(Статье- год, но актуальность не потеряла...)
Рассуждения простого бойца Нельсона, выжившего в СВО: за что воюем и как фронт меняет людей
«Там лежало детское письмо, адресованное украинскому солдату. Ребенок неровным почерком писал: «Убей злого Путина, перережь ему горло…» — делится своими впечатлением от увиденного в окопах ветеран СВО, боец батальона «Алга» с позывным «Нельсон». На СВО он попал уже в запредельном возрасте, прошел все горячие точки и покинул фронт после ранения. О причинах начала спецоперации, разобщенности общества и отношении гражданских к военным — в его большом интервью «БИЗНЕС Online».
«СВО — это вынужденная мера, иначе было бы хуже. У Украины всегда имелась возможность решить конфликт с Донбассом — выполняйте Минские соглашения, все было расписано, ничего больше не надо. И была бы нормальная мирная ситуация. Но терпеть такое 8 лет невозможно. Потому это все зрело и зрело»
— Вы на СВО пошли уже за рамками предельного возраста, вам был 51 год, как вы решились на это? Что случилось, что вы решились пойти на такой шаг?
— Все зрело с 2014 года. Были попытки, но сдерживал ребенок, больные родители — кто этим будет заниматься? Все копилось, я с возмущением смотрел, когда пошли конфликты в Донбассе. Очень много оттуда беженцев уехало в Россию, причем это были именно взрослые здоровые мужики. Я понимаю, старики, дети… Но когда выходит все население, бросает все, уезжает кто в Европу, кто в РФ, то почему мы должны из России решить их проблемы, если они сами не могут? Мы можем помочь, но, если они не готовы существовать, как хотят, пусть живут как есть. Они бросают все, а мы должны навести порядок, чтобы они потом опять пришли и сказали, что мы все сломали.
Уже потом понял, что СВО — это вынужденная мера, иначе было бы хуже. У Украины всегда имелась возможность решить конфликт с Донбассом — выполняйте Минские соглашения, все было расписано, ничего больше не надо. И была бы нормальная мирная ситуация. Но терпеть такое 8 лет невозможно. Потому это все зрело и зрело. Когда я услышал, что есть возможность пойти после 50 лет (а раньше лишь до 45), сразу начал собирать документы и за три дня прошел все комиссии. Я буквально в последний день успел попасть.
— Вы приехали в Донбасс, ваше мировоззрение как-то поменялось или вы понимали, куда едете?
— В принципе, большой клубок всего намотался. Лично мне кажется, что мы живем в какой-то оболочке, сами себе ее создаем. Мы не знаем, что из себя человек на самом деле представляет: не как он внешне выглядит, а какой он внутри. А попадаешь туда, «за ленту», эта оболочка сразу слетает как луковая шелуха на второй-третий день вместе с кровью и потом. Человек становится тем, кто он есть на самом деле. Это все проявляется, такое невозможно скрыть. В обычной жизни ты можешь ездить на хорошей машине и говорить что угодно, можешь в компании 20 лет быть с человеком и не знать, что он из себя представляет. Потому что нет в гражданской жизни таких ситуаций, при которых это может проявиться. А там ты становишься оголенным нервом, плотью и начинаешь для себя понимать, кто ты на самом деле.
Я сам в себе не был уверен, не представлял, как поведу себя, например, когда увижу разорванного человека, ведь в простой жизни никогда его не видел. Даже если ты сейчас палец порежешь, тебе будет больно, а там люди с перебитыми конечностями, которые не кричат, нормально соображают и выполняют какие-то команды и действия. Человек познает сам себя и свои возможности. Это может проявиться только в каких-то критических ситуациях. Все, что было золотом, оказывается мусором, а то, что было незаметно, оказывается камнем, гранитом. Сплошные метаморфозы там происходят. Человек может говорить что угодно и быть кем угодно, но в ситуации, когда он видит конец своей жизни, ему незачем притворяться и он такой, какой есть. Это для меня было открытием.
Помню, когда в декабре пополнение было — взрослые люди, за 50 лет, еле ходят. Я говорю: «Что вы здесь делаете?» Они отвечают: вот мы с оружием в руках пришли защищать Родину. Я им сразу сказал, что тут мало героического. Всем умереть за Родину за счастье. Но на самом деле тут тяжелый каторжный труд, это физически невыносимо. А они даже на БМП не могут залезть.
Да, были героические поступки, но они немного другого, не киношного плана. Были ребята, которые погибали, спасая других. Вот служил у нас один боец, под 60, у него 6 детей, еще и астмой болел. Он таскал тяжести, разгружал машины, копал окопы, никогда не отлынивал. Мы пытались его «притормозить», чтобы отдохнул, а он отказывался. Вызвался на штурм — мы отговаривали. Вот он спасал других бойцов, сам был ранен при этом. Погиб, спасая других. Вот он, героический поступок.
Еще был боец одной из рот нашего батальона. Когда наша рота погибала на поле под Угледаром, по рации нам обещали помощь. Мы думали, что будет какое-то огневое воздействие на противника. А его нет. И вот ты лежишь в крови и поту, думаешь, что уже все, помощи нет. Парни истекают кровью, погибают от тяжелых ран. Патроны на исходе. Кто-то уже достает заначку — лимонку для себя. Двое бойцов по рации вызывают огонь на себя. И тут вдруг несколько бойцов из другой роты смогли пробиться к нам! Они были в резерве. Их послали к нам на помощь. Эта рота тоже понесла потери при попытке помочь нам. Еще одна рота вела свой бой в соседней посадке. Среди этих бойцов из роты, пришедшей нам на подмогу, был один здоровый парень. Вместе с другими он начал перемещаться вдоль посадки, собирая раненых, оказывал им медпомощь. У одного нашего бойца были перебиты осколками все конечности. Носилок нет. Мы сами уже еле двигаемся. И вот этот здоровый парень кричит мне: «Хватай за бронежилет!» Я из последних сил здоровой рукой хватаю за плечевую лямку. Двое других ребят цепляют карабин на спине раненого, и мы по команде начинаем бежать. Я еле успевал перебирать ногами, чтобы не упасть. Этот здоровый парень практически волочил и меня в броне. Благодаря этому парню наш боец смог выжить. Он до сих пор лежит в госпитале. Я только потом узнал, что тот парень погиб в тот день. А я о нем ничего не знаю, даже не помню его лица.
В том же бою наш ротный повредил ногу в самом начале боя. Ребята помогли перетащить его в воронку. Потом в него попал ВОГ, сброшенный с коптера. Он получил множественные ранения. Я помню его взгляд, полный отчаяния из-за невозможности находиться с бойцами, когда перевязывал его. У него была возможность эвакуироваться в первую очередь, но он отказался. Сказал, что покинет место боя последним из раненых! Он погиб. Ему не было и 30. До сих пор остался лежать в той воронке.
Помню, лежишь в воронке, только что погиб твой товарищ, остался наверху, ты понимаешь, что он уже погиб и ты ничего сделать уже не можешь. Его тело еще не остыло. Когда в него попадает очередь, он вздрагивает, его руки дергаются, будто он хочет поймать пули, предназначенные для тебя.
«Помню, лежишь в воронке, только что погиб твой товарищ, остался наверху, ты понимаешь, что он уже погиб и ты ничего сделать уже не можешь. Его тело еще не остыло. Когда в него попадает очередь, он вздрагивает, его руки дергаются, будто он хочет поймать пули, предназначенные для тебя»
«Помню, лежишь в воронке, только что погиб твой товарищ, остался наверху, ты понимаешь, что он уже погиб и ты ничего сделать уже не можешь. Его тело еще не остыло. Когда в него попадает очередь, он вздрагивает, его руки дергаются, будто он хочет поймать пули, предназначенные для тебя»
— Да уж… За 9 месяцев СВО вы через многое прошли, как и весь батальон, даже месяца нигде не задерживались.
— Мы тоже этому удивлялись — куда нас только не забрасывали. Все кругом стояли по полгода. Нами затыкали возможные прорехи. Например, на позиции одной из соседних бригад была угроза прорыва. У них бойцы отступили, и два взвода туда закинули на несколько дней. Там закрыли прореху, потом пошли обратно. Тут у батальона одной из соседних республик не получилось атаковать, опять послали нас. Нас больше месяца не было ни в одном месте. Во всех горячих точках, кроме Запорожья, мы побывали. Причем ты только начинаешь привыкать, обживаться, понимать, и все, тебя отправляют в другое место. Из-за этого и был неудачный бой (6 февраля, Угледар — прим. ред.). Мы до этого когда приезжали в какие-то новые места, то начинали разведку, знакомились со всеми подразделениями, знали всех в радиусе 15 километров и общались со всеми, вместе чай пили. Мы знали, что происходит в округе, и могли обратиться за помощью. Обменивались радиочастотами. А тут нас за 80 километров в 4 часа утра верхом на броне зимой отвезли туда, где мы нечего не знаем, где разведка нормально сработать не смогла. Опять затыкали чью-то прореху. А в остальных местах мы со всеми нормально общались, вместе защищали рубежи.
— Вы говорили о героизме. Мы замечаем, что люди после ранения, после тяжелого, все равно рвутся в бой. Как так?
— Даже с тремя маленькими детьми люди возвращаются в строй. Нас часто упрекают, что мы идем туда ради денег. Да, у многих там ипотеки, кредиты, у меня у дочери платное образование. Такая жизнь — за все нужно платить. Но деньги — это только бонус от государства. Если человек ставит целью там нажиться, то я таким сразу еще в автобусе по пути в часть говорил, что они жестко обломятся. За каждый рубль будете расплачиваться кровью и по́том в 10-кратном размере! Некоторые вернулись обратно в Казань.
У нас поначалу случались конфликты с мобилизованными в госпиталях. Они кричали, что государство им обязано, их из дома выдернули, а мы сами пошли, мол, деньги зарабатывать. У нас штурмовой отряд был 38 человек, своими ногами вернулись трое. А за этот штурмовой день государство заплатит 8 тысяч рублей. Ты пойдешь на это за такие деньги? Все сразу замолкают. Кто хотел зарабатывать — те сразу убежали. Да, государство пытается компенсировать все, и в этом ничего плохого нет. Сейчас и мобилизованным, конечно, достается. А раньше они все с телефонами, фотографировались, а на третий день шли в бани мыться. Как-то мы были на позициях мобилизованных — они там спокойно сидят, ловят рыбу, машины себе покупают, все в шоколаде у них. Они нас увидели, таких ободранных, сели в шоке и не понимали ничего. Мы говорим: «Ребят, через два дня здесь будет задница». Ну и все — у них глаза широкие. Это было как раз под Херсоном. Сейчас им тоже достается. А первое время где-то в пункте временной дислокации они сами себя охраняли.
— Вернемся к урокам мужества. Когда для общества армия стала местом для неудачников? Это всегда было элитным местом, но сейчас многие считают, что армия только для дебилов…
— Это произошло в 90-е годы, когда нам навязали то, что мы должны стыдиться прошлого. Мы всегда гордились дедами, родителями, но нам говорили, что наши деды были баранами при сталинском или брежневском режиме. И все то, что было до, нам сломали и разрушили. Во все времена для мужчины умереть с оружием в руках, защищая своих близких, было делом чести, начиная от викингов и Древнего Рима.
— Но смотрите, вот взять те же США. Там быть военным — это элитно, ты приходишь с войны героем страны. Почему у нас не совсем так?
— Все дело в пропаганде. У них всегда так было. Взять в пример войну в Афганистане. Советский Союз выходил оттуда торжественно, а США — позорно, после 10 лет войны! Причем их пинками оттуда выгнали. Но нам наш выход преподнесли как позор, а им — как победу. Это такая пропаганда. Про Вьетнам вообще молчу!
Я смотрю некоторые западные интервью, так там есть люди, которые смотрят на мир объективно. Но им не дают говорить, нет свободы слова на Западе. Тебя сразу обвинят в том, что ты друг Путина. В Штатах даже никто не может на карте указать, где находится та или иная страна в Европе, потому что им это неинтересно. Они верят официальной пропаганде, смотрят только телевизор, всему слепо верят.
Наше государство пока не защищается жестко. Россия пытается балансировать на двух стульях — мы пытаемся быть и с прошлым, и с будущим. Причем многие считают, что в будущем мы должны жить как весь мир. Активная часть общества интегрирована в Запад. Вообще, как все сделали? Сначала открыли западные ворота, все туда хлынули, скупили недвижимость, а потом им же стали наступать на ноги, говорить, что наша страна такая плохая. Сейчас в Финляндии проблемы с недвижимостью у россиян, из Германии граждане России не могут выехать на своей машине, потому что авто конфискуют. Специально начинают давить, чтобы поменять режим, закрутить гайки. Поэтому когда у тебя нет офшоров, недвижимости за границей, то тебе плевать на весь Запад по большому счету. А для людей, которые привыкли ездить на Бали, это стало проблемой. Нас формально называли друзьями, но настоящими друзьями для Европы мы так и не стали. Нас не рассматривают как равных. Россия никогда никому нравиться не будет. Россия не стремится к тому, чтобы человек с российским паспортом заходил в любую страну и ему там кланялись в ноги. Есть у России друзья — значит, есть. Не хотите общаться — ну идите на три буквы. Чтобы это все понять, надо либо пройти СВО, либо прожить время. Я сам начал задумываться об этом только после лет 40…
— Поможет ли мобилизация понять?
— Быстро ничего не исправишь — поколение уже потеряно. Надо заниматься детьми. Приведу пример с Украины. Нам дети постоянно пишут письма. Часто там есть подобные слова: «Вернитесь живыми, скорее бы закончилась война и вы все вернулись домой». Мы пришли под Белогоровкой на брошенные позиции ВСУ. Там была пустая коробка от гуманитарной помощи. В ней лежало детское письмо, адресованное украинскому солдату. И там конкретно ребенок неровным почерком пишет: «Убей злого Путина, перережь ему горло». Мы в шоке просто стояли. Когда тебе с детства все 30 лет говорят, что все плохое — Россия, то дети искренне в это верят. И сейчас этим детям по 30 лет, у них уже самих дети. Поколение уже потеряно. У них такое сознание.
— Это уже не исправить?
— Не исправить. Украина могла бы быть самой богатой страной Восточной Европы. Если в 1990 году у власти стояли бы правильные люди, принимались бы нормальные законы, то все было бы хорошо. Но там искали крайних. Наше общество тоже всегда ищет виновных вокруг себя. Я всегда говорю: «Хочешь найти виноватого во всем плохом в твоей жизни? Подойди к зеркалу». Я всегда в жизни поступал как хотел, и мне некого в этом винить. Но все почему-то начинают искать виноватых. Украина могла быть самодостаточной: у нее уникальное месторасположение, климат, моря. У них все было. Но первые законы — уничтожение русского языка, притеснение чего-то русского. Я просто в шоке — неужели людям заняться настолько нечем, что они начинают бороться с советской символикой? Вся энергия была направлена на это. И Россию пытаются разделить по тем же лекалам, что и Украину. Как только у нас треснет общество, армия — все разлетится в пух и прах.
— На Украине это сделать уже удалось…
— Это же опять все экономически. Когда человека касается, то он начинает думать. Вот было присоединение Крыма. 30 лет жило государство — это огромный период, за который можно делать что угодно. Когда Крым присоединился к России, у людей начались проблемы. Например, раньше человек захотел «шашлычку» поставить — он пошел просто у дороги построил ларек, как в 90-е. Ему надо взять электричество — он позвал электрика, и тот за 100 долларов перекинул ему провода на ЛЭП. Но пришла Россия и сказала: хотите «шашлычку» — заключите договор с санэпидемстанцией, хотите энергию — подписывайте другой договор. Появились законы. А он говорит: «Да я здесь 30 лет сидел, все всегда было нормально, а пришла Россия и говорит: законы!» Я видел в Бердянске автомойку прямо в огороде. Часть забора убрали, провели воду из дома. Вот так бизнесом там было принято заниматься. В Лисичанске кафе есть у дороги, где раньше был автосервис: убрали подъемники, поставили столы и стулья.
Мы-то уже привыкли ко всему. Мы переходим дорогу на зеленый свет, на красный стоим. Я помню, в 90-е смотришь — если никого нет, то идешь. А сейчас мы в два часа ночи стоим на красный свет. Мы садимся в машину и пристегиваемся. А у них 30 лет не было никаких правил и законов. Кто-то договаривался, кто-то богател, кто-то стал нищим. А депутаты бегали, искали крайних. Я помню у них была депутатша Фарион, к ней дети подходили в детском саду. Она спрашивала у девочки, как ее зовут. Та говорила, что Марина, а в ответ: «Ты не Марина, ты Марыся». А если все-таки Марина, то чемодан, вокзал, Россия. И никто не мог этой Фарион настучать по башке. Это все пропагандировалось, мусолилось. Где эти пропагандисты сейчас? Где Яценюк?! В Майами, он миллиардер. Он плевать хотел на Украину. Они замутили майдан, прикрывались громкими словами. А люди им, видимо, поверили, мол, «це Европа» и так далее. Народ обманули сладкими речами и нас пытаются обмануть. Некоторые думают, что вот мы развернемся, пойдем в Европу и нас за общий стол посадят. Никто нас никуда не посадит.
— Вы правильно заметили, что «обманули». Мы ездили по освобожденным городам и видели, что там нет развития, все как в 90-е…
— Там ресурсы, оставшиеся от Советского Союза. Их выжимали, всю прибыль выжимали из страны. Даже, взглянув на дороги, видно, что они разбиты не потому, что там война, а потому, что их никогда не делали. Таких дорог в России, мне кажется, уже и нет. 30 лет они занимались тем, что грабили свою страну. И нам внушают то же самое. Сначала нас приучили к тому, что у нас должно быть по три машины, огромная квартира и так далее. А ты лишился этого потому, что Россия развязала там войну. Эти рычаги пытаются использовать, чтобы расколоть общество изнутри, найти крайних. Нас пытаются расковырять и что-то где-то найти.
Еще и фильмы эти глупые про войну — «Смерш», «Т-34» и так далее. Комиксы. Настолько историю вывернули вверх тормашками за государственные деньги. Население оболванили, сказав, что наши деды были идиотами. На СВО у меня были моменты, когда казалось, что уже все. Я вспоминал своего деда, который прошел войну от Курской дуги до Берлина в 20 лет. После войны он сел на 10 лет, вышел по амнистии, вырастил четверых детей и воспитал. Вот у него были проблемы! А мы ноем тут. Общество нам показывает, что ты должен оттолкнуть и забыть своих дедов и прадедов и сидеть смотреть «Чипа и Дейла».
— Вы ушли в запас после 9 месяцев службы на СВО. Сейчас вы один из активистов, помогаете бойцам. С какими проблемами они сталкиваются?
— Проблемы широкого спектра. Сейчас, к сожалению, такая ситуация, что из первоначального состава разведроты батальона «Алга», что уходила в сентябре прошлого года из Тоцкого, в строю остались лишь три человека, двое из которых вернулись после ранения. Все остальные или погибли, или ранены, или самовольно оставили часть (СОЧ). На их место встали другие бойцы.
Положение сложное: пошли перемещения, южнее Бахмута очень серьезные столкновения с врагом. Логистику и так было тяжело наладить, а сейчас это сделать еще сложнее. Плюс там горят леса, посадки. Нет связи с нашими. Если мы получаем от них информацию, то с задержкой в 2–3 дня.
Очень серьезная проблема с защитным снаряжением. Сейчас набирается пополнение из добровольцев со всех регионов России. Они вливаются в ряды «Алги». Приходят в том, что у них есть: кому что подарили, кому что дали. Сейчас волонтерские организации взяли на себя очень тяжелую ношу, пытаясь обеспечить бойцов бронежилетами и касками. Но это очень затратная статья. У бойцов нет летней обуви, одежды. Она в полевых условиях быстро приходит в негодность. А по нормам министерства обороны комплект одежды выдается на три года! Но у нас нет возможности с собой все носить (и зимний комплект, и так далее). А мы постоянно перемещаемся. Поэтому многие ребята вынуждены были отказываться от этого. Была недавно поставка от одной из татарстанских общественных организаций, но там комплект одежды скорее демисезонный, чем летний. Сейчас мы думаем над созданием склада, чтобы быть готовыми к зиме. Ведь даже прошлой зимой первые печки-буржуйки к нам пришли только в январе. Чтобы такого не повторилось, надо делать это сейчас. Но опять же все упирается в финансирование.
Самое главное — нам приходится покупать бронежилеты, доступные в продаже, но у нас нет гарантий, что они соответствуют своим характеристикам. Пока мы можем позволить отправлять по 10 комплектов современных шлемов и бронежилетов с керамической броней примерно один раз в месяц, пока только в нашу роту. Но потребности батальона «Алга» намного больше! А возможности наших друзей ограничены финансово.
Мы видим бесконечные праздники. Они, конечно, нужны. Понятно, что красота красотой, но есть же человеческие жизни. Был праздник Каравон, Сабантуй… Люди не понимают, что праздники праздниками, но повода для них нет.
— Потому что не осознают суть всей текущей ситуации?
— Общество, как бы ни пытались его консолидировать, разобщено. Очень много людей относятся к происходящему скептически. Даже у вас в комментариях таких много. Они считают, что это не их проблема. Понятно, что это проблема не одного человека, а всей страны в целом. Мы должны это решать всем миром. У части населения есть понимание, но это лишь малый процент общества: помогают пожилые люди, бабушки, люди среднего и старшего возраста. Но у них нет возможности финансово влиться, они могут помочь лишь своими руками. А есть большая прослойка людей, которая финансово может это все осилить. Не сходи ты один день в ресторан, переведи 5 тысяч какой-либо гуманитарной организации… Таких людей много и в нашем городе, и в нашей республике, которые могут это себе позволить, не обременяя личные бюджеты. Просто я не знаю, как это до них донести. Люди должны встать, остановиться и посмотреть, что происходит вокруг. Маленькой группой проблемы не решить, а если всем миром за это взяться, то все решается очень быстро.
— Помогают действительно в основном люди из районов, сел, а вот жители крупных городов…
— Мы тоже удивляемся. Люди на периферии проще, отзывчивее и честнее. В больших городах разобщенность — здесь каждый сам за себя. Это проблема не СВО, а в целом это принцип жизни. Люди не знают, с кем живут на этаже, своих соседей. Молодежь не общается друг с другом. А в деревнях все иначе. Там если праздник, то праздник для всех, если беда, то беда для всех. В городах такого нет. Поэтому общество разобщено.
— Но за полтора года настроения в обществе все равно, наверное, как-то изменились?
— Не могу сказать точно. Я всего месяц на гражданке, но мне кажется, что ничего не меняется. Только ковид куда-то исчез! Даже если обращаться к причинам, которые побудили меня и многих других ребят пойти добровольцами, даже если я начну говорить о таких словах, как «Родина», «долг», «честь», то большинство начнет надо мной смеяться, считать меня сельским дурачком, которому что-то «зачесали», что-то рассказали по телевизору, будут говорить, что я жертва демагогии, пропаганды. На этом все закончится. Люди видят только вершину айсберга, а саму суть проблемы — нет: почему так получилось, почему мы к этому пришли?
Когда начался сирийский конфликт, люди тоже не понимали, зачем мы это делаем, почему Россия появилась в Сирии. Испокон веков Запад борется с Россией, в том числе экономически. Вот что наша страна может предложить на рынок? Нефть, газ. Тогда получилось так, что в начале 2000-х годов, а может, и чуть раньше, в недрах Катара обнаружили большое месторождение газа. Тогда западные страны, а именно — англосаксы, решили лишить Россию газового ресурса: они захотели продавать дешевый газ Катара в Европу. А как это сделать? Если перевозить его судами, то себестоимость вырастет в несколько раз, не выигрывают по конкуренции по цене. Можно было сделать только трубопровод. А он должен был проходить через территорию Сирии. До 2000-х годов режим Башара Асада был легитимным, к нему всегда нормально относились: принимали в гости в Европу и вопросов к нему не было. Как только Асад отказался от строительства трубопровода, то у него появились проблемы. Он пошел навстречу России, прекрасно понимая, что через 3–5 лет российский газ Европе станет больше не нужен. Многие тогда думали, что режим Асада будет уничтожен, мятежники уже тогда стояли под Алеппо. Казалось, что уже все, пока Россия в это не вписалась.
Все помнят демарш «братской» Болгарии, когда она хотела строить газовый хаб, но резко отказалась, думая, что в Сирии будет режим, лояльный Западу. А позиция Турции? Когда вошла Россия в эту ситуацию, то все резко поменялось, тут вдруг болгары стали друзьями, турки сразу же переобулись на ходу. Пока в Сирии правительство дружит с Россией, трубопровода больше не будет. Поэтому РФ и оказалась в этом регионе. Не потому, что мы решили просто помочь своему другу, а потому, что Россия выполняет еще и партнерские обязательства. Ведь Сирия вопреки всему продолжила свою линию на сближение с РФ.
С Украиной тоже самое. Мы не воюем с ней, нам украинцы не враги, а друзья. Мы воюем с теми странами, которые воюют против России. Украина — это лишь полигон, и Запад воюет не за Украину, а против России. Вспомните Грузию и Саакашвили? Все это замыслили давно, рано или поздно это все бы прорвалось. Не в этом году, не в прошлом, так в следующем. Это то же самое, как было с фашистской Германией: тогда все это тлело, тлело и тлело. Всем было ясно и понятно, для чего нужен фашистский режим, что будет дальше, но все питались иллюзиями, что это нас не коснется, а в результате вон как все прорвало. Поэтому сейчас мы пошли на опережение. Вот сейчас бомбят наши российские города: Воронеж, Белгород, Крымский мост. Это все было бы, и Россия вошла бы в ситуацию с гораздо худших позиций. Потому это была вынужденная мера, чтобы обезопасить себя. Я согласен, что война — это самое плохое, что вообще есть в мире. Но, к сожалению, человечество всегда воевало и воюет. Всегда это было. Человеческая натура такая, и в XXI веке это тоже происходит.
Вспомните Югославию, как с ней расправились. Примеров много — Гренада, Панама, Ливия, Ирак. Если ты против коллективного Запада, то сразу же становишься изгоем, а Западу нужны только марионетки. А из России сколько раз пытались сделать марионетку? За всю историю Запад всегда пытался ее расчленить и грабить, как колонию, как Африку, как Азию, как другие части света. Так же Запад смотрит и на Россию со всех сторон: им нужно ослабить РФ и плевать на демократию, свободы, права. Цель — разрушить страну. Но некоторые люди просто этого не понимают.
— Даже у нас многие поддерживают западную идеологию, в их числе есть и лидеры мнений. Что с ними делать?
— С ними приходится жить. Сейчас мы пришли к такому обществу (может, это и хорошо), что каждому нужно иметь свое мнение. Мы развиваемся по примеру западных стран, но отстаем лет на 15–20. Я боюсь, что если мы сейчас не остановимся, то у нас через какое-то время будет так же, как в Европе. Посмотрите — трансгендерная революция, непонятная ситуация с мигрантами. Россия к этому и идет, но у нас пока есть время остановиться. Если такого не произойдет, то мы будем так же сидеть и наблюдать на своих улицах то, что сейчас видим по телевизору в Европе. Общество к этому идет, деградирует, само себя уничтожает. Идет процесс накопления материальных благ — человеку все мало, ему нужно больше. Ему не хватает отдыха здесь — нужно ехать за границу. А туда его не пускают — он же гражданин «плохой России». У него начинается истерика, мол, «как так, ущемляют мои права, а все из-за России, ведь она такая плохая, что я не могу съездить в Сардинию». Придется с таким человеком существовать, с ним ничего уже не сделать.
Я на СВО понял, что человеку для счастья нужно очень мало. Помню, когда развалили Советский Союз, у нас не было кроссовок, машин, магнитофонов, телевизоров. А сейчас пошел на рынок или в магазин — купил себе Adidas. Ты стал от этого счастливым? Ну купишь ты себе машину в кредит, но через неделю это забудешь. Не в этом счастье. И сейчас люди говорят, что вот нет того, этого, задаются вопросом, мол, как мы будем жить без той или иной торговой марки? Один производитель уходит с рынка — все, катастрофа. На войне мы поняли, что человеку для счастья вообще ничего не нужно. Об этом еще ведь древние философы говорили. Квартиры, телевизоры, машины — это не приносит счастья. Ты потом все равно бегаешь как белка в колесе: надо больше квартиру, больше диагональ у телевизора, машину круче. Так и пролетает вся жизнь. А счастье действительно в том, что ты проснулся и увидел голубое небо. Мы на СВО увидели, что все те материальные ценности, которые нам пропагандируют, к чему ты должен стремиться, развиваться, богатеть, не сделают тебя счастливым. Разбогатеть честным трудом сложно. Надо купить-продать, кого-то обмануть, купить дешевле, продать подороже. Даже сейчас такая ситуация, но уже с СВО. Лет пять назад некоторые товары никому не были нужны, а сейчас все пытаются нажиться на этом. Люди не понимают (или понимают), что там человеческие жизни, а у них — коммерция, есть возможность нажиться. Почему бы бронежилет, который стоит 20 тысяч, не продать за 100 тысяч? Люди наживаются на таком и думают, что их это осчастливит, что у них будет свой катер, самолет.
— Это можно изменить или остановить?
— Мы сидим в окопах и вспоминаем дедушку Сталина: действительно, пока власть не станет жесткой и справедливой — ничего не изменится. Есть законы — они должны выполняться, но этого невозможно добиться одним решением. В зависимости от того, как воспитывать детей, к тому общество и придет лет через 5–10. Когда мы будем старые и хилые, наши дети, выращенные по тем понятиям, которые в них заложили в семьях и школе, будут депутатами, мэрами, предпринимателями, врачами и так далее.
— Кстати, о детях. Вы посещаете уроки мужества. Как сейчас дети реагируют на происходящее? Какое у них воспитание?
— Они смотрят на нас с широко открытыми глазами, все в недоумении. Я так понимаю, родители не разговаривают с ними на эти темы. Они в силу возраста вообще ничего не понимают. У нас в свое время было иное воспитание: мы бегали, играли в солдатики и с детского сада «воевали» с фашистами. Всем все было очевидно и понятно: останови любого 6-летнего — он тебе все скажет и расскажет. А сейчас дети искренне удивлены нам, потому что школа не занимается воспитанием, а родители с утра до вечера находятся на работе, бегают и оплачивают кредиты с ипотеками. Родители откупаются дорогими подарками, деньгами. Дети принадлежат сами себе, они все поодиночке. Мы пытаемся донести до них, что надо жить в обществе, общаться, дружить. Понятно, что все люди разные — ты можешь быть другим. Но, выходя на улицу, ты выходишь в общество. Оно и становится сильнее, когда в его составе есть разноплановые личности — тогда можно свернуть горы. Когда я прихожу в класс, говорю детям: «Понятно, что я вас сильнее поодиночке, но вот вы втроем можете легко повалить меня на землю». Общество в этом и есть.
Но сейчас молодежи говорят, мол, когда вы в обществе — это толпа, серость и быдло: «Вы должны выделяться». На этом и начинается разделение по религиям, сословиям, богатствам. Нас умело и грамотно разъединяют. Человеческие недостатки всем известны. Детям сейчас плевать на то, что происходит вокруг. Но все это до поры до времени, пока человека не коснется.
Взять пример Украины, когда еще в 2014 году какой-то процент населения активно бегал на майдане, а все другие смотрели телевизор и грызли семечки, жевали попкорн. Их это не касалось. А сейчас это все аукнулось, когда людям в дома стали прилетать мины, причем неважно, с украинской стороны они летят или с российской. Им, может, и без разницы — они не против России и не против Украины, но тем не менее вынуждены под обстрелами бросать жилье и что-то делать.
Это можно было решить в свое время, жестко, но можно было. Все такие проявления должны были пресекаться властью. Просто должны быть прозрачные законы, причем не репрессии, не что-то страшное. Государство будет государством, если оно может защищаться. А если оно не защищается, то это не государство, а недоразумение.
Нам долго прививали, что у России нет славного прошлого, соответственно, нет будущего. Недавно был праздник Французской революции — День взятия Бастилии. А ведь тогда такие страшные события происходили, которые нам в 1917 году даже и не снились! Но нам почему-то нашу революцию 1917-го загнали не пойми куда. Хотя самодержавие в России уничтожила Февральская буржуазно-демократическая революция. Нас ругают за парады 9 Мая. Вспомните реплики о Брежневе и посмотрите на Байдена! Тем не менее свои страны они считают цивилизованными, а когда Россия повторила все по этой же кальке, то ее просто посадили на маленький стульчик подальше от большого стола. Россия все пыталась пододвинуться со своим стульчиком к этому столу: когда надо было — ее звали, когда не надо — пинали. Но когда она стала заявлять откровенно: «Если вы не хотите нас видеть, то идите нахрен», — то мгновенно пошла отрицательная реакция.
Россия пытается вести себя как нормальное государство, но ей не дают. Все считают, что это «недогосударство», пытаются разделить на княжества-ханства. Опять же Россия в сегодняшнем понимании — это сила, а когда ее поделят, то все ресурсы уйдут. Запад будет договариваться с каким-либо князем или ханом, решать с ним вопросы, даст 500 долларов, пристроит его сыночка, и вопрос будет решен. Получится как Европа — она формально объединена, но на самом деле разделена, так как нет ничего общего. Каждая страна по факту сама за себя.
— Есть очень много мирных жителей, которые живут в красной зоне. Вы им активно помогали. Но сейчас им даже гуманитарку практически нереально доставить. Что с ними делать?
— Они не могут пенсии получать, даже если успели оформить российское гражданство. Магазином не воспользоваться, транспорта, связи нет — ничего нет. Живут в подвалах. В основном там пожилые и старики, которые по разным причинам не имеют возможности покинуть дома. Мы тоже столкнулись с ними. По возможности им помогали. До нас им помогали «Барсы». Они нас предупредили о жителях, познакомили, передали их нам как эстафетную палочку. Жители тоже нам помогали чем могли. Для обычных гражданских там большие риски. Мы везде всем стараемся помочь. Когда Антоновский мост только взорвали после вывода наших войск с правого берега Днепра, нас туда перевели. Мы пришли, понимаем, что уже на второй-третий день будет жарко. А люди занимаются своими делами, например, девушка с утра — пробежкой, с собачкой гуляют. Мы им говорим: «Ребят, вы чего? У вас есть несколько часов, чтобы покинуть территорию». Они удивлялись: «Ну вы же здесь». Когда мы заехали туда, на берегу Днепра детская секция занималась водным спортом. Там детям лет 8–13. Они живут своей жизнью, занимаются, отдыхают и не понимают, что скоро здесь пушки будут. Они настолько были уверены в том, что их это не коснется. Мы были шокированы, когда выходили и видели плакаты «Навеки с Россией Херсонская область». Люди получали гражданство, поверили в российскую власть, а потом раз — украинцы стали вводить войска. В один дом на берегу прилетела мина. ВСУ засекли наш патруль, но промахнулись и попали в этот дом. А там жили простые люди, двое детей. Они были в шоке, не знали, как жить дальше. Мы с ними поделились едой, объяснили, что с этим ничего не поделать и все будет бесконечно продолжаться. А в них было столько веры!
Они спрашивали нас: «Ну вы же не уходите?» Правый берег был выше, а наш — ниже. И вдоль берега проходит трасса с блокпостами. В мирное время там стояли мобилизованные. Гражданские не прятались, везде стояли частные машины. В итоге с того берега ночью начался обстрел. Мы ехали, видели, как там все горит, везде пламя, люди бегают и не понимают, что уже реально идет война. А ведь два-три дня назад все было тихо.
Наше общество живет как будто на другой планете. Посмотрите расстояние на карте от Ростова до зоны боевых действий. Это три-четыре часа на машине. До Москвы всего лишь 400 километров по прямой от харьковской зоны — можно за два-три дня прорвать, и все это у нас будет здесь, на Волге. Не понимаю, почему общество расслабленное. Видимо, настолько люди не понимают, что реальная война идет. Посмотрите, что происходит! Это же не шутки. Это не Чечня, не Афганистан даже. Весь Запад воюет, вся та же самая Европа воюет сейчас под видом украинских флагов. По большому счету началась отечественная война.
— Если общество не совсем понимает происходящее, то как ему понять бойцов, солдат? Как вообще к вам относятся — как к героям Отечества?
— С удивлением. Скорее как к дурачкам сельским. Потому что, когда я в форме первый день приезжал, зашел в метро, а там, кроме меня, никого в форме нет. И если люди видят человека в форме военной, то смотрят с удивлением, как на инопланетянина. В Ростовской и Белгородской областях все уже привыкли, а в Казани смотрят как на придурка. Я как ушел на фронт, тут все так же и осталось — люди гуляют, по ресторанам ходят, музыка, ночная жизнь, ничего не происходит. Я когда вернулся, на все смотрю по-другому и думаю: «Не дай бог, у нас это все начнется». А народ не понимает. Не мы войну начинали, но мы ее должны закончить. Чем раньше, тем лучше. Мы можем лишь навалиться всем миром. Не понимаю, почему у нас только частичная мобилизация. Так нельзя, она полная должна быть. И гражданское общество тоже должно быть мобилизовано. Как раньше: «Все для фронта, все для Победы»!
— К раненым, которые уже не смогут на войну вернуться, какое отношение? Больше помогает государство или общественники?
— Пока, я думаю, все в официальных рамках. Есть легкие ранение, есть тяжелые ситуации. Государство, видимо, еще не осознает, что должна быть градация. Вот что значит ранение? Оно разным может быть. Из нашей роты парень во Владивостоке лежит 6 месяцев уже. Операции, аппарат Илизарова и прочее. А у меня было легкое ранение. Но формально мы в одинаковых условиях, хотя де-факто совсем разные. Он лежит там, родственники не могут приехать, может быть, из-за материальных проблем, а он все ждет результаты с первой операции. Есть такие случаи, но не знаю, как их решать. Есть ведь тяжелые ранения, но они приравнены к обычным. Это по линии минобороны РФ уже, наверное.
— Не будет такого, как после Великой Отечественной войны, когда появились «люди-самовары», которых просто изолировали от общества, убирали с улиц всех инвалидов, калек?
— Все может быть, потому что морально тяжело оказаться инвалидом или калекой. После Второй мировой войны в каждой семье были солдаты. А сейчас это мало кого касается, все считают это чужой проблемой. Часто сталкиваюсь с таким даже сам, хотя у меня нет подобных сложностей. Но отношение от всех, как будто это личная моя какая-то проблема. Вот в военкомате сидят, работают, а тут пришел какой-то участник СВО к ним. Причем я прошу не что-то лишнее, а то, что полагается, — ветеранское удостоверение. Как будто прошу от них лишнюю работу. А представь, что будет, когда начнут появляться инвалиды. Что будет твориться? Люди считают везде, что ты как лишняя назойливая муха. Такое ощущение, как будто я пришел просить милостыню или еще что-то. Все есть, а личного дела нет. Сказали, что будут ждать личное дело. А вот как бойцу быть? Это же не его проблема, если вы не можете в рамках своей организации все это сделать? Почему бойцы должны всем этим заниматься?
Я увольнялся — написал рапорт, чтобы личное дело передали в военкомат. На руки не дали. А вот до июля так и не дошло личное дело. Ладно, я привез справки, но это ручной режим: привез, отдал и дают «ветеранку». Но это единичные случаи. Я не думаю, что, когда бойцы когда-нибудь придут массово в военкоматы, это сработает. Нет личного дела — все тогда, гуляй пока. Но их я тоже могу понять, его нет — откуда они знают, что я пришел именно с СВО, личное же дело еще не пришло? Я думаю, эти проблемы будут возникать часто, потому что нередко нет связи с передовой. Военкомат не владеет никакой информацией. Из-за того что я сейчас в запасе, всеми моими проблемами занимается военкомат. Я еще даже не получил ничего за ранения. Не могу уже обратиться в воинскую часть, а военкомат не знает, как это все делается. Потому что опять же нет личного дела. Вот и хожу в подвешенном состоянии.
— Что должно произойти, чтобы к вам начали относиться как к героям, настоящим защитникам Родины?
— Я не думаю, что так будет. Потому что общество ушло от этого. Да нам и не нужно. Мы ничего такого героического не делаем. Это наши деды были героями. Может быть, лет через 50–100 какое-то поколение, которое взрастят именно на нашем примере, в учебниках будет читать, как их дедушки воевали. Сейчас никаких аналогов нет. Общество не консолидировано, разобщено, даже по линии СВО. Потому что кто-то воюет, а кто-то просто деньги делает. Раньше такого не было, дети у станков стояли, женщины окопы рыли. Сейчас такого нет. И мобилизация была, и порыв. Общество было мобилизовано. Хотя вначале тоже бардак творился. Надеюсь, что все это логически выстроится, но общество все равно не готово, потому что оно общество потребления. Раньше многие люди работали по призванию. В милиции, медицине, образовании, культуре, армии. Они были воспитаны так, что это долг и честь. А сейчас идут как в ремесло: и в полицию, и в медицину, и в педагогику, не потому, что это призвание, а потому, что есть возможность заработать деньги, престиж. Армия, к сожалению, тоже так же скатилась. Почему сейчас проблемы с контрактниками? Они как американцы — идут умирать не за Родину, а зарабатывать деньги. И, когда у них там происходят потери, они в шоке. У нас так же, многие военные, как начались военные действия, сразу побежали увольняться из армии. Поэтому нехватка младших офицеров.
В целом у нас самих мировоззрение поменялось. Например, понятие дружбы, хотя в условиях войны это не совсем дружба, а братство. Ты воспринимаешь любого человека в российской форме самым близким, и тебя тоже так воспринимают. Ты всегда со всеми поделишься, обогреешь. На гражданке такого нет, человек споткнется, через него перешагнут, пойдут дальше. Надеюсь, что, когда все закончится, это братство также останется. Но общество, близкие, друзья — не все понимают нас, ведь все хотят красиво жить, вкусно есть, весело проводить время и считают, что цель человека в этом, для такого дана жизнь: «А вы, придурки, живете там, в окопах, за какой-то Донбасс». В обществе нет единства, и думаю, что не будет. Нужен какой-то порядок, жесткость.
— Не будет такого, что на территории, откуда сбежали, вернутся люди и скажут, что мы виноваты в разрушениях? Возможен еще какой-то конфликт из-за этого? Что дальше будет происходить?
— Возможно, так и будет. Но я тоже не представляю, как будет дальше. Когда-нибудь это закончится, а как юридически это решится? Есть право собственности, например. То есть будут приезжать люди, те самые, кто отсиделся в Европе, не воевал в ВСУ, формально не был участником конфликта. Он (собственник) приедет, скажет, что у него дом разрушен: «У меня был такой красивый дом, до вас все было нормально. Плевать, что мы кого-то притесняли, меня это не касалось, я сидел, у меня было все в шоколаде, я дружил с мэром, все вопросы решал. Вы пришли тут, все сломали, давайте компенсацию». Все может быть. Возможно, будет использоваться опыт второй мировой войны, какие-то законы, может быть, примут, чтобы такого не допускать. Сейчас формально так — есть много брошенного имущества, которое покинули по разным причинам. Они и не военные, и не преступники, могут жить где-нибудь в Австралии, Канаде, но потом приедут с претензией. Этим должна Госдума заниматься, законы какие-то принимать. Насколько я понимаю, но точно не владею информацией, существуют сертификаты херсонские. Кого перемещали — у них есть возможность приобрести жилье в разных регионах России, им все компенсируют. Как-то эти вопросы решаются.
Оценили 16 человек
17 кармы