Чужие

«Возрождение дворянства»…

(вожделенная мечта либералов)

Дворянство, как класс сформировалось в конце правления Екатерины II, пытаясь поднять престиж русского богатого сословия в глазах иностранцев, до этого занимавшие многочисленные управленческие кадры в России. До этого в обращениях к русским жителям и даже при дворе монархов обращение ограничивалось фамилией или именем, иногда с добавлением «сын Петрова». Даже Екатерина II, будущего знаменитого московского губернатора 1912 года, графа Федора Васильевича Растопчина, при дворе называла - «сумасшедшим ФедькоЙ». Так что пренебрежительно – панибратское обращение было обыденном при дворах российских монархов.

Становление российского дворянства великолепно описано одним из членов баварской депутации Мальтийского ордена, явившейся ко двору императора Павла в ноябре 1779 года и находившейся в Poccии до 19-го февраля 1800 года. Краткое изложение этой «Записка о Poccии» («Memoire sur la Rossie»1) предлагается вашему вниманию. Цель этой записки состоит исключительно в том, чтобы дать точный обзор положения Poccии в эпоху, когда автор ее туда отправился. Эпоха эта представляет большой интерес как для Европы, так и современному читателю.

Просвещение в Poccии. - Подражательность русского общества. – Академия наук. - Цензурные строгости. - Периодические издания. Театры. – Народное образование. - - Учебные заведения.

В Poccии до сих пор была только слабая потребность к просвещению: никогда в ней не было настоящей к нему склонности. Эта силой основанная империя обязана своим удивительным ростом массе средств, слабости своих соседей и природной храбрости своих жителей. Читая историю завоевания Сибири, удивляешься при виде горсти казаков, покоривших громадную страну и остановившихся только у границ Китая.

Живя по милости судьбы в соседстве с просвещенными нациями, Петр I захотел тотчас перенести в свой климат плоды более счастливого климата. Его двор был еще груб и полон варварства, и остатки дикости проглядывало через видимую цивилизацию. Каков же был результат стараний этого монарха и его преемников? Тот, что русский народ, или, лучше сказать, высший класс русского народа, не просветился на национальных началах, а стал настоящей иностранной колонией. У высшего дворянства и у жителей столицы нравы, язык, вкусы и привычки - французские. Это больше не русские люди. Ничто не указывает значительного прогресса в национальных нравах. Русский язык уже восемьсот лет тому назад был тем же, чем он теперь. Несколько человек со вкусом и умом создали на этом языке произведения не без достоинств, но они их не почерпнули из собственного источника. Это скорее подражания иностранной литературе, чем характерные национальные произведения.

Ломоносов, Сумароков, Шувалов2 писали в последнее время так, как пишут везде, у Хераскова, автора «Россиады», более смелый размах, но выбор его героя, Ивана Васильевича, не позволил ему тех грациозных вымыслов, которые составляют прелесть поэзии и которые бы слишком противоречили истории. Шувалов, автор «Послания к Ниноне», лучше писал по-французски, чем по-русски. В настоящее время Державин и Горчаков3 обогащают от времени до времени национальную литературу произведениями не без некоторых достоинств, но все это не составляет целого, заслуживающим внимания иностранцев, и никакое русское произведение не может облегчить иностранцу труд изучения славянского языка, самого богатого и, быть может, самого трудного из всех.

Во все время моего пребывания в Петербурге, я ни разу не слышал разговора, касавшегося произведения искусств или литературы, имевшего бы отношение к Poccии, если только я сам не возбуждал его. Высшее дворянство, класс лучше всех воспитанный и наиболее образованный, не в состоянии отдаться этому роду занятий, образующему ученых и хороших писателей. Придворные интриги и честолюбивые расчеты поглощают его всецело. Путешествовавшие русские привозят поверхностные сведения о странах, в которых они были, и предпочтение тому или иному народу, основанное на личных чувствах.

Женщины отличаются вообще приятным обхождением, ограниченным умом, легким оборотом речи и любезными, и непринужденными манерами. Большинство из них воспитано гувернантками - француженками. Французский язык стал настолько языком общества, что дети с самых малых лет начинают его изучать и таким образом избегают ошибок в произношении, которыми страдает большинство иностранцев. Все женщины comme il faut (приличны) имеют общие понятия о литературе, достаточные для обращения в свете. Театр, романы, легкие пьесы, текущая литература, - вот что наиболее им известно.

В мужчинах - меньше любезности и меньше поверхностного образования, достаточного для беседы, но не для дела. Петербург и Москва наводнены французскими авантюристами самого мелкого пошиба, выдающими себя за учителей, принимаемыми за таковых и едва знающими основания грамматики. Немного жаргона и наглости, - вот их единственные средства, и эти же свойства часто наблюдаются в их воспитанниках.

Pyccкиe вообще насмешливы, любят capказм и эпиграмму, внешний умственный блеск занимает у них почти всегда место действительного достоинства.

Редко встретишь русского, имеющего глубокие и солидные познания и глубокий и серьезный ум. Слово «ученый» в хорошем обществе почти синоним слова «педант». На литератора, который только литератор, смотрят, как на бездельника или вовсе не обращают внимания.

Тем не менее существуют академии, но они скорее предмет роскоши, чем необходимости. Я часто видел Николаи4, президента Академии наук, это человек замечательного ума и один из наиболее разносторонних немецких поэтов. Он мне рассказал много фактов, характеризующих крайнее ничтожество русских в отношении к искусствам и наукам. Труды Академии наук написаны по-латыне или по-французски, а не на народном языке. Печатают только выдержки из трудов самых замечательных ее членов. У покойной императрицы был вкус к прекрасному и честолюбие литературной славы. Она объявляла премии за лучшие переводы латинских авторов на русский язык. Один писатель, поощренный надеждой на вознаграждение, принес Николаи перевод Горация, тот спросил его, по какому изданию был сделан перевод, переводчик ответил, что он переводил не с латинского, а с французского издания Дасье.

Желая познакомиться с главными учеными Петербургской академии, я попросил Николаи устроить мне с ними встречу у него на обеде, он мне ответил, что следует назначить день для того, чтобы он мог послать за ними карету, так как они не имели средств, чтобы ее нанять, и что расстояния были так велики, что он их почти никогда не видал у себя. День был назначен, он пригласил Лепехина и Ловица5: один из них известен своими путешествиями, другой - своими химическими опытами. Я никогда не видел людей, более смущенных своей особой, с более стесненными манерами и с более скромным видом, чем они, с трудом удалось мне вытянуть у них несколько слов, хотя Ловиц наверное человек талантливый. Что же касается до Лепехина, я имею ocнoвaние думать, что он гораздо ниже своей репутации, как ботаник и наблюдатель. Пораженный тем состоянием унижения, в котором оставляют томиться образованных людей, я высказал все мое удивление Николаи. «Здесь все зависит от чина», отвечал он: «не спрашивают», что знает такой-то, что он сделал или может сделать, а какой у него чин. При государе, который в многочисленных человеческих званиях видит нечто страшное, такой порядок вещей не может улучшиться. Для него ученый - человек подозрительный. Император читает мало и не любит, чтобы читали, большего не нужно для того, чтобы вся Россия осталась невежественной».

Некий барон Кампенгаузен6, сын сенатора, начал сочинение об окрестностях Петербурга в намеревался распространить его описанием различных губерний. Это сочинение, наполненное пошлыми похвалами государю, как и сочинение Шторха7 о Петербурге, тем не менее содержало некоторые статистические сведения, и хотя оно было посвящено императору, Кампенгаузен получил приказ от полиции прекратить его писание.

Цензура дошла до строгости, превосходящей всякое воображение, тем более, что она вверена самым невежественным людям. Не разрешают ввозить книги сухим путем. Те, которые приходят морем, должны быть представлены в цензуру, их там держат месяцев шесть, иногда целые годы. Перелистывают и расшивают все книги. Если встречается отдельное слово, затрагивающее политику или религию, - этого достаточно для того, чтобы конфисковать все сочинение. Одно издание Монтескье было конфисковано потому только, что оно было помечено VII годом французской республики. Кох подписался на прекрасное издание Виланда, напечатанное в Лейпциге у Гешена, запоздали на 4 месяца отсылкой его Коху и, вместе с тем, секвестровали целый том, как содержащий неблагочестивые вещи.

В Poccии нет никакого периодического литературного издания, кроме модного журнала, к ни одной иностранной политической газеты, кроме Гамбургской, Франкфуртской и Цвейбрюкенской, и часто случается еще, что в этих газетах вырезаны целые столбцы, как содержащие вещи, способные потревожить общественное мнение. Во всей Российской империи только две газеты: одна печатается в Москве, другая - в Петербурге. Меня уверяли, что есть литературный журнал, выходящий в Москве, но мне невозможно было достать его у кого бы то ни было в Петербурге.

Редактирование «С.-Петербургских Ведомостей» поручено президенту Академии наук. Доход, приносимый ими, идет в пользу этого учреждения. Николаи из боязни скомпрометировать себя, просил, чтобы весь политический отдел присылали из департамента иностранных дел, чтобы ему не быть за него ответственным. Это и было сделано. Эта газета, выходящая два раза в неделю, наполнена на 3/4 именами смещенных или назначенных офицеров. Политические статьи лишены всякого интереса, тем не менее их интересно читать, чтобы видеть, что правительство желает, чтобы знали, и чего оно не хочет, чтобы знали. В этой газете печатаются также ответы Неплюева, секретаря кабинета, на прошения, которые были прямо адресованы императору. Эти ответы любопытны. Это столь превозносимое распоряжение на самом деле призрачно, потому что секретарь кабинета, Неплюев, уполномочен читать эти письма, а он их читает, как хочет. Ответы следуют без большого рассмотрения и более чем на сто я едва насчитал один, который не был отрицательный.

Я не упоминаю об одном скверном французском журнале, называемом «Journal litteraire de Petersbourg». Это сборник стихов, редактируемый эмигрантом-рифмоплетом Гастоном, который зарабатывает этим хлеб и пользуется этим средством, чтобы портить вкус у публики своими пошлыми произведениями.

По всему этому можно судить, что торговля книгами, раньше столь значительная, в Poccии теперь почти не существует. Никто больше не выписывает, да и не может выписывать книги. В Петербурге даже не подозревают того, что творится вне его, и, если, как нужно надеяться, эти странные преграды будут когда-нибудь сняты, то русским нужно будете много трудиться, чтобы познакомиться с теми литературными произведениями, которые теперь наводняют Европу.

Тем не менее император называется покровителем Академии. Он любит поэзию и театр. Но все то, что ново, его пугает. Театр также не имеет ничего национального. Почти все пьесы - переводы с немецкого или французского, большинство посредственных. Актеры также почти все плохи. Так как нет ободрения, то они прозябают в тени. Певцы не лучше. Один только есть в русской опере, в ком я заметил признаки таланта. Национальная музыка самобытна, но, по своему характеру, она слишком однообразна и не может развиться, чтобы стать предметом искусства.

Живопись, скульптура не представляют ни одного художника, заслуживающего быть названным. Почти все, о которых рассказывают, как о талантливых русских людях, иностранцы. Паллас и Ловиц - иностранцы, также Шторх, Георги, Крафт, Герман и Гонзага-Гваренги.

Архитектура более, чем всякое другое искусство, процветала в Петербурге. Все дома прекрасны, имеют величественный вид и многие хорошо устроены, несмотря на это, нет ни одного памятника (?), кроме банка, все здания выстроены из кирпича, покрытого известкой. Это разрушает всю красоту скульптуры и отделки. Невозможно при таком материале придать линиям, углам и контурам ту чистоту и законченность, которую представляют здания из тесанного камня или мрамора. Вид Петербургского дворца (Зимнего) величествен и поражает с первого взгляда, но отделка не выдерживает никакой критики знатока.

Император дает 1.800 рублей в год несчастному писаке, называемому президентом Кастельно (le president de Castelnau), который является в некотором роде поэтом русского государя. Этому человеку поручен просмотр театральных пьес и составленie программ балетов. Ничто не может сравниться с нелепостью последних, разве только высокомерие, с которым он о них говорит. Я слышал, как он говорил, что самой трудной работой для него было исправление сцен из Расина и Корнеля, которые устарели! Он уверял, что даже Вольтер начинает становиться отсталым. Выбор подобных болванов достаточно уясняет положение литературы в стране.

Император, запрещая своим подданным отправлять детей в заграничные университеты, поступил бы мудро, если бы в то же самое время принял меры к улучшению системы народного образования в Poccии. Но именно этого и не было сделано, император меньше старается о распространении света просвещения, чем о пресечении его распространения. Человеку, увлеченному идеей превосходства деспотического правления, нужны раболепные, а не просвещенные подданные. Император думает, что с русскими надо обращаться, как со скотиной.

В действительности невозможно, чтобы какая-нибудь великая или либеральная идея возникла у людей, постоянно угнетаемых жестокой властью, униженных презрительным обращением с ними. В Петербурге существуют учреждения для образования юношества, планы и цели которые очень хорошо задуманы. Кадетский корпус, институт благородных девиц, также Сиротский, имеют действительную цену н снабжены учителями не без достоинств, но со всем тем здесь не встретишь ни того солидного образования, ни того соревнования, которыми характеризуются школы Англии, Франции и Германии.

Эти учреждения плоды деятельности правительства, хотевшего скорее показать свое стремление к просвещению, чем его действительно распространять. Poccия цивилизовалась не сама собой, она нашла вполне готовую цивилизацию у других, она приняла ее по мелочам и, так сказать, кусочками, целое же осталось грубым. Результатом чего явилось то, что в Poccии не было, так сказать, народной цивилизации, и почти весь народ остался варварским, между тем как высший класс стал в некотором роде чужим среди самой Poccии. Поэтому в так называемом хорошем обществе вы не найдете никакой истинной национальной окраски. Я уже обращал внимание на то, что русский язык остался тем же, каким был 10 веков тому назад. Говорить, что этот язык богат, т. е. что он имеет много слов, но это все равно, что обширный склад, наполненный товарами, которыми не пользуются. Количество слов не доказывает богатства языка, это часто доказательство сухости воображения, которое, не сумев схватить отношений, установленных природой вещей между действительными и отвлеченными предметами, создает для каждой вещи новое, независимое, отдельное выражение, вредящее легкости мысли и разрушающее гармонию мысли, составляющую прелесть языка.

Что же касается до общественных учреждений, то почти всегда иностранцы наблюдают за ними и управляют ими. Содержание этих учреждений превосходно. Сама императрица надзирает за воспитательным домом и институтом благородных девиц, но это самое доказывает, что ничего нет национального в учреждении, нуждающемся для своего процветания в попечении самого государя. Действительно, кроме Петербурга и Москвы, все учреждения такого рода только очень посредственны. К тому же нельзя судить о всем государстве по тому, что видишь в столице. Там, на глазах у императора, бесчисленные учреждения создались вследствие его щедрости или частных пожертвований богачей, но их надо рассматривать скорее как предмет роскоши, чем действительной необходимости. Московский университет почти совсем заброшен: с 1769 года не покупали ни одной книги для его библиотеки. В Петербурге получают образование воспитанники всех сословий и по всем специальностям. Медицина, хирургия, акушерство, все науки, имеют штатных и частных профессоров, из которых некоторые не без достоинств. Но в акушерской клинике только 70 воспитанников, в других пропорционально этому. Что это для всей Poccии?

Говорить об образовании в провинциях, но можно себе представить, что оно еще хуже, чем в Петербурге. Ливония - единственная из всех частей государства, в которой образование наиболее распространено, но Ливония принадлежит Poccии только 90 лет. Что же касается до вельмож и до людей богатых, то они воспитывают своих детей с помощью частных (русских?) воспитателей. Отсюда больше цельности, системы и задатков национального духа.

Примечания:

1) Записка о Poccии («Memoire sur la Rossie») написана одним из членов баварской депутации Мальтийского ордена, явившейся ко двору императора Павла в ноябре 1779 года и находившейся в Poccии до 19-го февраля 1800 года. Во главе ее был бальи Флаксланд, а членами - граф д’ Арко, граф Прейзинг и кавалер де-Брей, родом француз. Депутация, имевшая целью изъявить императору Павлу, как великому магистру Мальтийского ордена, покорность от баварского приорства, сначала принята была им весьма благосклонно, и Флаксланд был даже ежедневно приглашаем к императорскому столу, но вскоре участие баварцев в дипломатических интригах и наговоры Ростопчина, по словам аббата Жоржеля, до такой степени равдражили государя, что он перестал принимать Флаксланда и даже не дал ему прощальной аудиенции. Автор предлагаемой записки нигде не называет себя прямо, но некоторые указания дают повод предполагать, что она составлена кавалером де-Бреем, так как на нем именно лежало бремя дипломатических сношений мюнхенского двора с петербургским кабинетом, о которых подробно говорится в «Записке». Время ее составления - конец 1800 года. Записка написана в тоне, довольно беспристрастном, и сообщает много любопытных сведений о Poccии и русском обществе конца XVIII века, являясь, таким образом, дополнением к «Запискам» аббата Жоржеля, находившегося в Poccии одновременно с баварской депутацией.

2) Граф Андрей Петрович (1741—1789), французский стихотворец, сотрудник Екатерины в ее литературных работах.

3) Странно это сопоставление имен Державина и Горчакова, столь характерное для иностранца. Горчаков, князь Дмитрий Петрович (1758— 1824), ныне совсем забытый писатель, был членом Poccийcкoй академии.

4) Николаи, барон Андрей Львович (Nicolay Henrich Ludwig , р. 1737, + 1820, посредственный немецкий поэт, преподаватель в. кв. Павла Петровича, а затем секретарь императрицы Mapии Феодоровны. В царствование императора Павла, занимая должность президента Академии наук, заботился только о личных выгодах и о немецких членах Академии, презрительно относясь к русским.

5) Лепехин Иван Иванович (1737-1802), естествоиспытатель, один из первых русских ученых, ознакомивших Poccию научными экспедициями с ее естественными богатствами. - Ловиц, Toвий Егорович (1757— 1804), проф. химии.

6) Кампенгаузен, барон Балгазар Балтазарович (1772-1823), при Александре I государственный контролер.

7) Шторх Андрей Карлович (1766—1834), впоследствии вице-президент Академии наук, полит-экономист.