Юная Елизавета была самой любимой дочкой императора Петра I
18 декабря 1709 года у русского царя Петра и его метрессы Марты Скавронской родилась дочь. Девочка появилась на свет в подмосковном селе Коломенском утром или около полудня. Роды, скорее всего, прошли благополучно, и именно поэтому государь, довольный окончанием всех треволнений, с легким сердцем отлучился во дворец Меншикова на встречу с английским посланником Чарлзом Уитвортом.
Барон Чарльз Уитворт. Английский дипломат конца века, исполнявший обязанности посланника Великобритании в России с 1702 по 1721 годы.
Рассказывая о ней в депеше от 22 декабря, британский дипломат не скрывал удивления чрезмерной разговорчивостью монарха, беседовавшего с ним в течение нескольких часов сначала о полтавской победе, затем об англо-русских отношениях. А вот о рождении дочери счастливый отец даже не обмолвился — и немудрено, ведь она была внебрачным ребенком. Оттого и родители, и их ближайшее окружение факт ее рождения постарались не афишировать.
Историкам почти неведомо ничего о новорожденной за период, предшествовавший венчанию ее родителей в 1712 году. Среди прочего неведома и дата ее крещения, известен только день тезоименитства — 5 сентября, память праведной Елисаветы, матери Иоанна Крестителя.
В редких письмах любимой фаворитке Петр называл малышку, начавшую ползать на четвереньках, «четверной лапушкой», первый раз — 1 мая 1710 года, когда с флотом пробивался сквозь шхеры Финского залива к Выборгу. Похоже, за два месяца пребывания в Москве царь сильно привязался к младшей дочери и, покинув столицу, часто и с ностальгией вспоминал о крохе.
О первых пятнадцати годах жизни третьей русской императрицы исследователи пишут немного. Со ссылкой на мемуары иноземцев дочь Петра признают первой красавицей как минимум русского двора, успешно освоившей два европейских языка и «прекрасные манеры». Вспоминают перипетии попыток ее просватать в 1722–1724 годах за «наихристианнейшего» государя, вежливо отклоненных регентами Франции Филиппом Орлеанским и Людовиком Бурбонским.
Со слов Кампредона и голштинского камер-юнкера Фридриха Вильгельма Берхгольца, историки описывают церемонию «вступления в совершеннолетие» цесаревны, устроенную монархом в Москве 28 января 1722 года, и, естественно, подчеркивают легкомысленный, ветреный нрав принцессы, предпочитавшей развлечения и увеселения занятиям более серьезным.
Основанием к тому послужили депеши дипломатов, дневник Берхгольца и «поденные записки» Александра Даниловича Меншикова, методично зафиксировавшие участие августейшей девицы во всех праздниках, торжествах и иных придворных забавах, как публичных, так и камерных (см. «Письма и бумаги императора Петра Великого». Т. 10. М., 1956. С. 120, 317.).
Елизавета взяла в руки немецкую азбуку в трехлетнем возрасте, весной — летом 1713 года, продемонстрировала оригинальность — сделала немецкий язык домашним: обращалась на нем ко всем — и к родным, и к гостям, и к слугам. «Царевна Елизобет Петровна больше гаварит по-немецки, нежели по-русски», — то ли пожаловалась, то ли похвасталась царская сестра Наталья Алексеевна в одном из писем «невестушке царице».
Затем пришел черед французского языка, который юная особа одолела годам к одиннадцати-двенадцати. Странно, но почему-то юной царевне очень пришлось ко вкусу чтение историко-политических опусов.
Прямо-таки зачитываясь ими, она в какой-то момент обнаруживала, что представляет себя на месте какого-либо императора, короля или министра, и получает от этого удовольствие, когда пыталась наравне с героями найти оптимальное решение какого-либо сложного дела. Этот процесс её решительно увлекал. Радовалась, если ее мысли совпадали с тем, что реализовал, к примеру, Александр Македонский, Вильгельм Оранский или герцог Мальборо. Еще сильнее радовалась, когда находила более удачный вариант. Полученные знания юная принцесса могла применять и для анализа коллизий, связанных уже с политикой ее отца.
К примеру, богатую пищу для раздумий давал Персидский поход 1722–1723 годов. Покорение Дербента в течение одной кампании выглядело для обывателя очевидной победой. Человеку же, политически подкованному было непросто искренне одобрить каспийскую акцию царя Петра, ибо те проблемы, которые возникли у России после блестящего завоевания вассальных Персии горских народов, в будущем не сулили империи ничего хорошего (да оно так и есть: до сегодняшних дней Кавказ являлся источником нестабильности для России)…
Другое занимательное упражнение — оценка соратников царя: на что способны, к чему склонны
генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский или канцлер
Гавриил Иванович Головкин,
генерал-полицмейстер Антон Мануилович Девиер или
шеф Тайной канцелярии Петр Андреевич Толстой, братья Голицыны —
сенатор Дмитрий Михайлович и
генерал-фельдмаршал Михаил Михайлович — или президент
Военной коллегии Анкита Иванович Репнин,
генерал-фельдцейхмейстер Яков Виллимович Брюс или первый проповедник государства псковский
епископ Феофан Прокопович и конечно же
губернатор Санкт-Петербурга Александр Данилович Меншиков.
Кстати, именно Меншиков после кончины 18 июня 1716 года царевны Натальи Алексеевны фактически исполнял обязанности воспитателя цесаревен и неплохо с ними справлялся. Могущественный сановник стал для подраставших девочек вторым отцом, а его близкие — второй семьей (см. «Сборник Русского исторического Общества». Т. 15. СПб. 1875. С. 243; Т. 49. С. 57, 58, а также см. Долгова С. Р., Лаптева Т. А. «Повседневные записки делам князя А. Д. Меншикова. 1716–1720, 1726–1727 гг.» РА. Вып. 10. М., 2000. С. 46).
Следовательно, юная Елизавета за долгие годы досконально изучила характер бывшего пирожника и имела ясное представление как о сильных, так и о слабых его сторонах. Наконец, центральное действующее лицо российской политической сцены — император Петр. У всякого человека непременно есть своя "ахиллесова пята". Имелась таковая и у царя-реформатора, не было у него отпрысков мужского полу и он, скрепя сердце, 5 февраля 1722 года известил подданных об именении порядка престолонаследия.
Манифест о праве монарха назначить преемника по собственному усмотрению недвусмысленно свидетельствовал, с одной стороны, о его желании изменить традиционный порядок престолонаследия, с другой — об отсутствии у главы государства подходящей кандидатуры. Ведь царь желал завещать трон только сыну, а о дочери-наследнице даже не помышлял (см. «Полное собрание законов Российской империи» (далее — ПСЗРИ). СПб., 1830. Т. 6. С. 496–498.) .
Елизавете Петровне в ту пору как раз исполнилось 12 лет (по тогдашним понятиям она уже была готова стать невестой). Девочка только-только заинтересовалась политической историей. Два года — срок вполне достаточный, чтобы разобраться в азах нового увлечения и составить собственное представление о «профессии» государя. Учитывая то высокое положение, какое занимала Елизавета Петровна, вопрос, быть или не быть русской царицей, для нее не был праздным.
К тому же ее не мог не вдохновлять пример тетки Софьи Алексеевны, семь лет (1682–1689) управлявшей Россией за спиной братьев-царей Иоанна и Петра. Да, Петр I видел в дочерях не наследниц, а невест, рассчитывая с их помощью заключить выгодные династические союзы. Чего бы ни желала сама Елизавета, ей пришлось бы покориться отцовской воле и забыть о всяких амбициях.
24 ноября 1724 года. Старшая сестра Елизаветы Анна Петровна подписала брачный контракт с
Карлом Фридрихом, герцогом Гольштейн-Готторпским. По секретному параграфу этого контракта она отрекалась от притязаний на российский престол и поклялась по вызову из России прислать кого-либо из сыновей для провозглашения «сукцессором» (наследником российского престола).
Таким образом в ноябре 1724 года Елизавета вдруг почти вплотную приблизилась к российскому престолу. Опережал ее только внук императора, великий князь Петр Алексеевич — теоретически, ибо дед не имел намерений посадить его на трон. За отрока хлопотала родовитая знать во главе с братьями Д. М. и М. М. Голицыными. А еще мальчику сочувствовал простой народ, чтивший традиции, согласно которым царский венец полагалось принять следующему мужчине в роду, каковым и был девятилетний Петр.
По закону 1722 года Елизавета могла обойти соперника. Между тем Петр I не торопился с выбором, надеясь на рождение второго внука, так что ничто не мешало цесаревне попробовать переубедить отца. На это, правда, нужно было время. Но его как раз и не оказалось (см. Мартенс Ф. Ф. «Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами». Т. 5. СПб., 1880. С. 213–239.) .
В 1725 году после смерти Петра обострилась борьба за власть между двумя придворными партиями: первая во главе с Д. М. Голицыным выражала интересы преобразившейся в ходе реформ знати Московского государства; вторая, руководимая А. Д. Меншиковым, отстаивала чаяния сановников, возвысившихся из низов благодаря протекции Петра или приехавших служить из-за границы.
Непримиримого антагонизма между ними не наблюдалось, и о ревизии петровского курса речь вовсе не шла. Спорили больше о тактике, чем о стратегии. Еще бы – царствование человека подлой крови, каким был подмененный ЛжеПётр довело до того, что впервые в тысячелетней истории Руси, отсутствие или наличие «голубых кровей», почти не влияло на соперничество в борьбе за престол. Царь-корсар древность крови и рода своей политикой свёл на нет.
С воцарением Екатерины I Елизавета одержала двойную победу. Оно, помимо нейтрализации племянника, почти гарантировало ей быстрое превращение в русскую государыню. Императрица с радостью объявила бы своей преемницей «сердце мое» (так ласково называла она в приватной корреспонденции младшую цесаревну) и после непродолжительной паузы отреклась бы от трона, уступив место дочери.
Правда, одно обстоятельство не позволяло воспользоваться завоеванным преимуществом немедленно:
великому князю Петру Алексеевичу сочувствовало подавляющее большинство русского общества. Пренебрежение симпатиями подданных грозило Елизавете крупными неприятностями, вплоть до организации дворцового переворота против нее. Так что здравый смысл подсказывал не торопиться с торжественными церемониями, а позаботиться в первую очередь об ослаблении общественного доверия к внуку Петра и укреплении собственного авторитета.
Между тем, начиная с 1737 года политическая ситуация в Российской империи постоянно ухудшалась, причем внутренний кризис накладывался на внешнеполитический. Патологический страх Анны Иоанновны перед оппозицией и, как следствие, неоправданно жестокая реакция на каждый ропот или даже скептический отклик подтачивали единство страны.
Нарастал процесс отчуждения между обществом и главой государства, на подданных не опирающимся, отстаивающим в первую очередь интересы собственной «группы поддержки», состоящей преимущественно из иностранцев. Война с Турцией под лозунгом пересмотра унизительных условий Прутского мира 1713 года обернулась западней. Покорение в 1736 году Азова и Крыма, в 1737-м Очакова парадоксально не приближало, а отдаляло ожидание Елизаветы на пути к трону.
Причина крылась в международной обстановке, оказавшейся неблагоприятной для России. Союзные державы либо дистанцировались от конфликта (Англия, Голландия), либо запросили неприемлемую цену за помощь (Австрия), либо выжидали, рассчитывая примкнуть к победителю (Пруссия, Швеция). Откровенно протурецкую позицию заняла Франция.
Сплоховал и Остерман на Немировском конгрессе (август — сентябрь 1737 года): султан, получив требования передачи России всего Причерноморья от Кубани до Днестра и предоставления независимости Молдавии и Валахии, естественно, отверг их.
Шестнадцатого декабря 1739 года в Санкт-Петербург приехал посол Франции маркиз Жак Иоахим Шетарди. В придворных кругах царила тревожная атмосфера. Маркиз считал, что война с турками, «истощившая страну», «предоставление главных должностей иностранцам», выдвижение в наследницы Анны Леопольдовны «побудили некоторыя из значительнейших русских фамилий искать наиболее подходящих средств, чтобы освободиться от ига чужеземцев и ввести в России новую форму правления».
Шетарди писал: «Князья Долгоруковы, Нарышкины и Голицыны составили с этой целью неудавшийся заговор, пытаясь возбудить всеобщее волнение и заставить взяться за оружие подданных… разсчитывая на поддержку со стороны Швеции, они хотели… устранить царицу, принцессу Анну и супруга ея, принца Вольфенбюттельскаго, равно как и всю семью герцога Курляндского, истребить, кроме того, немцев или прогнать их из страны… Согласно этому невыполненному замыслу принцесса Елизавета должна была быть провозглашена императрицей… Виновники заговора, вынужденные пытками сознаться в своих преступлениях, были казнены в Новгороде… Разсказывают также и о другом заговоре в Москве. Несомненно, что в империи замечается сильное брожение».
После кончины Анны Иоановны петербуржцев уведомили о новом императоре и его опекуне. 26 декабря 1740 года Шетарди встретился с Елизаветой Петровной, а 2 января 1741 года стороны заключили пакт о сотрудничестве. Франция и Швеция обязались помочь цесаревне завладеть отеческим престолом.
Предусматривалось, что Швеция повоюет, Франция оплатит, а благодарная Елизавета после воцарения возместит все убытки.
Затем остзейский барон Нолькен попросил цесаревну подписать официальное обращение к августейшему «брату»
королю Фредрику I, «об оказании мне помощи» (территории, аннексированные Россией в 1721 году, в нем не фигурировали). Елизавета Петровна, несомненно, знала, что точно так же поступили семь знатных английских лордов в июне 1688 года, призывая Оранского. (имеются ввиду события 1688 г. в Англии, которые были династическим захватом власти) Но то — лорды, не чета цесаревне.
Она от подписания обращения уклонилась и более полугода морочила головы двум компаньонам, надеявшимся все-таки получить ее автограф на сенсационном документе. Елизавета притворялась страшной трусихой, изворачивалась на редкость изобретательно, чтобы и союзников не разочаровать, и в объект для шантажа не превратиться.
В конце концов выиграла она, а не кардинал Флёри или
канцлер Гилленбург, первые министры Франции и Швеции.
24 июля северная соседка объявила России войну, 8 августа секретарь шведского посольства в Петербурге Карл Лагерфлихт вручил Остерману официальное уведомление о разрыве дипломатических отношений...
Продолжение следует…
Оценили 2 человека
4 кармы