КАТЫНСКАЯ ЛОЖЬ

"Прибыльным делом стала Катынская трагедия для тех, кто ради собственных интересов готов был спекулировать на самом святом, на крови единородцев."

"Примерно через полгода после того, как андерсовские «вояки» покинули нашу страну, польская проблема обострилась вновь, причём с самой неожиданной стороны, доставив беспокойство нашему руководству и весьма неприятные заботы мне лично. Прибыв по звонку Поскребышева в Кремль, я застал Сталина в таком раздражении, в каком не видел после истории со Светланой, когда дело дошло до пощёчины. Окно квартиры, выходившее на Царь-пушку, было открыто, но это не приносило прохлады, поздний летний вечер был таким душным, что Иосиф Виссарионович, сбросив китель, остался в бязевой солдатской рубахе. Придерживая правой рукой полусогнутую левую (ныла она иногда, а может, ушиб её), быстро расхаживал в полутьме от стены до стены. Спросил резко:

— Что известно о расстреле польских офицеров, взятых в плен в тридцать девятом?

— Собственно, ничего, — пожал я плечами. — Только заявления Геббельса и его молодчиков о том, что неподалёку от Смоленска в дачной местности Катынь якобы обнаружено массовое захоронение убитых поляков.

— Якобы или действительно? Когда, сколько, кто убивал, могут спросить Рузвельт и Черчилль. Что должен им ответить?

— Есть только заявления Геббельса, — повторил я. — В Катыни работает созданная немцами комиссия. Похоже, ещё одна пропагандистская атака.

— Клин между нами и союзниками, — сформулировал Иосиф Виссарионович.

— Пропагандистский крючок с новой наживкой.

— Польское правительство в Лондоне этот крючок заглотило. И по-моему, сделало это очень охотно. Слишком быстро и слишком шумно. Помогают немцам сеять недоразумения. А у нас никакого противоядия. Это недопустимо, Николай Алексеевич. Ну что мы скажем англичанам и американцам? Они не пройдут мимо, будьте уверены. А этим двум дуракам, Лаврентию и Меркулову, ничего, видите ли, неизвестно. Так они утверждают. Может сами и напортачили, а спрятать концы ума не хватило. Надеются, что пронесёт. Начните с этих болванов, поговорите с ними, пройдите по всей цепочке. Мы должны опираться на истину.

— Чтобы в любом случае не попасть впросак, — поддержал я. — Но в Катыни немцы.

— Пока немцы. А вы работаете здесь.

Значит, понял я, опять привычная схема: официальные органы ведут своё расследование, а я независимо от них готовлю объективные материалы для Иосифа Виссарионовича, чтобы он, сопоставив факты и мнения, сделал свои выводы.

Методика, конечно, плодотворная, но для меня все это — добавочные заботы, поиски, встречи с людьми, которых и видеть-то не хотелось. Я к тому же, если впрягался в воз, то тянул его — изо всех сил, иначе не мог, натура не позволяла, а силы были уже далеко не те, что прежде.

Считаю нужным поведать о своём видении и понимании катынских событий хотя бы потому, что конфликт этот не закрыт до сих пор. Наши враги на Западе, достойные наследники геббельсовской пропаганды, всякие там Би-би-си, «Свободы», картавые американские «голоса» и прочая антисоветская, антирусская шушера с завидным постоянством бьёт и бьёт в одну точку, продолжая раздувать катынские страсти, бессовестно манипулируя памятью погибших поляков. Повторяю, в общем, то, что в своё время докладывал Иосифу Виссарионовичу.

С чего началось? Летом 1942 года рабочие тодтовской (военно-строительной) организации, в которой под руководством немцев трудились лица разных национальностей (оружие им не доверяли), обнаружили среди деревьев ров, наполненный трупами, ещё не успевшими разложиться. Большинство составляли польские офицеры в своей традиционной форме, но были трупы и в русских гимнастёрках, и в гражданской одежде. Это были не погибшие в боях, не умершие от болезней, а главным образом расстрелянные. Тодтовские рабочие-поляки заинтересовались, естественно, прежде всего своими согражданами. Стали копать дальше, счёт трупам пошёл на сотни. Начались споры-разговоры, возникли вопросы. О случившемся сообщили в Берлин. Срочно прибывшие оттуда представители гестапо распорядились все работы в Катыни прекратить, ров засыпать и заровнять, рабочих-поляков разослать по другим строительным подразделениям, а наиболее осведомлённых ликвидировать. Ни единого сообщения не просочилось в печать. Над Катынью опустилась завеса секретности, и все же слухи о захоронении расстрелянных полностью пресечь не удалось, они продолжали распространяться, дошли до Польши. Назревал скандал, очень и очень невыгодный немцам в той обстановке, которая сложилась весной 1943 года.

Поражение под Сталинградом не только подорвало могущество фашистской армии, но и оказало огромное моральное влияние на сателлитов Германии, на население оккупированных государств. Пошатнулась вера в непобедимость Гитлера. Подняли головы противники немецких фашистов. Авторитет Германии резко упал. Она вынуждена была уже не столько диктовать свою волю захваченным странам, сколько искать их расположения, даже заискивать перед ними. Особенно перед населением тех стран, которые лежали на пути советских войск в Германию, тех территорий, на которых немцы рассчитывали измотать, остановить наступающие русские армии. А это прежде всего Польша и республики Прибалтики. Если не поддержка, то хотя бы нейтралитет населения этих территорий требовался теперь немцам. Нельзя было разжигать ненависть. Но фашисты натворили там уже столько чёрных дел, что сокрыть их становилось все труднее, заслоны секретности лопались то в одном, то в другом месте.

Известия о планах уничтожения целых народов, об истреблении евреев, цыган и поляков, о многочисленных лагерях смерти распространялись повсюду, но подлинных фактов, подлинных свидетельств о злодеяниях фашистов на контролируемых ими территориях было недостаточно. Дисциплинированные немцы умели хранить тайны. Лишь в сорок третьем году начала обрисовываться подлинная картина гитлеровского «нового порядка», удушливый запах печей фашистских крематориев ощутили жители не только Европы, но и всего мира. Получил известность целый пакет документов о поведении захватчиков в прибалтийских республиках. Приведу хотя бы один, он короткий и в то же время показывает положение не вообще, а в конкретном месте на конкретных примерах.

"Секретно! Государственной важности.

Шеф полиции безопасности и СД

Берлин, 12 октября 1941 года

Тираж 50 экз.

Обзор событий в СССР № 111

ЕВРЕИ В ЭСТОНИИ

К началу 1940 года в Эстонии проживали примерно 4500 евреев. Из них 1900-2000 жили в Ревеле. Крупные еврейские общины были в Тарту, Нарве и Пярну, в сельской же части Эстонии было мало евреев…

Во время продвижения германских войск по эстонской территории примерно половина евреев приготовилась к бегству, так как эти евреи сотрудничали с советскими властями и с ними же собирались бежать в восточном направлении. Лишь немногие были схвачены в Ревеле, поскольку путь к бегству им был отрезан. После занятия страны в ней, вероятно, находилось около 2000 евреев.

Созданная в момент вступления вермахта служба самообороны немедленно приступила к арестам евреев. Спонтанных демонстраций против евреев не было, так как население предварительно не получило разъяснений.

Поэтому с нашей стороны было предписано следующее:

1. Подлежат аресту все евреи мужского пола старше 16 лет.

2. Подлежат аресту все работоспособные еврейки в возрасте от 16 до 60 лет, живущие в Ревеле и его окрестностях. Их следует использовать на торфоразработках.

3. Евреек, живущих в Тарту и его окрестностях, разместить в синагоге и одном из жилых домов.

4. Подлежат аресту все работоспособные евреи и еврейки, живущие в Пярну и его окрестностях.

5. Подлежат взятию на учёт все евреи с указанием возраста, пола и степени пригодности для работ и на предмет помещения в сооружаемый лагерь.

Евреи-мужчины старше 16 лет, за исключением врачей и назначенных на должности старшин, под надзором зондеркоманд были казнены членами эстонских отрядов самообороны. В городе и окрестностях Ревеля казни продолжаются, так как поимка прячущихся евреев не закончена. Количество до сих пор расстрелянных в Эстонии евреев составляет 440.

По завершении этого мероприятия в живых останутся 500 — 600 евреек с детьми.

Сельские общины уже сейчас полностью свободны от евреев…

В качестве немедленных мер предусмотрены следующие:

1. Обязательное ношение всеми евреями старше 6 лет жёлтой размером не менее 10 сантиметров звезды, нашиваемой на одежду с левой стороны груди и сзади на спине.

2. Запрет на выполнение любых общественных работ и занятие промыслом.

3. Запрещение на пользование тротуарами, общественным транспортом, посещение театров, кино, закусочных.

4. Изъятие всех ценностей, принадлежащих евреям.

5. Запрет на посещение школ".

И все это — по отношению лишь к одной группе населения, только в одной маленькой республике, которую и на карте-то не разглядишь. А раздвиньте рамки пошире, на простор всех оккупированных стран, да ещё не таких дружественных, каковой немцы считали Эстонию, а государств, намеченных к уничтожению… Мерзость всплывала, преступления фашистов проявлялись, а тут ещё болезненные слухи о массовом расстреле поляков в Катынском лесу, грозившие окончательно испортить отношения немцев с поляками, превратить Польшу из надёжного тыла, из широкого предполья во враждебную территорию, в благоприятный плацдарм для противника, то есть для советских войск. Из уст в уста передавались сообщения о том, что в Катыни немцы расстреляли не только офицеров, но и женщин, и детей, привезённых из Западной Белоруссии, из самой Польши. Называлась ошеломляющая цифра — до 400000 убиенных. Ну, это слишком, я в это не верил. Однако молчание гитлеровцев подливало масла в огонь. Немцам требовалось переломить обстановку. И они решились на провокацию, преследуя, по моему мнению, двоякую цель: обелить себя и скомпрометировать нас. Катынь все ещё была у фашистов, они могли провести там любые мероприятия. А опыта фальсификаций им было не занимать.

Весной 1943 года немцы «открыли» наконец Катынь для общественности. Подняли пропагандистский шум, утверждая: злодейство совершили советские карательные органы. Дезинформация велась на высоком государственном уровне, в неё включились вслед за Геббельсом Гиммлер и Риббентроп. Были созданы комиссии: польская и «международная», из представителей дружественных Германии стран. Понятно, кого отбирали в эти комиссии. Первая из них прибыла на место 11 апреля. Ей продемонстрировали часть вскрытых захоронений. Самостоятельным расследованием они не занимались. Немцы принимали приехавших «гостей», как экскурсантов, водили, куда считали нужным, показывали и рассказывали то, что хотели. Членам первой и последующих комиссий, прошедшим по заранее подготовленным маршрутам, оставалось только подписывать протоколы. Суть сводилась к одному: профильтровав пленных офицеров в различных лагерях, выявив наиболее опасных и нежелательных, органы НКВД свезли их в одно место, в район Смоленска, где тайно уничтожили и захоронили. Примерное количество поляков — от 12 до 15 тысяч, точную цифру установить было трудно, так как в могилах имелось много «посторонних вкраплений», от истлевших трупов до совсем «свежих».

Во всех материалах комиссий, с какими мне довелось познакомиться, выделялась главная мысль: поляков расстреляли весной 1940 года и никак не позже, не летом или осенью 1941 года, когда в Катыни были уже немцы. То есть навязывался, утверждался вывод: польских офицеров уничтожили советские органы. В данном случае сроки решали все. Но вот аргументов было маловато. Да, собственно говоря, аргумент имелся только один: все комиссии ссылались на то, что немцы, выкопав и осмотрев 5 тысяч трупов, не нашли у них никаких бумаг (писем, дневников, квитанций, документов, справок и т. д.), датированных позже весны 1940 года. Датированных ранее, причём хорошо сохранившихся на трупах, оказалось якобы много и разных, а с весны — ничего. Но помилуйте — убедительно ли это? Немцы могли просто не предъявить комиссиям документы, противоречащие выдвинутой версии. Сожгли, и все тут. Возможны и другие варианты. Так что главная ссылка, подтверждавшая срок расстрела, для меня лично отпала сразу и полностью.

Как ни настраивали немцы членов комиссий, как ни отшлифовывали вместе с ними материалы, предназначавшиеся для опубликования, скрыть полностью все факты, «работавшие» против инициаторов акции, было невозможно, они просачивались, проявлялись если не прямо, то косвенно. Не имелось, например, подтверждений того, что в районе захоронений обнаружены стреляные гильзы русского образца. Зато немецких оказалось в изобилии: любой профан способен отличить немецкую гильзу от русской. У немцев кольцевой вырез, а у нас кольцевой выступ для выбрасывания гильзы при открывании затвора. И обоймы, соответственно, разные. И убиты были поляки немецкими пулями. Можно, конечно, выдать все это за хитроумие НКВД, предусмотрительно замаскировавшего своё преступление применением чужого оружия, но не слишком ли это сложно, не слишком ли высока оценка дальновидности наших органов — будто знали, что в Катынь немцы придут! И ещё. Трупы поляков, оказывается, хорошо сохранились, будто не пролежали кучно, едва присыпанными, три лета и три зимы.

Вот немецкий документ:

Управление генерал-губернаторства

Телеграфный отдел

Телеграмма № 6

Отправитель: Варшава, 3 мая 1943, 17.20, Отдел внутренней администрации Варшавы

Получатель: Управление генерал-губернаторства, Главный отдел внутреннего управления,

Главному административному советнику

Вайраух — Краков.

ВЕСЬМА ВАЖНО

НЕМЕДЛЕННО

Секретно: Часть польского Красного Креста вчера из Катыни возвратилась. Служащие польского Красного Креста привезли гильзы патронов, которыми были расстреляны жертвы Катыни. Оказалось, что это немецкие боеприпасы калибра 7,65 фирмы Геко.

Письмо следует. Хайнрих.

Обстоятельно изучая в Москве распространяемые немцами материалы, связанные с Катынью, я находил в них все больше несообразностей, рассчитанных на простаков или допущенных по собственному недомыслию. Вот пример. 130 240 польских военнослужащих, оказавшихся у нас в плену, содержались в нескольких лагерях, в том числе возле Харькова, Калинина, Козельска. Допустим, в этих лагерях действительно были выявлены «нежелательные элементы», представлявшие, по мнению соответствующих органов, какую-то опасность. Их расстреляли бы и похоронили на месте, вот и вся недолга. Без лишних свидетелей. И в Козельске, и в Калинине условия для этого были идеальные: леса, глухомань, безлюдье. Какой же смысл молодых офицеров — артиллеристов, пехотинцев, моряков, — везти за многие сотни вёрст с востока на запад, поближе к Польше, к Германии, собирать в густонаселённой местности 15 тысяч обречённых, тайком в течение многих ночей (сразу не управишься) расстреливать их, рыть и затем закапывать огромные траншеи-могилы! Абсурд какой-то. Я не переоцениваю умственные способности руководящих работников Наркомата внутренних дел, но и не считаю их круглыми идиотами, действовавшими себе во вред, нарушавшими одну из главных заповедей своего ведомства — секретность.

К тому времени, о котором идёт речь, союзники уже объявили о том, что все фашисты, совершившие преступления против человечества, виновные в истязаниях и убийствах, получат соответствующее возмездие, их найдут и покарают, где бы ни прятались, и без срока давности. Получив столь серьёзное предупреждение, гитлеровцы разных рангов, от рядовых гестаповцев до высших чинов рейха, принялись заметать следы своих злодеяний, особенно на территориях, близких к линии фронта. Именно так воспринимался нами первое время шум, поднятый немцами по поводу захоронений в Катынском лесу. В Англии и Соединённых Штатах расценили эту акцию как очередной продукт геббельсовской пропаганды, ставшей притчей во языцех. Думаю, что и сами немцы покричали бы, извлекли какие-то дивиденды из очередной кампании и забыли бы о ней, переключившись на следующую выдумку. Однако нашлись силы, узревшие в фашистской версии большую пользу для себя, поспешили превратить её в козырную карту большой политической игры.

Польское эмигрантское правительство в Лондоне — вот кто подхватил и принялся раздувать геббельсовскую гипотезу, узрев в ней последний шанс для своего спасения. Враждебно настроенное к Советскому Союзу, недавно в очередной раз «насолившее» Сталину, добившись того, что армия Андерса в самый трудный момент войны была выведена в нейтральное государство — это коварное правительство обречено было на полный провал, на самоликвидацию. Красная Армия, наступая, приближалась к Польше, и эмигрантское правительство в Лондоне становилось попросту никому не нужным. В том числе даже покровителям англичанам, пригревшим кучку «министров» без территории, без реальной власти. И вдруг появилась возможность громко, скандально заявить о себе, выступив в защиту соотечественников. Нет, не тех миллионов поляков и польских евреев, которые уничтожались гитлеровцами (это общеизвестно, осуждено, политического капитала не наживёшь), а тех, кто якобы подвергался репрессиям со стороны советских властей. Тут что-то новенькое, свежее. Такой ход показался эмигрантскому правительству столь выгодным, что оно решилось на него даже вопреки настоянию американцев и англичан, не желавших обострять отношения с Советским Союзом. Прибыльным делом стала Катынская трагедия для тех, кто ради собственных интересов готов был спекулировать на самом святом, на крови единородцев.

Узрел я в поведении эмигрантского правительства черту, вообще характерную, на мой взгляд, для польской элиты. Ещё до революции, общаясь с польскими аристократами, обратил внимание на их двуликость, лукавую уклончивость, прикрываемые заносчивым высокомерием, внешним лоском, граничащим с бутафорской манерностью. Был у меня даже разговор по этому поводу со Сталиным, который, с присущим ему стремлением во всем докапываться до сути, своеобразно определил особенности польской элиты, увидев их истоки в географическом положении, в истории развития государства. «Испокон веков норовят усидеть на двух стульях», — сказал Иосиф Виссарионович.

И верно. Зажатые между двумя могущественными соседями, Россией и Германией, поляки всегда вынуждены были лавировать, заискивать, хитрить, дабы потрафить несовместимым интересам той или другой стороны. Польша часто превращалась в огромное поле сражения, её территорию много раз делили, разрывали на части. Если и пожили поляки какое-то время спокойно, развивая экономику и умножая население, то лишь в ту пору, когда входили в состав Российской державы. А потом, с началом первой мировой войны, опять все закрутилось в водовороте самолюбивых страстей, которые швыряют страну то к одному, то к другому берегу: никак не может обрести она надёжный причал. Отсюда, от географии и истории, идёт и раздвоенность, и приспособленчество, и другие черты, особенно заметные у аристократии.

Слова, построение фраз в польском языке схожи с русскими, — как-никак славяне, следовательно, и мировосприятие, мироосмысливание имеют много общего. Но славянские слова пишут они чужеродными буквами, алфавит почти такой же, как у немцев. Умудряются вот воспринимать, думать по-славянски, а излагать, выражать себя совсем в другом ключе. И в Бога веруют не православно, а католически. Бывая в польских губерниях России, я всегда удивлялся крайней бедности основного крестьянского населения, той беспредельной алчности, с которой обирали землепашцев и вообще весь трудовой люд ясновельможные паны и буржуа. Рабы и хозяева — два совершенно различных мира: чёрное быдло в хижинах и высокомерная элита во дворцах, изо всех сил старавшаяся выпятить, показать себя, блеснуть внешним лоском в соответствующих кругах других государств: мы, дескать, не хуже! Над этим стремлением посмеивались, бывало, в петербургских салонах: сверху шёлк, а в брюхе щёлк.

Очень уж носились поляки со своим особым патриотизмом, стремлением к независимости. Как с модой. А дошло дело до большой драки — и пропала их спесь. Самые крикливые и кичливые разбежались кто куда, уклоняясь от битв. Как вышеупомянутые «вояки» армии Андерса. Доводилось мне слышать тогда, что в польских формированиях если кто и рвётся в бой с немцами, так это польские евреи, стремившиеся спасти своих сородичей в Варшаве и других городах или хотя бы отомстить за погибших. Еврей — самый лучший польский солдат — таков парадокс! Нет, не интриганы из эмигрантского правительства в Лондоне и не подчинённые ему польские формирования защитили честь государства, спасли польский народ от полного уничтожения фашистами, а сделала это ценой больших жертв Советская Русская Армия-освободительница при содействии Войска Польского, возрождённого на нашей территории вопреки лондонским злопыхателям. Это наша и только наша заслуга в том, что «аще польска не сгинела», как поётся у них. А эмигрантское правительство не содействовало обшей победе, не спасало собственных граждан, по, наоборот, объективно способствовало немецким оккупантам, разжигая рознь между нашими народами, стираясь вбить клин между союзниками по антигитлеровской коалиции, используя любые, даже самые неблаговидные возможности. В том числе и Катынь.

Значит, главное, что надо было определить в катынском деле, это время расстрела, от чего зависели все другие выводы. Если поляков уничтожили весной сорокового года, как утверждали немцы, то ответственность, безусловно, ложится на НКВД. Если после июня сорок первого года, то виноваты только фашисты, захватившие Смоленщину в начале войны. Изучая имевшиеся у нас материалы, я обратил внимание на один малозаметный факт, который мог бы стать решающим в определении даты акции. Однако молчал до поры до времени: надо было самому побывать в Катыни, увидеть захоронения собственными глазами и лишь после этого с чистой совестью докладывать Иосифу Виссарионовичу свои соображения. Поехать в Катынь я не мог, она все ещё находилась за линией фронта, и надежда на объективное расследование с каждым днём уменьшалась. Гитлеровцы творили там с захоронениями что хотели, могли какие-то трупы увезти, уничтожить, заполнить могилы другими, подобранными на поле боя, соответственно переодев их. Могли доставить из Польши, где велось массовое физическое истребление поляков и евреев, и трупов было в сотни, в тысячи раз больше, нежели в Катыни, любой давности и любого возраста — выбор неограниченный. Учитывая это, я все же надеялся, что подмеченный мною факт не утратит своей значимости и окажется в конечном счёте решающим на чаше весов. К этому факту мне предстояло вернуться после освобождения оккупированной территории, а пока я исследовал ту часть «цепочки», которая находилась на нашей стороне и была полностью мне доступна.

Никаких официальных бумаг об уничтожении пленных поляков, никаких документов на сей счёт, исходивших из высших органов власти, в том числе из Политбюро, мне найти не удалось, хоть я и старался. Лучше ведь, если бы их обнаружил я, а не кто-то другой, способный использовать подобные документы для каких-либо своих целей. Мне могут возразить, что бумаг вообще могло не быть, отчётности вообще могли не вести, поляков «убирали» по устному секретному распоряжению — и концы в воду. Однако рассуждать так способен либо дилетант, совершенно незнакомый с работой наших особых органов, либо демагог от политики, болтающий абы что доверчивым слушателям.

Много обоснованных претензий можно предъявить действиям НКВД — НКГБ, но их никоим образом нельзя обвинить в нарушении существовавших тогда законов и тем более в отсутствии или искажении отчётности. Скрупулёзно документировалось все, от подробностей обыска при аресте до медицинского заключения в случае казни. Не берусь судить о квалифицированности таких фиксаций, но порядок соблюдался неукоснительно. И не потому лишь, что должностные лица, занимавшиеся подобной работой, были заядлыми законниками или отличались особой педантичностью (хотя имелось немало и таких) — сама служба заставляла их строго соблюдать все правила и формальности. Они ведь имели дело не с какими-то второстепенными вопросами, а с самыми главными: с судьбами, с жизнями человеческими. А события менялись быстро, тот, кто вчера был в седле, оказывался вдруг под конём, сподвижник становился заклятым врагом, а того, кого недавно расстреляли, поднимали до уровня героя. При этом за ошибки отвечали не только высокие партийно-государственные руководители, но и рядовые исполнители — куда, мол, смотрели?!

Мы уже говорили, что, по разным соображениям, в конце двадцатых годов была изрежена когорта первых чекистов дзержинско-ленинского призыва. Их сменила волна троцкистско-еврейская, которая в массе своей была ликвидирована при Сталине руками Ягоды и Ежова. Затем Берия «пропалывал» и укреплял кадры. При этом головы свои сохраняли лишь самые предусмотрительные, сумевшие оградиться оправдывающими документами, не позволявшими безболезненно «убирать» их.

Постепенно многие чекисты привыкли к осторожности, к необходимости строго выполнять приказы, постановления, инструкции. От буквы до буквы. И документировать все свои действия. Если, к примеру, вести допрос, то лишь в тех пределах, которые предусматривались для подозреваемых или обвиняемых данной категории. Физическое воздействие, пытки — только к лицам, попадавшим под определённые пункты инструкций. К другим ни-ни, самому боком выйдет. Во всех случаях обязательно указывалось, на основании какого пункта — параграфа выполнялись те или иные действия и чем они завершались, опять же со ссылкой на конкретное обоснование. Так что смею заверить публику: в наших особых органах как нигде строго соблюдались установленные свыше правила, а отчётность была полной и добросовестной. Если и случались искажения истины, то делалось это крайне редко, и с такой виртуозностью, что комар носа не подточил бы. На фальсификацию шли очень неохотно, лишь под сильнейшим нажимом, видя в этом преступление, угрозу для самого себя, опасаясь расплаты при изменении ситуации.

По отношению к пленным полякам никакой подтасовки просто не требовалось, отчётность была самая обычная, простая, порой даже без обычного для органов грифа «секретно», — в чем я лично убедился. Хроника такова. Первые шесть месяцев после нашего похода в Западную Украину и Западную Белоруссию, то есть до марта 1940 года, все пленные и интернированные поляки содержались в нескольких лагерях в примерно равных условиях. Шло определение, кто есть кто, разбивка на категории: по званиям, по специальности, по возрасту, по здоровью. Выясняли, кто сознательно перешёл к нам, не желая попасть к немцам, кто сдался без боя, кто сопротивлялся. Учитывались аспекты не только политические, международно-правовые, но и возможность использования людей в польских военных формированиях, которые намечалось создать на нашей территории.

Ну и сторона экономическая. В нашей строящейся, быстро развивавшейся державе не хватало рабочих рук, особенно квалифицированных тружеников. А тут почти сто пятьдесят тысяч бездельничающих мужчин, не приносящих никакой пользы. Не настолько богаты мы были, чтобы ни за что ни про что содержать такую ораву. Каждому из этих «лагерных страдальцев», с подъёма до отбоя бивших баклуши, обеспечивалось медицинское и бытовое обслуживание, выделялся очень даже неплохой паёк. Пленный офицер получал 800 граммов хлеба в сутки, 75 граммов мяса, соответствующий приварок, почти полтора килограмма сахара в месяц и все прочее. Футбол гоняли от скуки и избытка энергии. Да ещё добились, что НКВД выплачивало ежемесячно по 20 рублей для личных расходов. На такие деньги можно было приобрести 40 пачек папирос среднего качества.

Неофициальная статистика смертности в лагерях для военнопленных в различных странах за первую половину двадцатого века, собранная самодеятельными специалистами-старателями, говорит о том, что больше всего погибало людей в лагерях японских и немецких. При Гитлере смертность достигала восьмидесяти и в некоторых случаях даже ста процентов, при среднем уровне у немцев до тридцати процентов в год. Понятно, скверное питание, непосильный труд, отсутствие медпомощи, истязания, казни — фашисты сознательно превращали лагеря военнопленных в фабрики смерти. Тяжелейшая обстановка была в лагерях английских и американских. А самый низкий процент «отсева» военнопленных был, пусть это не покажется странным, в нашей стране. Конечно, лагеря — не курорт, зачастую умирали раненые, больные, ослабевшие. Особенно в трудных 1942-43 годах. Но если средний мировой процент годовой гибели пленных колебался в пределах 10 процентов, то у нас он был значительно ниже.

Пленных, естественно, у нас не баловали, но условия для выживания создавали. В лагерях, где с 1945 года содержались, к примеру, японцы, смертность составляла всего 1,5 — 2 процента, то есть была ниже, чем естественная убыль населения того или иного государства в мирное время (к этому уникальному явлению мы вернёмся позже). То же самое и в лагерях для поляков, о чем сейчас идёт речь. Понятно, и там болели и умирали люди, как и везде, бывали несчастные случаи, расстреливали преступников, но общая смертность была ниже, чем среднестатистическая в мирных, домашних условиях. Сказывалось и то, что контингент был в основном молодой, крепкий, выносливый. И все же многое зависело от отношения к пленным, а отношение к полякам, как я уже говорил, было вполне благожелательное. Более того. Им было хорошо, а нам один лишь материальный ущерб. Какой-то выход из положения требовалось искать.

В Управлении НКВД по делам военнопленных, начальником коего был в ту пору П. К. Сопруненко, нашлись умные головы, разработали документ — предложение в адрес Берии и Меркулова о «разгрузке» лагерей, о переводе пленных поляков на своеобразный хозрасчёт. Предусмотрели различные меры. Из лагерей освобождены были 300 больных и старых офицеров. И ещё около 500 пленных, чьи семьи оказались на территории, вошедшей в состав СССР. Распустили по домам. Отныне это были наши граждане. Основную массу пленных составляли рядовые и сержанты — младшие командиры. Их направили работать в народное хозяйство, в первую очередь специалистов. Они трудились на заводах и фабриках без конвоя, на тех же правах, как и все наши люди, не только содержали себя, но и приносили заметную пользу.

С освобождёнными и расконвоированными все было ясно. Я сосредоточил внимание на двух других группах военнопленных, вокруг которых, собственно, и поднялась пропагандистская шумиха, которые стали предметом спекуляции как гитлеровцев, так и польского правительства в Лондоне. Враждебные нам злопыхатели кричали о том, что Сталин, расстреливая пленных польских офицеров, мстит за поражение, которое потерпел на берегах Вислы в 1920 году, уничтожает цвет польской нации, обескровливая её, подрывая стремление к независимости. Как и положено в клеветнической пропаганде, все здесь с расчётом на простаков, совершенно не знающих действительности.

О каком поражении можно говорить, если Юго-Западный фронт под руководством Егорова и Сталина, при участии Ворошилова и Будённого блистательно разгромил агрессивных белополяков и в кратчайший срок отбросил их от Киева до Львова: были созданы предпосылки для того, чтобы победоносно завершить военную кампанию 1920 года. Это уж Троцкий, Тухачевский и Гай допустили на Западном фронте столько глупостей, что умудрились утратить все наши достижения, позволили Пилсудскому удержать Варшаву, восстановить свои силы и совершить им же превознесённое затем «чудо на Висле». (Смотри книгу первую «Тайного советника вождя» — в моей исповеди, как в жизни, события проистекают одно из другого, в закономерном развитии. — Н. Л.) Кстати, и Ленин в той ситуации был далеко не безупречен; опять политики добивались своих целей (в данном случае мировой революции), мешая войскам достигать успехов чисто военных, для чего войска вообще-то и существуют. Ну, с виновных и спрос. А Сталину-то за что было «мстить» полякам? За собственные успехи в борьбе со шляхетским воинством? Да и кому мстить? Главная «месть» уже свершилась, польское государство, растоптанное гитлеровцами, перестало существовать, превращённое в генерал-губернаторство. С этого же и Вторая мировая война началась.

Если и стоило говорить о какой-то расплате с поляками, то не на государственно-политическом, даже не на военном, а совсем на другом уровне, на бытовом, на уголовном: кто-то должен был нести ответственность за преступления, совершенные поляками по отношению к нашим воинам, попавшим в плен в дни нашего поражения на Висле в 1920 году. Подробности я знал достаточно хорошо: некоторое время после гражданской войны вместе с Гаем входил в состав комиссии, расследовавшей злодеяния белополяков. Это вроде бы стёрлось, забылось, а напомнить нелишне — коли уж ликвидировать «белые пятна» истории, то не односторонне, а объективно.

Определить общее количество пленённых красноармейцев за время войны с белополяками, в том числе и во время польского контрудара под Варшавой, очень трудно. Хотя бы из-за анархичности событий на месте. Кого-то брали, кого-то убивали, кого-то отпускали по разным причинам и прихотям. Доказано: сотни пленных использовались пилсудчиками в качестве живых мишеней на стрельбищах для обучения и «закаливания» молодых легионеров. Нижняя планка попавших в плен красноармейцев определяется в 90 тысяч человек. В ноте же НКИД РСФСР от 9 сентября 1921 года фигурирует другая цифра: «В течение двух лет из 130 тысяч русских пленных в Польше умерло 60 тысяч». И далее: «Нет никакого сравнения между содержанием тех мелких обвинений, которые польское правительство предъявляет России, и той страшной громадной виной, которая лежит на польских властях в связи с ужасающим обращением с российскими военнопленными в пределах Польши».

Ещё цитата, теперь из отчёта российско-украинской делегации о своей работе в Варшаве за 1921 — 1923 годы. О нарушении, в частности, Женевской конвенции, о гибели российских военнопленных от тифа, холеры, дизентерии — о смертности, достигавшей более тридцати процентов от общего числа заключённых. «Содержа военнопленных в нижнем бельё, поляки обращались с ними не как с людьми равной расы, а как с рабами. Избиения военнопленных практиковались на каждом шагу»… Прибавим к сказанному голод, отсутствие медицинской помощи. И вот результат. По официальным данным погибли:

В лагере Пулава — из 1500 человек 570.

В лагере Стржалково — около 900 человек.

В самом большом лагере Тухоля — 22000 человек.

И так далее, с такими же страшными цифрами. Полную ответственность за преступления сии несёт II Речь Посполитая, просуществовавшая с 1918 по 1939 год, именно то государство, чьи пленные оказались в наших лагерях с начала Второй мировой войны. Эта ответственность не снимается с тех политиков, которые ныне величают себя воспреемниками этой самой II Речи. В том числе и за клевету на нас, схожую с геббельсовскими ухищрениями. Будем же считаться не с домыслами и болтовнёй, а только с реальными фактами и цифрами.

При тщательной фильтрации польских военнопленных 1939 года нашими органами было выявлено около 500 жандармов, полицейских, сотрудников разведки, контрразведки, пограничной охраны, часть которых — люди старшего возраста — была так или иначе связана с уничтожением российских воинов, оказавшихся в концлагерях после «чуда на Висле». Кое-кого в лицо опознали те, кому довелось пережить польский плен и вернуться на Родину. Безусловная вина была установлена в отношении примерно 100 карателей. Большинство из них находилось в лагере под Калинином, где и понесли заслуженное наказание: с контрольной пулей в голову. Уверяю, что Иосиф Виссарионович никакого участия в подобных разбирательствах не принимал, для этого имелись специальные ведомства, руководствовавшиеся соответствующими законоположениями.

Из выявленных жандармов, полицейских и иже с ними получили возмездие наиболее злостные. Остальные 400 человек (в этой главе я округляю цифры, может быть, немного больше или меньше), признанные Особым совещанием НКВД уголовными преступниками, были отправлены в места, считавшиеся наиболее трудными для проживания: в Заполярье, на Кольский полуостров. На тяжёлые физические работы — строить аэродром возле Мурманска. Конечно, нелегко было там бывшим карателям — полагаю, малую толику вины они искупили, но обратите внимание на такую подробность: почти все они уцелели, даже окрепли, трудясь на чистом воздухе, и со временем вернулись в свою Польшу. Отсюда следует, что наши органы никоим образом не ставили перед собой задачу «ликвидации» поляков, даже тех, кто запятнал себя русской кровью. А уж тем более молодых, невиновных. Немцы же до Мурманска не дошли и поляков-строителей не уничтожили. Разве это не ключ к разгадке Катынской трагедии?! Однако вокруг этого дела накручено столько измышлений, напущено столько тумана, что одним ключиком всех замков не откроешь.

Вернёмся к основному событию. По версии немецко-польских пропагандистов, примерно 15000 пленных польских офицеров были привезены из Старобельского, Харьковского и других лагерей в район Смоленска и там тайком расстреляны по ночам. Повторюсь: в этом нет никакой логики, никакого смысла. Если понадобилось убрать молодых офицеров, то гораздо проще и надёжней было осуществить это небольшими группами в местах постоянного пребывания. И быстрее, и затрат меньше. Для чего же грузить офицеров в разных местах в эшелоны, везти открыто за сотни вёрст — на всех узловых станциях знали бы про эти поезда с пленными. Какая необходимость доставлять их из лесной тверской глухомани поближе к границе, в густонаселённые места, где и поляков, кстати, проживало немалое количество. Зачем расстреливать тайком и зарывать рядом с дачным посёлком, под боком у большого пионерского лагеря? Нет, не сходятся тут концы с концами.

По моему мнению, сотрудники НКВД нарушили лишь одно международное правило, а именно то, которое запрещает использовать пленных офицеров на принудительных работах. Понимаю, тошно было видеть и сознавать, что 15000 молодых бездельников трескают свой паёк, спят как сурки и резвятся в спортивных играх. Вот и решили «бросить» их в район Смоленска на строительство дорог, весьма необходимых и для народного хозяйства, и на случай войны: немцы-то в полной готовности стояли не так уж далеко, на реках Нарев и Западный Буг. Такова первая причина того, что пленных офицеров собрали вместе. Но была и вторая, не менее существенная. Летом 1940 года, то есть уже после того, как пленные офицеры, по утверждению вражеской пропаганды, были «уничтожены», на территории нашей страны, опять же в преддверии войны с Германией, начинают формироваться польские воинские подразделения. А вербовкой польских офицеров, желавших сражаться с фашистами, занимается не кто иной, как заместитель Берии Меркулов. Определяет наиболее надёжных и достойных среди тех, которые сконцентрированы были возле Смоленска, а по версии наших врагов находились уже на другом, недосягаемом, свете.

Офицеров требовалось не сотни, а тысячи. Многие давали согласие, но работа эта была ещё в стадии развёртывания, лишь небольшая группа отобранных успела получить назначение в воинские части. Почти все они ушли потом от нас в Иран с предательской армией Андерса, но это другой разговор.

Основная масса офицеров оставалась в районе Смоленска, строя дороги. Грянула война. В спешке и сумятице отступления поляков не успели эвакуировать, они остались на территории, стремительно захваченной фашистами. И если для нас эти поляки были только пленными или интернированными, бежавшими к нам от немцев, то для гитлеровцев, превративших Польшу в своё генерал-губернаторство, польские офицеры были непримиримыми врагами, от которых лучше всего избавиться раз и навсегда.

Так размышлял я, не делая окончательных выводов, пока не побываю на месте действия, сознавая, что сам ход моих рассуждений приносит пользу нашей стороне, вооружая её, в том числе Иосифа Виссарионовича, аргументацией на случай, если таковая потребуется. А в Катынь отправился лишь после того, как осенью 1943 года наши войска отбросили фашистов от Смоленска на запад. Поехал вместе с большой и представительной комиссией, имевшей широкие полномочия. В неё входили люди, способные иметь своё мнение и не боявшиеся высказывать его, такие, как писатель Толстой и академик Бурденко. Были представители Православной Церкви, органов прокуратуры.

Очень важно, что во все время работы комиссии, при вскрытии захоронений, вместе с нашими товарищами находились американские и английские журналисты, дотошно вникавшие в подробности и, как известно, очень падкие до сенсаций. Но таковых практически не оказалось. Было лишь очень тяжёлое, угнетающее зрелище, способное свести с ума слабонервных. Многие могилы раскапывались во второй, в третий раз, а некоторые ещё больше. Летом 1942 года рабочими немецкой военно-строительной организации Тодта. В апреле следующего года так называемой «международной комиссией», созданной и направляемой Геббельсом. Теперь, в 1944-м, могилы вскрывали мы. Это официально. А установить точно, сколько раз захоронения раскапывались и закапывались вновь, не было никакой возможности. Трупы в некоторых из них были от очень старых до совсем свежих.

Выяснилось, что небольшое кладбище в Катынском лесу существовало с начала века. Там ещё в Первую мировую войну убитых и умерших от ран хоронили. Затем в гражданскую. Можно представить, что от них осталось. Большинство недавних трупов — это действительно поляки, убитые немецким оружием. Как и 500 советских пленных, расстрелянных немцами при отступлении. Как и множество мирных жителей, казнённых и захороненных фашистами за время оккупации: коммунистов, комсомольцев, партизан, советских служащих. Всего гитлеровцы на Смоленщине убили, замучили пытками, заморили в тюрьмах 132000 человек, во время войны погиб каждый третий житель этой многострадальной области. Значительное количество умерщвлённых советских граждан оказалось в тех же могилах, что и поляки. Но вокруг поляков поднято столько шума, что за ним о наших людях ничего не слышно.

Из какого оружия, чьими пулями расстреливали поляков, было ясно и для нашей комиссии, и для иностранных журналистов, о чем они и писали. Гораздо труднее было по мешанине разновременных, зачастую раздетых трупов установить их национальность, приблизительную дату гибели. А это и было главным. Напомню суть. Если поляки расстреляны весной 1940 года, значит, это дело рук НКВД, в чем хотели убедить мир гитлеровцы и польское правительство в Лондоне. Если казнь произошла осенью 1941 года, значит, это могли совершить только фашисты.

Не входя официально в состав комиссии, я тем не менее знал все подробности её деятельности. И параллельно с двумя помощниками вёл собственное контрольное расследование. Мы опрашивали уцелевших местных жителей, в Смоленске разыскали несколько человек из числа тех, кто бывал в пионерском лагере возле Катынского леса, и даже одну пионервожатую. Все они, опрошенные порознь, сказали, что летом 1940 года никаких захоронений в Катыни не было. Больше того, двое парней выезжали в лагерь с первой группой отдыхающих в июне 1941 года, а поскольку флигеля были ещё закрыты, пионеры разбили палатки рядом со старым кладбищем, то есть почти там, где обнаружились потом могилы. Не заметить, не увидеть их было просто невозможно.

СПРАВКА

Промстрахкасса по Смоленской области настоящим удостоверяет, что район «Козьих гор» и прилегающих к нему Катынского леса и Красного Бора являлся местом организации пионерских лагерей, принадлежавших системе Промстрахкассы по Смоленской области.

Последний раз пионерский лагерь в этом месте был организован летом 1941 года и был ликвидирован в связи с занятием немцами города Смоленска в июле 1941 года.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОРГБЮРО ПРОМСТРАХКАССЫ

по Смоленской области 

КОСЬМИНА

Местные жители сообщили нам, что после прихода немцев в дачном посёлке и на территории пионерского лагеря размещалась воинская часть, туда и в Катынский лес пригоняли много пленных, а каких и что там происходило — не знал никто. Глубокой осенью воинская часть куда-то ушла и её место в посёлке заняла организация Тодта.

Теперь, наконец, о той малозначимой подробности, которая привлекла моё внимание ещё в Москве и стала для меня одной из решающих. В материалах немецко-польской «международной комиссии», вскрывавшей захоронения в апреле 1943 года, есть запись о том, что в могильной земле много остатков берёзовых листьев. Замечено и зафиксировано. Но что это значит? А вот что. Приехав в Катынь, я собственными глазами убедился, что могилы находятся среди сосен, земля в лесу покрыта хвоей. А берёзы растут лишь поодаль. И осыпается берёзовая листва, как известно, в конце лета и осенью, ветер сбивает её и разносит по всей округе. Весеннюю-то листву никакой ураган не сорвёт с ветвей. Вот вам и первый вывод: поляков расстреливали и хоронили осенью, а не весной, как утверждали наши враги.

Вполне нормально, что листва пролежала в земле до лета 1942 года, когда могилы обнаружили рабочие Тодта; ошмётки её сохранились и до апреля 1943 года, когда начались раскопки «международной комиссии». Но чтобы листва попала в могилы до немецкой оккупации, то есть в 1940 году, и сохранилась бы два лета и три зимы — это невероятно. Так не бывает — слишком хрупка материя. На это, кстати, обратили внимание и дотошные американские журналисты. Они тогда вместе с нами искали правду, и их выводы, опубликованные в западной прессе, полностью совпадали с выводами нашей комиссии.

Ни мы, ни англичане, ни американцы нисколько не сомневались, что кровавая бойня в Катыни, как и во многих других местах, была учинена немецкими фашистами, а затем использована вражеской пропагандой с лживо-корыстной целью для одурачивания населения оккупированной Польши, для того, чтобы посеять рознь между союзниками по антигитлеровской коалиции. Тогда это не получилось, но ядовитый туман вокруг Катынского леса до сих пор не рассеян. К спекуляции Катынской трагедией вновь и вновь возвращаются те, кто люто ненавидит наш народ, кто готов заложить честь и совесть ради того, чтобы лишний раз запакостить нашу историю, зарабатывая политическим проституированием сомнительные дивиденды."

 - "ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК ВОЖДЯ"-В.Успенский; Ч.11, гл.5,6,7.