На ночь глядя, если кто помнит, я признался, что истекший день был не просто тяжек, но тяжек вдвойне. Что много часов подряд сидел в онлайн-режиме, посильно подсказывая терпилам с Руины, как быть, а как не быть, это еще полбеды. Но грянула еще и депеша из "Яузы": вынь им срочно да положь 2-й том дилогии "Русские идут", где о продвижении России на Запад. Конечно, со всеми должными реверансами, - ребята в курсе, что до срока сдачи еще почти месяц, - но попросили настоятельно. Дескать, первый том пошел, мягко скажем, недурно, второго ждут, стало быть, надо ковать железо, пока не остыло.
Вот и пришлось, в параллель со всем остальным, срочно, но, естественно, не в ущерб качеству, превращать из черновика в чистовики то, чего недоставало: аж три главы, посвященных истории территории, ныне именуемой Латвией, и населяющих ее народов. Каковые, - разумеется, в сетевом, крепко сокращенном варианте, - предлагаю вашему, дорогие друзья, вниманию.
Около нуля
Ну что ж. Об об эстах, которые, славно подравшись с немцами и сразу, и потом, в итоге надломились, поговорили. О родственных им ливах, прогнувшихся под Орден сразу и за несколько веков полностью сгинувших с лица земли, оставив по себе разве что память в виде топонима «Ливония», тоже, хотя и вскользь, но все-таки. Осталось добавить только, что позже, уже по итогам войны, Эстляндию с Лифляндией, а заодно и Ригой с прилегающими областями Россия не просто отняла силой, но, хотя и выиграв войну, честно купила. Вместе со всем движимым и недвижимым имуществом, флорой и фауной. Повторяю: и фауной. Именно. И оптом. Без каких-либо уточнений. Заплатив законным хозяевам-шведам три миллиона ефимков, сумму совершенно невероятную, а если проиндексировать по ценам нынешнего дня, так и вовсе запредельную. А теперь, уяснив это, думаю, было бы крайне невежливо, да и несправедливо, не уделить внимания прочим народам солнечной Балтии. То есть, латышам и литовцам, которые ведь тоже, согласитесь, не твари дрожащие, но Homo Sapiens Sapiens. Иными словами, люди, - и, стало быть, на доброе слово право имеют.
Тут, однако, возникают объективные сложности.
Скажем, литовцы, - потомки жемайтов и аукштайтов, - более чем красиво стартовав (история Великого Княжества ярка, мрачна и самобытна не менее истории, скажем, Шотландии) и даже, включив в себя значительную часть западно-русских земель, став, скажем так, «альтернативной Русью», на финише потеряли самостоятельность, формально войдя в состав федеративной Речи Посполитой, фактически же став частью Польши, - и соответственно, о какой-то отдельной их инкорпорации в состав России говорить не приходится. Были в составе, в составе и вошли. А вот латышей попросту не было. То есть, были, конечно, племена от которых нынешние латыши ведут свою уважаемую родословную, - куры, земгалы и латгалы («земиголь» и «летьгола» русских летописей»), и как-то жили, но на том и все. В интересующем нас контексте говорить попросту не о чем, поскольку все эти достойные народы, слегка, - совсем чуть-чуть, - побрыкавшись в самом начале, легли под немцев и, расслабившись, принялись получать удовольствие. Довольно сомнительное, поскольку в итоге немцы, эстов как-то все же уважавшие, а ливов признавшие «достойными онемечивания», предков латышей, исходя из их покорности, вообще за людей не считали.
Так что, если уж о Латвии, сразу определимся: речь пойдет не о населявшем её «коренном» народе, но исключительно о тамошних территориях, традиционно принадлежавших кому угодно, кроме автохтонного населения, - а следовательно, все, о чем пойдет разговор, так или иначе связано с Западной Европой. Латгалия по итогам бурного XVI столетия ушла под Великое Княжество Литовское, и её история стала его историей, а Курляндия и Земигалия, - прочие осколки Ордена, - в понимании современников остались всего лишь осколком Большой Германии, населенной немцами, только немцами и никем, кроме немцев, по злой воле судьбы ушедшими под крышу Варшавы.
Реконструктор
Итак, напоминаю: Готгард Кетлер, последний великий магистр некогда могущественного Ордена, по ходу Ливонской войны правильно уловив тенденции, сжег все, чему ранее поклонялся, послал на хрен, объявил себя, во-первых, лютеранином, а (во-вторых) наследственным герцогом, - и тотчас присягнул на верность польскому королю. Взамен получив два малых ошметка былой роскоши, Курляндию и Земигалию - узкую полосу земли со столицей в крохотной Митаве, несколькими городишками, маленьким выходом к морю и совершенно открытыми границами. Ригу, на которую его светлость попытался разевать варежку, поляки новому вассалу, естественно, не отдали, зато помогли устоять в борьбе с неким Иоганном фон Рекке, тоже очень хотевшим стать герцогом, - ина том большое спасибо. Ибо могли вообще отнять все, но не отняли же.
Все дальнейшая жизнь герцога Готгарда, - отдадим должное, работяги, не лишенного чувства ответственности, - была подчинена двум задачам: укрепить свою власть, передав ее не Варшаве, а по наследству, и хоть как-то привести в порядок доставшуюся ему полупустыню. А это было совсем не просто. Восстанавливать бывшую «блаженную страну» приходилось буквально с нуля, бывшие братья-рыцари, став просто рыцарями, рвали одеяла на себя, мечтая о правах польской шляхты, в связи с чем, - а куда денешься? – герцогу приходилось играть с городами как с партнерами, - а этом следовало учиться на ходу. И герцог, понимая, что абсолютизм не пройдет, учился, создавая систему сдержек и противовесов. Города, ранее как бы вольные, а по факту зависимые от владельцев окрестных земель, «ушли» под его личные контроль и опеку, став достаточно надежной опорой. А недовольное этим фактом дворянство взамен получило давно желанный «полномочный ландтаг» по варшавскому образцу, обретя право не только давать герцогу советы, но и оспаривать его решения. После чего, наконец, был подписан Privilegium Gothardinum, четко определивший не только права дворянства, но и обязанности, которые оно должно исполнять, если желает пользоваться правами.
В общем, 17 мая 1587 года, отдавая душу Господу, первый Кетлер, сделав все, что мог по самому максимуму, мог с полным правом надеяться на Рай. Естественно, в лютеранском варианте, ибо Ватикан кинул по полной программе, но, полагаю, это его волновало мало. А в мире суетном бывший последний великий магистр оставлял более или менее восстановленное герцогство под надежной крышей могущественной Речи Посполитой, и двух хорошо воспитанных сыновей, Фрица и Вилли, которым завещал поделить Курляндию пополам, но жить дружно и, самое-самое главное, никогда не ссориться с Варшавой. Большего в тех темные, кровавые времена сделать было невозможно, и как пишут в хрониках, «весь народ, одевшись в траур, проливал слезы по заботливому герцогу Готгарду». Разумеется, исключительно по-немецки.
Сложности мирного времени
Любой, кому хотя бы раз в жизни доводилось работать на производстве, подтвердит: смена менеджмента легко не проходит, даже если новое руководство преисполнено самых лучших побуждений. Так и тут. Наследники покойного, 18-летний Фридрих, получивший по завещанию отца Земигалию со стольной Митавой, и 15-летний Вильгельм, которому досталась непосредстванно Курляндия, были вполне приличными молодыми людьми, а Вилли даже, по свидетельству современников, «еще в ранней юности подавал признаки недюжинного ума». И больше того, оба стремились следовать примеру разумного батюшки. Но справиться со сложностями управления, к которому рвалась властная мама, окруженная желавшей порулить (и естественно, погрязнуть в коррупции) свитой, им было сложно. Тем паче, что оба были молоды и хотели попробовать жизнь на вкус: вырваться из дому, мир посмотреть и себя показать (тогда это называлось «перегринацией»), - и если Фридрих еще в какой-то мере как-то уделял время и делам, то Вильгельма мама с советниками сплавила в «матушку Германию». А чтобы пацан не скучал и подольше не возвращался, разрешили ехать в веселой компании друзей детства.
В итоге, как и следовало ожидать, ничего хорошего не вышло. Никаких трагедий, правда, тоже не случилось, но хозяйство герцогства пошло на спад, особенно в Курляндии, вмешиваться в дела которой Фридрих не имел права. К тому жеВильгельм в своих странствиях, хотя и учился только на «отлично», а при дворах, которые посещал, нравился решительно всем, научился пить по-крупному, в чем спутники его полностью поддерживали, - и домой не спешил. И когда все-таки вернулся, оказалось, что дома все очень и очень не в порядке: мамины советники, - в основном, «варяги» из Германии, - довели маленькую страну почти до дефолта, и в Варшаву потоком шли жалобы от «сословий», требовавших взять герцогство под прямое управление. Причем, особо наезжали даже не на вдовствующую герцогиню, которая разрешала всем все, а на бедного рачительного Фридриха, пытавшегося как-то вразумлять и что-то пресекать. И наезжали так жестко, что Фриц, в конце концов, в 1597-и плюнул на все и уехал в Варшаву, служить в войсках Польши, которой был без лести предан, оставив обе части герцогства на брата, очень кстати вернувшегося из-за кордона. Причем, с любимой, умной и очень властной женой, сумевшей если и не вовсе отучить суженого от алкоголя, то, по крайней мере, вогнавшей запои в рамки.
Решение, надо сказать, было разумным. Как и Фриц, Вилли был человеком ответственным и, - фактор умной жены, - бережливым, однако, в отличие от брата, неплохо разбирался в финансах, налоговой системе и законах, а также умел стоять на своем. Так что разобраться в делах, прогнать маминых советников, отправить на отдых саму маму и повысить доходы казны он, пусть и не без труда, но сумел. Но вот чего не сумел, так это найти общий язык с полностью потерявшими берега местными лендлордами, разворовавшими к тому времени половину герцогского земельного фонда. А когда стало ясно, что коса нашла на камень, рассердившись всерьез (он, не в пример брату был вспыльчив), начал попросту конфисковывать все, на что у дворянства не было должным образом оформленных документов.
И вот тут коса опять нашла на камень. Вильгельм, сознавая свою правоту, похоже, не сознавал, что отдавать свое, даже краденое, не нравится никому, - а в результате рассорился со всей элитой края, включая неких братьев Нольде, самых близких друзей, а некогда и собутыльников. Шутки кончились. Лавиной потекли доносы в Варшаву: Вильгельма обвиняли во всех грехах, от «тирании» до «симпатий к шведам», а когда за брата вступился Фридрих, имевший в Варшаве прекрасную репутацию, курляндские лендлорды озверели окончательно, начав на территории герцогства прямой саботаж, включая избиения герцогских чиновников. Напряжение росло, и кончилось, как следовало ожидать, скверно: в августе 1615 года слуги Вильгельма, посланные арестовать братьев Нольде, перестаравшись, убили их «при попытке к бегству».
Панду гэть!
И рвануло. Получив свою «голову Гонгадзе», курляндское дворянство отыграло ситуацию по полной программе, поставив Варшаву в ситуацию, закрыть глаза на которую не было никакой возможности. Да и желания, поскольку представлялся очевидный случай еще прочнее привязать вассала к своей повозке. Король назначил следственную комиссию, и та, прибыв на место, изучила все обстоятельства дела, придя к выводу о полной невиновности Фридриха (на которого тоже капали вовсю, обвиняя в соучастии). А что до Вильгельм, то, как гласил окончательный вердикт, хотя приказа убивать он не отдавал, «несет на своей душе ответственность», в связи с чем «должен оставить исполнение должности и на некоторый срок покинуть страну, оставив управление уделом на брата». При этом подразумевалось, что уезжает Вильгельм не навсегда. Н тут он сам сделал огромную глупость: дав волю чувствам, уехал не в Германию, где можно было бы тихо пересидеть, а, - демонстративно, - в Стокгольм, к злейшим врагам Варшавы, и после такого очевидного проявления нелояльности, - при всем том, что никакой помощи у шведов опальный герцог не просил, - возвращение его стало невозможным. Так что, в итоге, он убыл в Штеттин, получил от тамошнего коллеги маленькое имение и аж до кончины в 1640-м, жил тихой жизнью мелкого помещика, изредка переписываясь с сыном Якобом, как и Земгалия, оставшимся на попечении брата. А между тем, «кризис Нольде», помимо решения личной судьбы слишком вспыльчивого герцога, повлек за собой и куда более серьезные последствия.
Полностью оправдав безупречно верного Фридриха и окончательно определив, кто в герцогстве дворяне, а кто нет (повезло по итогам 119 родам), польские власти, однако, сделали все, чтобы урезать автономию Курляндии, максимально расширив права «шляхетства» и тем самым урезав власть герцога. В частности, согласно новому Die Regimentsformel, - уставу о государственном устройстве, - отныне все свои решения правитель обязан было согласовывать с Oberrate, - четырьмя советниками (ландгофмейстер, канцлер, бургграф и ландмаршал), избранными дворянством. Они же (плюс несколько докторов юстриции) составляли Oberhofgericht, высший придворный суд, а плюс к тому и высшая власть на местах переходила к Oberhauptleute, «предводителям дворянства». Правда, в качестве компенсации (делать верного вассала совсем уж марионеткой Варшава не хотела), «уставы» были даны и городам, переведенным в прямое подчинение герцогу.
Что резкие ограничения полномочий мало кому из глав государств понравятся, ясно. Однако Фридрих был из меньшинства. В отличие от брата-изгнанника, спокойный, рассудительный и склонный к взаимовыгодным компромиссам, он очень точно уловил, что в новациях для власти есть и прямая польза. Во-первых, отныне дворянству, ранее только капризно требовавшему печенек, но ни за что не отвечавшему, предстояло принимать решения и вместе с герцогом, - если не в первую очередь, - нести груз ответственности за свои действия. А во-вторых, с этого момента стало ясно, что Варшава строит планы не сейчас, так позже упразднить автономию Курляндии как таковую, чего потомкам крестоносцем совершенно не хотелось, и при таком раскладе своевольные «юнкеры» становились естественным союзником какого-никакого, но своего герцога. Так что, по крайней мере, власть Митавы окрепла, а некто Отто Гротгус, многолетний вождь радикальной оппозиции «тиранам», стал ближайшим, очень доверенным советником герцога, без поддержки которого Фридриху едва ли удалось бы добиться главной цели жизни – сохранения власти за родом Кетлеров. То есть, передачи престола племяннику Якобу, сыну Вильгельма, которого Фридрих воспитывал лично и очень любил. И надо сказать, было за что.
Просвещенный абсолют
Судя по всему, юный Якоб, родившийся 28 октября 1610 года, был человеком из разряда «штучных». Одаренный во всех отношениях, с правилами и моралью, получивший прекрасное образование в Кенигсберге и Берлине, с опальным отцом он был почти не знаком, делал жизнь с дяди и под диктовку матери, с раннего детства объяснившей ему, что при всех талантах без «сухого закона» в жизни не преуспеть. А что из парня будет толк, все признали, когда он, вернувшись из «перегринации», первым делом начал обустраивать морские порты, восстанавливая разрушенные войнами терминалы и строя (на собственные, от своих имений деньги) судостроительные верфи. При этом, нос не задирал, с предводителями дворянства общался уважительно, предлагал сотрудничество и долю в задуманных проектах, - так что в 1638-м, когда старенький дядя Фриц решил сделать племянника соправителем, «общество» приняло инициативу на «ура», скинувшись на бакшиш варшавским магнатам, дабы те не позволили королю Владиславу IV, желавшему назначить герцогом Курляндии своего брата Яна Казимира, реализовать такую несправедливость. И те без особых проблем помешали.
Короче говоря, когда в августе 1642 года престарелый дядя, пережив младшего брата, наконец, скончался, и Якоб, получив утверждение Варшавы, стал полноправным герцогом, подданные имели все основания ждать золотого века. И таки да. Прогресс, и без того очевидный, рванул в галоп. Якоб знал, чего хочет, и Якоб знал, как добиться своего. В первую очередь, «призвали учителя»: по всему герцогству открывались школы, в Митаве даже женские, а также государственные (бесплатные) больницы. Дальше – больше, всего и не перечислишь: достаточно несколько лет захолустная, нищая, разрушенная недавней шведско-польской войной Курляндия стала, скажем так, «прибалтийским тигром». Один за другим росли заводы, производя товарыобеих групп, «А» и «Б», со стапелей одно за другим сходили на воду самые современные суда, как торговые, так и военные. На пике бума, в 1658-м, торговый флот Якоба состоял из 60 крупных судов, а ВМФ 44 «линкоров», - и заказы на постройку кораблей поступали аж из Франции, а на фрахт из самой Венеции. Правда, очень мешало воровство, однако и эту проблему молодой герцог решил успешно, перестав приглашать менеджеров из забугорья, а доверив руководство собственным подданным (разумеется, немецкого происхождения, но про туземцев никто не вспоминал по умолчанию).
Всё? Не-а. Помимо прочего, - в соответствии с духом времени, - Якоб, как большой, инициировал поиск колоний. Сперва, правда, попросился в партнеры к британской Ост-Индской компании, но затем, сообразив, что с жуликами толку не будет, начал играть в реальную конкисту. И очень даже не без успеха: в Африке у местного царька был куплен островок и участок земли на материке, близ реки Гамбии, построены форт и поселок, началась торговля, - всем, чем душа пожелает, кроме (особый приказ Якоба) невольников. Такая щепетильность, кстати, крайне бесило капитанов работорговых флотилий, шаставших у берегов Черного Континента на предмет скупки, но чиновников, рисковавших за взятки нарушать запрет, согласно инструкциям из Митавы, увольняли с конфискацией и без пособия. Ну и примерно то же происходило в Вест-Индии, где на купленном у англичан островке Тобаго выросла укрпеленные поселки, именуемые исконно по-латышски, Якобсфорт, Казимирсгафен и Фридрихсгафен, - и обо всем этом, кстаи, нынешние латвийские историки обожают поминать, как о свидетельствах славного прошлого их маленькой, очень суверенной нации.
Помни о Поликрате
В общем, как писал современник, проезжавший через Курляндию примерно в 1655-м, когда Якоб праздновал пятнадцатилетие пребывания у руля, «Нет слов, чтобы описать блаженство и богатство этих благословенных краев. Достаточно сказать, что в тавернах почтенные бюргеры, мастера, торговцы и знатные господа, владеющие землями, совместно с матросами, портовыми поденщиками и прочим простым людом, дружно поднимают кружки с добрым пивом за здравие любимого герцога». И было отчего. Любимый герцог ежедневно и ежечасно оправдывал доверие подданных. Справедливо именуя себя «первым работником Курляндии», он пахал как вол: лично курировал основные объекты, не позволяя себе даже послушать музыку, до которой был крайне охоч, вел активную дипломатическую работу, простив долги императору Священной Римской империи, получил наследственный титул германского имперского князя, тем самым введя род Кетлеров в сливки европейских элит. И сверх того, крепя авторитет в «верхах», умел, не притворяясь, добиваться признания «низов». Во всяком случае, после 28 февраля 1648 года, - когда герцог едва не погиб, спасая из проруби нескольких либавских детишек, - его популярность в массах достигла максимума, вообще возможного для человека, который еще жив.
Неудивительно, что в какой-то момент имя Якоба Кетлера стало своего рода критерием успеха. Якобу завидовали. Якобом восхищались. На Якоба старались равняться мелкие германские князьки, а князья покрупнее вступали с ним в уважительную переписку, прося совета и консультации по самым разным вопросам. И только сам Якоб, - это видно по сохранившимся письмам периода расцвета, - смотрел на ситуацию трезво. Не знаю, слышал ли он что-то о Поликрате и его перстне (скорее, как культурный человек, слышал), но даже если и нет, оснований для тревоги хватало. Дальновидный аналитик, он наблюдал, как страшно разорила Европу беспощадная Тридцатилетняя война, по счастливому случаю, не затронувшая Прибалтику, предвидел неизбежность очередной, окончательной схватки Швеции с Польшей, - и боялся. Прекрасно понимая, что его крохотное «княжество в табакерке» может быть уничтожено в любой момент, и поделать с эти ничего нельзя. Разве что, попытаться объявить нейтралитет и добиться от потенциальных участников будущей войны гарантий уважения этого нейтралитета.
Вот ради этого зыбкого, почти невероятного шанса, проявив чудеса убедительности и не жалея денег, герцог добился созыва специального конгресса в Любеке. А там, пару лет поговорив, представители заинтересованных сторон, включая Польшу, при участии Франции, главной победительницы в прошедшей войне и практически гегемона Европы, дали таки гарантии, что Курляндия, ежели что, вправе остаться в стороне от конфликта, при том единственном условии, что дом Кетлеров станет снабжать всех, кто потребует, продовольствием. И это, конечно, было огромной дипломатической победой, но в реальной жизни, где правила диктует сила, победа была хуже поражения. Просто потому, что когда война все-таки началась, в первые же её дни генерал Роберт Дуглас, командующий шведскими войсками в Прибалтике, без всяких разговоров ввел в Курляндию войска, в ночь с 28 на 29 сентября 1658 года овладел Митавой и после категорического отказа герцога присягнуть Стокгольму объявил Якоба и его семью «пленниками Трех Корон», - и плен, сперва в Риге, а потом в Ивангороде, оказался далеко не формальностью: Кетлеров, вымогая присягу, держали в настолько тяжелых условия, насколько это допускали приличия времени, порой угрожая и казнью. Тем не менее, Якоб твердо отказывался признать верховную власть Швеции, заявляя, что лучше умрет на плахе, - и в конце концов, стойкость оправдала себя: война, окончившись ничем, оказалась все же выгоднее для Польши, и по Оливскому миру герцога в июле 1660 года освободили, взяв на прощание клятву, что «мстить шведам не будет, а будет верным другом».
Продолжение следует.
Оценили 0 человек
42 кармы