Контрабандист - Семён Альтов

Для несчастья, как и для счастья достаточно ерунды.

У кассирши Шурочки кончилась мелочь, и она часть зарплаты выдавала лотерейными билетами. Все заработали по нескольку штук, в том числе Долькин Николай — два.

Спустя месяц на работу притащили таблицу и билеты проверили. Все шло нормально. Никто не выигрывал. Только Аверьяновой и Рыбину крупно повезло — выиграли по рублю. Последними проверяли билеты Долькина. Первый мимо. А вот второй совпал номером, причем все шесть цифр! Долькина бросились поздравлять с рублем, но тут Ефимова взвизгнула: «Серия!» Все затихли, боясь спугнуть выигрыш. Ефимова прошептала: «Зараза! «Жигули»!»

Долькин тут же потерял сознание. Когда очнулся, все было за него решено. Кто и когда поможет выбрать машину, устроит на курсы и прочее. Долькин хотел сказать, что лучше бы взять выигрыш деньгами, потому что кроме автомобиля в доме Долькина не хватало еще кое-чего. Но раз за него все решили — автомобиль, он промолчал.

Долькин вообще помалкивал последние годы, потому что с детства говорил невнятно, но тихо, и его понимали с трудом и не так. Если он в магазине бормотал: «Кило яблок получше, мне в больницу», — продавщица, кивнув головой, швыряла на весы два кило гнилых помидоров.

Как-то он открыл дверь парадной и, пропуская женщину, бормотнул под нос: «Прошу вас». И тут же получил пощечину со словами: «За кого вы меня принимаете?»

Избегая неприятностей, Долькин стал молча соглашаться со всеми. И оказалось, так удобнее. Не надо ни о чем думать, решать, — иди куда все, делай что все — не ошибешься.

Нет, конечно же, завидно было смотреть, как роскошно выходят из машины автовладельцы. Разве с таким шиком вываливаются граждане из общественного транспорта? Но одно дело тихонько мечтать, другое дело — вцепиться в руль самому. Мечтать безопасней, чем жить…

Как Долькин сдавал на права — это отдельная история.

В автомобиле ему то не хватало рук и ног, то их оказывалось в три раза больше, чем нужно. Трагизм был еще в том, что неверное движение дрожащей руки умножалось тысячекратно — и машина с ревом кидалась на ближайший фонарный столб.

Сидевший рядом опытный инструктор, естественно, был убежден, что Долькин все это вытворяет нарочно! И потому глядел на него с лютой ненавистью, отчего Долькин страдал еще больше и вместо ручки переключения передач хватал колено инструктора, а потом, извиняясь, пытался погладить колено. Инструктор брезгливо дергался и сквозь зубы шипел: «Кончай лапать!»

Короче, шансов сдать на права не было никаких. Но кто-то позвонил куда-то, и права-таки дали. При этом так долго жали руку, словно прощались с Долькиным навсегда.

Сосед уговорил поставить сигнализацию. А то угонят! Старый жук в лопнувших джинсах за сто десять рублей присобачил какую-то японскую схему с гарантией: «Спите спокойно! Орет так, любого вора кондратий хватит!»

И точно! Этот японский кондратий хватал Долькина почти каждый день. То ли не так соединилось, то ли не в той последовательности отключал, но когда он чуть ли не ползком приближался к машине или мчался от нее сломя голову, сигнализация срабатывала и выла, как обезумевшая японка. Казалось бы, сигнализация для того, чтобы спокойно спать, пока она помалкивает. Но Долькин не спал в ожидании, когда она заорет. Его швырял к окну кошкин визг, чей-то свист, крик: «Ко мне, Тузик!». Частенько ночевал он на ледяном подоконнике не сводя глаз с машины и, всхлипывая, грезил о том, как было бы славно, если бы машину украли! Выспался бы наконец!

Однажды утром глаза Долькина резануло процарапанное на капоте нецензурное слово. Правда, нацарапали наспех, не очень разборчиво, но при желании можно было прочесть. Долькин перочинным ножом кинулся выскребать, отчего буквы сверкнули на солнце отчетливо. Он добыл краску, замазал, но колера не совпали, и, когда высохло, то и ребенок мог прочитать по слогам крупные наглые буквы.

Прохожие опасливо поглядывали на хама-водителя с таким вот девизом, а Долькин готов был от ужаса провалиться сквозь землю.

Долькина трясло до машины, в машине и после машины. А по ночам во сне являлся большой такой милиционер, бил жезлом по попке и приговаривал: «Не ездий, не ездий!» Тут Долькин орал, просыпаясь в слезах, и долго на коже горели рубцы.

Все время казалось, что смотрят на его «Жигули» подозрительно. Вот-вот подойдут, схватят за шиворот, спросят: «Откуда машина? Украл? Убил? Угнал?» А как докажешь, что не украл? Ведь никто же не видел, как он не крал!

В тот злополучный день, после обеда, к Долькину подошел Кислюков, главный бухгалтер:

— Старик, ты у нас теперь гонщик! Ас! Камикадзе! Тут из Тбилиси приехал Ванчадзе, земляк твой, гостинцев привез. Подбрось дары на машине, к теще закинь по-соседски, а я тут с ним посидеть должен. Договорились?

— О чем разговор! — бодро сказал Долькин. — Давайте гостинцы.

Вдвоем они снесли вниз картонную коробку и полиэтиленовый мешок с улыбающимся Вахтангом Кикабидзе. Причем Кислюков нес гостинцы в перчатках.

— Чтобы не оставлять отпечатки пальцев! — пошутил он. — Видал подарочки? Замша!

— А что в мешке? — спросил Долькин.

— Труп! — ответил Кислюков, и оба засмеялись.

— Труп так труп! — тихо сказал Долькин, но мурашки предчувствия поползли по спине сверху вниз.

Оставшись один в машине, Долькин перекрестился, мысленно повторил, где право, где лево, включил зажигание. Машина вдруг завелась с первого раза и тронулась. Впервые Долькин ощутил, что он здесь хозяин. На радостях даже сложил губы трубочкой, решив, что свистит.

Но милицейский свисток срезал чириканье.

Долькин обмяк, «Жигули» завизжали и кинулись на постового. Тот еле успел увернуться. Долькину безумно захотелось признаться во всем, но в чем, он понятия не имел. Ох этот жуткий комплекс вины! Возможно, прапрадед Долькиных не там перешел Куликово поле, и виноватость сквозь века тянула к милиционеру. Сколько раз Долькин, сидя в машине, сам себя приводил в отделение, задавал каверзные вопросы, ловко на них отвечал, путал следствие, прижимал себя к стенке, юлил — и все это за рулем в потоке машин! В таком состоянии, действительно, можно было нарушить все что угодно.

Есть люди, которые много знают, но и под пытками будут молчать. Долькин, напротив, не знал ничего, но и без пыток готов был признаться в чем скажут!

Постовой чеканным шагом обошел машину и, отдав честь, сказал: "Лейтенант Игнатьев! Попрошу права!"

Долькин читал про гаишников много хорошего и слышал много плохого.

«Сейчас как даст по попе!» — вздрогнул бедняга, и неведомая сила поволокла к подножию милиционера. Он отстегнул ремень безопасности, но остался пристегнутым.

— Попрошу права! — повторил милиционер, отводя в сторону висевший на ремне мегафон.

Долькин хотел объясниться, но язык отнялся напрочь, изо рта шло шипение, будто Долькин испускал дух. При этом он бестолково лапал себя руками, — прав не было никаких.

Долькин ясно представил себя в кандалах, бредущим по Сибирскому тракту, и вдруг увидел в руках лейтенанта свои права. Откуда они взялись?!

— Долькин, чья это фамилия будет? Ваша?

Долькин хотел кивнуть, мол, моя фамилия, моя, но голову дернуло из стороны в сторону.

— Так вы не Долькин?!

Тут Долькину удался утвердительный кивок: мол, не Долькин!

— Ничего не понимаю! Да или нет? Вы немой? Или болгарин? У них «да», как у нас «нет», а «нет», как у вас «да»! Да? Нет? — Милиционер начал заговариваться. — Не ваши права, что ли?! А ну-ка попрошу паспорт!  

Глаза лейтенанта налились бдительностью.

Долькин пальцами правой руки пытался вскрыть себе рот, а левая рука рыскала по карманам, за пазухой, под мышками, и вдруг паспорт нашелся между рубашкой и майкой! Долькин рванул паспорт и вместе с куском майки протянул постовому.

Инспектор, открыв паспорт, нахмурился.

— Это что такое?

Долькина обожгло: «Неужели паспорт не мой? Или майка не та?!»

Но, подняв глаза, увидел в паспорте деньги! Он же занял у Сомова сто двадцать рублей! Черт попутал сунуть в паспорт! Тьфу ты! Милиционер решит, что хочу откупиться! Конечно, хочу, но от чего?

Лейтенант пересчитал деньги: "Сто двадцать рублей?! Ваши?"

И тут Долькин заговорил. Но лучше бы он молчал. Потому что неожиданно для себя повторил слова милиционера:

— Ваши!

— За что же вы мне, интересно знать, такие деньги предлагаете?! А ну отстегнуть ремень безопасности! Свой! Не соседний!

Так вот почему Долькин не мог выбраться из машины. Отстегнув свой ремень, он рванулся к милиционеру и затараторил от ужаса членораздельно:

— Товарищ милиционер! Я все расскажу! Того, чего вам надо, там нет! Гостинцы для одной тещи! У меня с этой тещей ни гу-гу! Клянусь здоровьем министра внутренних дел! Поверьте, товарищ сержант!

Долькин хотел польстить милиционеру, и учитывая, что тот лейтенант, решил назвать его чином повыше, но нечистая сила выпихнула слово «сержант».

— Я лейтенант! — обиделся инспектор.

— Ничего, ничего, будете сержантом! — продолжал рыть себе яму Долькин.

— А ну открыть багажник!

Долькин долго пыхтел над багажником, пытаясь открыть его ключом от квартиры.

— Давайте сюда! — милиционер отпер багажник и подозрительно уставился на гостинцы.

Сердцем чуя новые неприятности (черт знает, что за гостинцы), Долькин затараторил:

— Сейчас жуткие тещи пошли! Среди них попадаются наркоманки!

Милиционер достал из коробки пригоршню серого порошка, понюхал, лизнул. На зубах негромко заскрипело:

— Мак!.. Отличный мак! Пироги с маком…

Долькин рывком притянул милиционера к себе и зашептал в ухо:

— Пироги с марихуаной не пробовали? Да этот мак перегнать, — опиум такой, пальчики оближете! Мы напали на след банды по перевозке наркотиков!

— Молчать! — взорвался лейтенант. — Что вы из себя контрабандиста строите?! Уж больно подозрительно зубы заговариваете! Что прячем в мешке? — он ткнул пальцем в полиэтиленового Вахтанга Кикабидзе.

— Ничего особенного… труп! — ляпнул Долькин и, вспомнив, как при этих словах Кислюков подмигнул, тупо замигал милиционеру.

— Ну и шуточки у вас! — Лейтенант правой рукой расстегнул кобуру, левую осторожно сунул в мешок и тут же выдернул. Ладонь была в крови.

Долькина крапивой хлестнуло по мозгам: «Влип! Выходит, помог раскрыть не чужое преступление, а собственное! Кто ж поверит, что везу труп, не зная его по имени-отчеству?!»

Лейтенант, раздув ноздри, профессионально обнюхал ладонь:

— Баранина! Точно баранина! На шашлык!

Но Долькин продолжал выкручиваться:

— Товарищ лейтенант! Учтите, признался я сам!

— Вас никто не просил признаваться!

— Это и есть чистосердечное признание! Когда не просят, а ты признаешься! Говорят, тогда меньше дают!

— Да если вам дать в два раза меньше, чем вы нагородили, — это пожизненная каторга!

— Каторга!!!

Сердце опять ушло в пятки.

— Не имеете права! За то, что признался, нельзя на каторгу! У меня есть свидетели!

Действительно, как мухи на сахар, на скандал налипала толпа. Долькину, после обещанной каторги, терять было нечего. Он вырвал у милиционера мегафон и закричал в него:

— Товарищи! Я первый сказал про труп!..

Долькин пригнулся, услышав, как его голос мощно грянул над улицей.

Лейтенант попробовал отнять мегафон, но Долькин отпихнул его.

— Товарищи! Минуту внимания! — заполнял пространство левитановский голос Долькина.

— Разойдись! — побагровевший милиционер пускал петуха, но переорать человека с мегафоном не удавалось пока никому.

— Это сумасшедший! — надсаживался лейтенант. — Сейчас он признается, что царевича Алексея убил!

— Поклеп! — опустилось с небес. — Царевича Алексея пальцем не тронул! А ведь до сих пор неизвестно, кто убил царевича Алексея! Это упрек в сторону ваших органов, товарищ лейтенант!

Милиционер схватился за голову, крутанулся винтом и с воем бросился прочь. А Долькин, замирая от восторга, слушал густой бас, текущий из мегафона. Хронический страх выходил через поры, как простуда после чая с малиной.

После долгих лет молчания, кивания головой Долькин будто впервые в жизни заговорил. С удовольствием тянул гласные, чеканил согласные.

И его слушали. Еще бы! Голос гремел! Вот она, долгожданная та минута, когда можно высказать все, что накопилось в душе! И Долькин рявкнул: «Москвич» сорок пять — двадцать шесть, остановитесь!

Он и сам не понял, почему в мегафон ушла эта фраза, но «Москвич» послушно затормозил. Выскочил лысый водитель и, нервничая, протянул права.

— Я что-то нарушил? 

Долькин взял права. Открыл. Почитал. Обошел машину. Заглянул в салон. На заднем сиденье лежали три палки твердокопченой колбасы.

Долькин выпрямился и заявил в мегафон:— Колбаса!

Водитель метнулся к машине и протянул Долькину одну палку.

— Разрешите ехать?

— Проезжайте!

«Москвич» упорхнул.

Долькин повертел в руках колбасу, проглотил слюну и опустил руку с колбасой вниз. Очевидно приняв колбасу за жезл гаишника, рядом затормозила зеленая «Волга». Из нее, тихонько ругаясь, вылез парень в кепке.

— Виноват, шеф! — сказал он и протянул права. Долькин открыл. Там лежала сложенная пополам десятка.

— Машина государственная? — спросил Долькин через мегафон. Парень кивнул.

— А девицу провозим личную! Ай-яй-яй! — разнеслось над улицей.

Долькин сунул десятку в карман, права отдал и погрозил колбасой.

«Волга» исчезла. С мегафоном в левой руке и с колбасой в правой Долькин почувствовал себя главнокомандующим улицей.

— Товарищи! Не скопляться! Переходим дорогу! Живей!

Люди послушно побежали через дорогу. Одна женщина замешкалась и поковыляла на красный свет.

— Гражданочка в синем, вернемся! — прогремел голос Долькина. Женщина подошла. Глаза ее бегали, пальцы нервно сжимали кошелку. Долькин просверлил женщину глазом до позвоночника и спросил:— Что в сумке?

— Баклажаны, — выдохнула женщина. — А разве нельзя?

— Заплатите штраф за переход улицы на красный свет с баклажанами! Шесть рублей!

Женщина протянула две мятые трешки.

— Еще раз увижу с баклажанами… получите пятнадцать суток! За хулиганство!

Женщина перекрестилась и бросилась в обратную сторону, решив, что лучше улицу не переходить.

Высоко в небе тащил за собой белую полосу самолетик. Долькин заметил его и заорал в мегафон: — Прими левей!

Самолетик мгновенье промедлил и двинулся влево. Долькин расхохотался, до того хорошо стало на душе.

Долькин лихо размахивал колбасой, вещал в мегафон, забыв про все страхи, и тут вдруг видавшая виды дворняга, перебегая улицу в неположенном месте, рванула из рук колбасу за макушку. Долькин почти достал наглую мегафоном, но та ускользнула и, счастливая, бросилась прочь, на ходу заглотив колбасу.

— Дворняга, остановитесь! — рявкнул Долькин, но звук вдруг пропал. Он тряханул аппарат, дунул, прошептал: «Раз! Два! Три!» — но была тишина…

Шли пешеходы, летели машины, жизнь продолжалась, но Долькина в ней уже не было.

Исчез звук, пропал голос. И разом вернулся в Долькина страх. Он вспомнил все, в чем признался: и труп, и наркотики, да еше мегафон, отнятый у представителя власти…

Как в испорченном телевизоре, зарябило в мозгу одно слово: «каторга», «каторга», «каторга»… Только что с мегафоном и колбасой он был свободным человеком, а теперь снова стал тем Долькиным, которым был раньше.

Подъехала милицейская машина. Из нее выскочили трое с погонами. Старший сказал: 

— Отдайте мегафон и успокойтесь! Вы ж ничего не нарушили! Садитесь в свою машину и уезжайте! Только спокойненько!

Долькина усадили в автомобиль, пристегнули ремень и, козырнув, захлопнули дверцу. Долькин остался один в своих «Жигулях», в которых всегда был чужим. 

Он с завистью посмотрел на родимый трамвайчик, набитый людьми, и включил зажигание, бормоча: «За что же мне эта каторга, господи!..»