, Михаил Сергеевич?..».
Ответа он не давал.
Во-первых, — потому, что никогда не вставал полностью ни на одну из враждующих сторон, а привык ставить всегда на все карты сразу. Но, во-вторых, он уже и сам понимал, что не нужен больше ни тем, ни другим, и они избавятся от него при первой же возможности — коммунисты изгонят его за двурушничество и предательство, а «демократы» выбросят его за борт как «неспособного перестроиться».
Поэтому Горбачев решил снова перехитрить тех, и других и возвыситься над ними в качестве кого-то третьего. Вот как описывает рождение этого плана его ближайший советник Черняев. «28 января 1990 года, — пишет он, — в Волынском-2 неожиданно появился А.Н. Яковлев. Мы с Шахназаровым и Петраковым сидели там, оформляя наговоренное по «Платформе». Отозвал меня. И говорит «под страшным секретом»: «Дважды приглашал меня вчера и позавчера М.С. (Горбачев). Потом сам пришел ко мне в кабинет. Расстроенный, озабоченный, одинокий. «Что делать? Что делать? — говорит. — Азербайджан, Литва, «радикалы» с одного бока, «социал-демократы» — с другого, и все больнее бьют, экономика катится, народ на пределе ...». «Надо действовать», — якобы ответил ему Александр Николаевич. И предложил следующее. Тот, по словам А.Н., согласился.
Что же предложил Яковлев (с его слов)?
«Самое главное препятствие перестройке и всей вашей политике — это Политбюро, потом Пленум ЦК. И незачем его так часто собирать. Если вы и дальше будете тянуть со взятием власти, то все завалится. Необходимо в ближайшие недели, может быть, вместо Верховного Совета, намеченного вами на середину февраля, собрать Съезд народных депутатов и учредить президентскую власть. Пусть пока съезд изберет вас президентом. Таким образом, — продолжал Яковлев, — вы сосредоточите в своих руках власть, оттеснив и Политбюро, и разговорчивый Верховный Совет от реальных ее рычагов. Затем. В ближайшие дни, еще до Пленума ЦК, намеченного на 5-6 февраля, выступить по телевидению и объявить, апеллируя прямо к народу, что берете на себя всю ответственность за программу чрезвычайных мер по формуле: земля — крестьянам, фабрики — рабочим, республикам — реальная независимость, не союзное государство, а союз самостоятельных государств, многопартийность и полный отказ КПСС от монополии на власть, резко сократить аппарат — всякий, крупные займы у Запада, военная реформа (прогнать генералов, посадить на их место подполковников, начать выводить войска из Восточной Европы), ликвидировать промышленные министерства, среди экстренных мер — свободу частному предпринимательству. ... Вести дело к замене Рыжкова на посту премьера, он мыслит на уровне директора завода. И с таким Госпланом во главе с Маслюковым, который действует по методике ВПК, никакой реформы не сделаешь».
«А кого взамен?» — спросил Горбачев.
«Полно людей, надо только смелее их брать, на то и революция!».
А.Н. Яковлев, — уточняет Черняев, — не посвятил меня, с чем конкретно в его программе согласился М.С. ... «Поезжай, — сказал, — в Волынское, запрись, посвяти нескольких самых доверенных людей, и давайте готовьте выступление по телевидению, а там посмотрим ...». В эти последние дни января, — заключает Черняев, — мы с Яковлевым общались постоянно. И согласны были практически во всем, в том числе и в отношении КПСС» .
Иначе говоря, Яковлев предложил план самоубийства уже не только КПСС, но и самого СССР. Однако Горбачев не решился даже на немедленный разрыв с КПСС и, тем более, — на роспуск СССР, а ограничился лишь продавливанием на февральском Пленуме ЦК решения о «добровольном» отказе партии от монополии на власть. После чего он провел свое избрание в Президенты СССР на Внеочередном Съезде народных депутатов 13-14 марта 1990 г., набрав там около 59 процентов голосов на безальтернативной основе.
Но никаких реальных проблем это его избрание не решало. Запущенные им процессы развала страны продолжали набирать обороты. Весной 1990 года в республиках прошли выборы в собственные Верховные Советы, приступившие к захвату «всей власти» на своих территориях. 29 мая 1990 г. Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР избран Борис Ельцин. А уже 12 июня того же года Съездом Народных депутатов РСФСР принимается Декларация о государственном суверенитете России (РСФСР). Так из-под Горбачева «выдернули» вдруг самую крупную часть его страны. Он оказался президентом какого-то непонятного государства.
Уже 19 ноября 1990 года между Россией Ельцина и Украиной Леонида Кравчука (ставшего там главой Верховного совета) был подписан договор, в котором стороны обязывались признавать территориальную целостность друг друга «в ныне существующих в пределах СССР границах». В случае прекращения участия любой из сторон в Союзе СССР, говорилось в том договоре, их территория должна была определяться «по состоянию на 19 ноября 1990 года» . То есть, Кравчук и Ельцин демонстрировали Горбачеву свои планы о «прекращении участия» России и Украины в Союзе ССР, и уже начинали делить его земли.
В этот момент страну все еще можно было спасти. Горбачев должен был сделать одно из двух: либо разогнать Съезд народных депутатов России (а заодно — Съезды и Советы всех остальных республик), причем, если понадобилось бы, то — и с применением силы, как то было сделано в свое время в Америке с мятежными южными штатами Авраамом Линкольном; либо, если он не мог на это решиться, — объявить всенародные выборы нового главы СССР, способного это сделать вместо него. И об этом ему все чаще тогда говорили уже не только его генералы, но даже и иностранные доброжелатели. Тот же Черняев приводит в своем дневнике за 20 марта 1991 г. следующий любопытный эпизод: «Между прочим, вчера, — пишет он, — Аугштайн (издатель «Шпигеля») прощаясь, сказал, что желает Горбачеву удачи в «Вашем великом деле — как Линкольна в Америке». Но, продолжал немец, «не желаю Вам его судьбы». Очень тактично! — Комментирует Черняев. — Но М.С., по-моему, не заметил намека» . Не совсем ясно, в чем видел намек сам Черняев, но, скорее всего, он его тоже не понял, ибо вопрос о неминуемом развале страны считал уже делом «решенным». «Читаю сейчас Владимира Соловьева «Национальный вопрос в России», — записывал он в своем дневнике в те же дни, — и стал склоняться к тому, что многонациональную проблему Союза можно решить только через русский вопрос. Пусть Россия уходит из СССР и пусть остальные поступают, как хотят. Правда, если уйдет и Украина, мы на время перестанем быть великой державой. Ну и что? Переживем и вернем себе это звание через возрождение России» .
Горбачев все же сделал робкую попытку предотвратить катастрофу. Он потребовал от VI Съезда народных депутатов чрезвычайных полномочий (и получил их). Затем он создал при своем Совете безопасности Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) и поручил ему разработать план введения Чрезвычайного положения в стране. Но дальше этого он пойти не решился. Между тем, всем было видно уже, что националисты и карьеристы, захватившие власть в республиках СССР, вели дело к окончательному развалу страны. Они перестали подчиняться центральным органам власти (не перечисляли налоги, не выпускали продукцию своих предприятий за административные границы, принимали свои собственные законы против союзных и т.д.), и Горбачеву уже ничего не оставалось, как применить против них силу или признать свое банкротство и сдаться на милость победителей.
Но он опять попытался совместить и то, и другое. Создав ГКЧП против сепаратистов, он одновременно вступил с ними и в переговоры, собрав их для этого в Ново-Огарево. Там он попытался выработать некий новый договор о союзе республик (хотя и старого еще никто не отменял). Однако в этом новом договоре, который он стал разрабатывать вместе с девятью республиканскими президентами, ему оставлялось довольно жалкое место. Почти все полномочия забирали себе республики. Но самое главное — Президент замышлявшегося тогда ССГ (Союза Суверенных Государств) должен был избираться всенародно на альтернативной основе. А никаких шансов на победу в таких выборах у Горбачева уже не было. Его популярность в СССР скатилась тогда уже до 14 процентов и продолжала быстро падать, тогда как у Ельцина, например, она поднялась до 70-ти и продолжала расти.
В тот момент горбачевские «кооператоры» и директора «хозрасчетных» предприятий грабили страну уже с таким размахом, что опустели полки магазинов. Продукция советской промышленности перекочевала в кооперативы, где она продавались втридорога, и на заграничные барахолки, где ее сбывали по бросовым ценам, но — за твердую валюту. Кооператоры вывозили из страны все, что можно (и что — нельзя), — нефть, лес, мазут, удобрения, цветные и редкие металлы и т.д. В стране утвердилась вдруг общая преступная атмосфера. Газеты переполнились сообщениями о невероятных махинациях, неслыханных аферах, подкупах, взяточничестве, повсеместно расцветшем бандитизме, убийствах, коррупции и т.д. Внешний долг СССР вырос к тому времени в 5 раз, а золотовалютные резервы страны сократились в 10 раз. Озлобление народа против Горбачева достигло точки кипения. Скандальные отставные прокуроры Гдлян и Иванов сделались народными героями, собирали в Москве (вместе с Ельциным) стотысячные толпы возбужденного народа, которым рассказывали о неслыханных аферах и махинациях и указывали уже на самого Горбачева. Радио разносило это по всей стране. Даже сам Черняев записывал в дневнике в адрес своего шефа: «Доперестроил!..». Ситуация требовала немедленного решения. И вся страна жаждала только одного — избавиться наконец от Горбачева любыми средствами.
Подписывать убийственный для него Договор о создании ССГ Горбачеву не хотелось. Но и брать на себя ответственность за вступление в действие планов ГКЧП он тоже не хотел. Так ни на что и не решившись и назначив начало подписания Договора на 20 августа 1991 года (договор отказывался подписывать Кравчук), Горбачев отбыл в начале августа на отдых в Крым (где они с Черняевым собирались писать очередную статью). Перед отлетом он намекнул членам ГКЧП, оставляемым им вместо себя «на хозяйстве», чтобы те, «если что», действовали «решительно» и «без промедления». Как обычно, он хотел загрести жар чужими руками.
Однако те не решились действовать самостоятельно и 19 августа 19991 года, желая, чтобы он все-таки взял ответственность за подготовленные ими планы на себя, прибыли с этой целью к нему в Форос. Но Горбачев снова не сказал им ни «да», ни «нет», дав им одновременно понять, что готов присоединиться к победителям.
И тогда они, изолировав его взаправду или только для видимости, решились наконец действовать самостоятельно.
Однако с треском проиграли игру.
Победившие их московские сепаратисты во главе с Ельциным возвратили в Москву «из плена» оробевшего Горбачева, заставили его распустить ЦК КПСС и отправили за решетку всех его министров-«гэкачепистов». Вслед за ними отправили в тюрьму и главу Верховного Совета СССР Лукьянова. Таким образом, все три центра власти СССР — ЦК КПСС, Верховный совет СССР и Кабинет министров СССР — к концу августа оказались либо разгромленными, либо запуганными и обезглавленными. А вся горбачевская «четвертая власть» во главе с Яковлевым и Шеварнадзе тут же перебежала к Ельцину.
После чего сепаратисты продолжили свои переговоры о новом Договоре, в котором Горбачеву теперь отводилась роль уже только некоторого «координатора» при девяти суверенных президентах. «Координатор» торговался за каждую копейку, за каждую должность, но они все больше склонялись к мысли: «а не послать ли его к черту?».
В конце декабря 1991 года они так и сделали, собравшись сначала на троих (Ельцин, Кравчук и Шушкевич) в Беловежской Пуще, где они объявили о том, что «расторгают» Союзный Договор 1922 года.
Вернувшись оттуда в Москву, Ельцин заставил бывшего президента СССР объявить о роспуске Съезда и Верховного Совета СССР и «с садистским наслаждением» выселил его из Кремля.
Выступая потом в Американском университете в Стамбуле, Горбачев говорил следующее: «Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма, невыносимой диктатуры над людьми. Меня полностью поддержала моя жена, которая поняла необходимость этого даже раньше, чем я. Именно для достижения этой цели, я использовал свое положение в партии и стране. Именно поэтому моя жена все время подталкивала меня к тому, чтобы я последовательно занимал все более и более высокое положение в стране. Когда же я лично познакомился с Западом, я понял, что я не могу отступить от поставленной цели. А для ее достижения я должен был заменить все руководство КПСС и СССР, а также руководство во всех социалистических странах. ... Мне удалось найти сподвижников в реализации этих целей. Среди них особое место занимают А.H. Яковлев и Э.Г. Шеварднадзе, заслуги которых, в нашем общем деле просто неоценимы. Мир без коммунизма будет выглядеть лучше. После 2000 года наступит эпоха мира и всеобщего процветания» (конец цитаты).
Однако этому его объяснению не верят даже сами американцы. Советник президента США по национальной безопасности Брент Скоукрофт писал о последних днях Горбачева у власти следующее: «Ельцин воспользовался малейшей возможностью, чтобы унизить Горбачева и недвусмысленно дать понять, кто теперь будет отдавать приказы … Но Горбачев и сам усугубил свои проблемы, предприняв неуклюжую попытку защитить коммунизм во время пресс-конференции после возвращения в Москву, продолжая утверждать, что коммунизм можно трансформировать в позитивную силу. Это выступление показало, как далек он был от действительности, и выявило его истинные идеологические пристрастия. Это были безошибочные признаки. Эра Горбачева закончилась» .
И относительно судьбы этого государя уместно заметить, что двойную славу стяжает тот, кто создаст государство и укрепит его хорошими законами, хорошими союзниками, хорошим войском и добрыми примерами; но двойным позором покрывает себя тот, кто, будучи рожден государем, по неразумию лишился власти.
Оценили 0 человек
0 кармы