О грядущем

Ты давно мечтал заглянуть в будущее. Любой писатель-фантаст мечтает об этом. Ведь тогда он станет не просто фантазером, а пророком...

Она явилась ко мне ночью в длинном платье и шляпе с вуалью. Сначала я подумал: это сон! Или бред, вызванный моей болезнью. В комнате, кроме меня, никого. Но цепкий аромат французских духов говорил об ином: неизвестная гостья рядом.

— Кто ты? — прошептал я и услышал:

— Госпожа Неизвестность.

— Зачем ты здесь?

— Сегодня 12 июня, День Независимости России.

— А какое отношение к этому имею я?

— В принципе, – никакого. Но все же хочу сделать подарок.

— Подарок?.. – голова с трудом соображала. Кажется, опять поднялась температура.

— Именно подарок, — подтвердила гостья. – Ты давно мечтал заглянуть в будущее. Любой писатель-фантаст мечтает об этом. Ведь тогда он станет не просто фантазером, а пророком.

— Заглянуть в будущее?

— Лет на двадцать. Хочешь, прогуляться в том времени?

— Двадцать лет. Нет, тогда я стану намного старше. Дедом.

— Зачем? Ты останешься таким же, как сейчас.

— И я смогу узреть тот мир?!

— Да. Мир, в значительной степени порожденный Днем Независимости.

— Согласен! – закричал я. И тут же, несмотря на охвативший меня озноб, понял, что попался на глупую шутку.

Однако это была не шутка.

...Я стоял на платформе метро и слышал рев приближающегося поезда. Сделалось страшно: на что я согласился? С кем невольно заключил договор? От пронзавших меня мыслей я не мог посмотреть по сторонам. И только видел, как распахнулись дверцы железного зверя, и чьи-то руки буквально запихнули меня во внутрь.

И только тогда я огляделся. Вагон показался мне шире, комфортабельнее, чем обычно. Публика была разношерстной, казалось, вся планета мчала со мной в этом подземном поезде. На вертящихся сидениях небрежно развалились черные, как бразильский кофе, парни и девушки. Они издавали странные гортанные звуки, широко раскрывая рты, чтобы остальные полюбовались их белыми острыми клыками. Рядом гордо стояли жители гор, демонстрируя свои сползающие к губам крючковатые носы. А еще чуть поодаль верещали «дети Азии» – низкорослые, с глазками — щелочками. Впрочем, такой «интернационал» для меня не нов. Но была одна особенность: я не заметил ни одного русоволосого, голубоглазого человека.

Я судорожно завертел головой, стараясь все-таки отыскать соплеменника. Люди в метро будто теснее сдвинули ряды, не позволяя мне этого сделать. А затем я заметил, что взгляды многих устремлены на меня. В них: неприязнь, злость. Все, кроме дружелюбия.

«Куда я попал? Может, это вовсе и не Москва?»

Кто-то бесцеремонно хлопнул меня по плечу. Развернувшись, я увидел старого аксакала, который назидательно произнес:

— Послюшай, молодой чэловэк, твое место нэ здэс.

— А где?

— В зоопарке. На слэдующэй станции выйдэшь, повэрнэш налэво. И там – сразу увидиш его.

Толпа подтвердила его слова либо утвердительными кивками, либо постукиванием ног.

Я на улице. Вокруг – прижавшиеся друг к другу дома, похожие на однотипных безликих великанов. Между ними словно специально высыпаны груды мусора, однако такое ощущение, что никто не замечал исходящего от них зловония. Понятно, что мелькавшим вокруг лицам, среди которых опять – ни одного славянского, наплевать на облик чужой страны. По широким дорогам с обезумевшим ревом неслись автомобили. Свернув налево и, пройдя несколько шагов, я увидел то, во что никогда бы не поверил.

На широкой поляне рядом с царственно раскинувшимся цыганским табором, где суетливые тетеньки открыто предлагали наркотики, стоял огромный ряд больших железных клеток. А в них сидели… люди. Подойдя ближе, я нашел тех, кого безуспешно искал: своих русоволосых, голубоглазых соотечественников. Какая-то женщина одной рукой отчаянно дергала железные прутья, другой – прижимала к себе мальчика лет десяти. В глазах ее было такое отчаянье, что не требовалось ни слова, ни стона. Увидев, меня, пленница на мгновение очнулась от своей боли, на лице появилось удивление. Но только на мгновение! Снова боль и тоска! Она уже никого и ничего не замечала.

Обитателям другой клетки, похоже, было все равно: где они и что с ними. Два здоровенных детины, поочередно посасывая бутылку, горланили… здравицы в честь Президента. Я сделал еще несколько шагов… Повсюду отчаяние, горе или же полное безразличие к своей судьбе. Но ни у одного пленника я не заметил в глазах протеста, призыва к борьбе.

И вот тогда мне сделалось по-настоящему страшно. Даже Гитлер не сажал евреев в клетки, а тут…. И ведь молчат. И сколько еще будут молчать?

Это было выше моих сил. Я побежал! Только где мне найти спасение в этом незнакомом мире, который наступит ровно через двадцать лет?

Опять передо мной – чужие лица, чужая речь. Никто не обращал на меня внимания, что естественно: подумаешь, бесится пережиток прошлого! Над улицами и площадями парили голоса, с чем-то поздравлявшие соотечественников. Ну, конечно, с днем Независимости!

И тут я снова услышал родную русскую речь. И клеток вроде бы не видно. Значит, не все еще за железными прутьями?

Толпа русоволосых стояла перед большой обшарпанной стеной и что-то кричала. Нет, нет, никакого недовольства судьбой. Те же поздравления с днем Независимости и здравицы в честь местного Президента. Мне даже показалось, что кричали (по крайней мере, многие) искренне. Кто он? Как сумел даже доведенным до крайней точки привить такую любовь к себе?

И тут он будто вырос передо мной, становясь с каждой секундой больше и больше. Он заслонил собой все окружающее меня пространство! Потребовалось время, чтобы осознать: это лишь голограмма. И тогда я стал вглядываться в черты его лица.

Господи, так ведь это… горилла в военном мундире. Горилла без конца повторяла:

— День Независимости…. День Независимости….

Похоже, другим словам его просто не обучили.

Но вот звериный взгляд чудовища вырвал меня из толпы. Покрытый шерстью указательный палец будто уперся мне в грудь. И снова яростный визг:

— День Независимости….

— День Независимости! – обреченно повторил я, ощущая, как проваливаюсь в преисподнюю. Но в висках еще стучала спасительная мысль:

— Остановись! Остановись! Остановись!

…Я снова лежал в кровати, обессиленный от своих видений. А рядом издевательски посмеивалась Госпожа Неизвестность.