«Если мы такие хорошие, почему же мы такие плохие?»

Британский раввин Джонатан Сакс задается извечным вопросом: почему адепты всех трех авраамических религий, проповедующих мир, любовь и сострадание, бывают настолько нетерпимы друг к другу, что готовы творить насилие именем своего Бога? Предлагаем почитать фрагмент его книги «Не во имя Господа», в котором автор обращается к аргументам дарвиновской теории естественного отбора.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Джонатан Сакс. Не во имя Господа. Против религиозного насилия. М.: Книжники, 2023. Перевод с английского Олега Алякринского. Содержание

Двое друзей, продираясь сквозь джунгли, слышат рычанье льва.
Один думает, где бы спрятаться. Другой надевает спортивные кроссовки. Первый говорит: «Ты воображаешь, что сможешь бежать быстрее льва». Другой отвечает: «А мне не нужно бежать быстрее льва. Мне достаточно бежать быстрее тебя».

Так шутит в фильме «Игра в имитацию» Алан Тьюринг, гениальный математик и разработчик компьютерной технологии, взломавший во время Второй мировой войны код немецкой шифровальной машины «Энигма». Но это больше, чем шутка, и понять это нам поможет человек, живший веком ранее, Чарлз Дарвин. Анекдот Тьюринга выражает одно из фундаментальных противоречий человеческого существования, которое стало самым серьезным вызовом дарвиновской теории естественного отбора.

Из двух друзей первый ищет коллективное решение. Он старается придумать, как спасти себя и друга. Второй выбирает естественный отбор. Он решает спастись за счет друга. Он знает, что все равно кому-то из них суждено погибнуть, и предпочитает, чтобы это был не он.

Такова, в сущности, дилемма, стоящая перед каждым человеком. Что на первом месте? Альтруизм или выживание? Общее благо или личный интерес? И кто мы под своей оболочкой — святые или грешники, ангелы или демоны, моралисты или макиавеллисты? Соль анекдота в том, что мы и то и другое. В этом и состоит фундаментальная двусмысленность человеческого бытия.

Дарвин видел проблему в следующем: если теория естественного отбора верна, если эволюция — это соперничество за дефицитные ресурсы, в котором выживают лишь наиболее приспособленные и они-то передают свои свойства следующим поколениям, тогда следует ожидать, что сохранятся исключительно эгоисты. Альтруисты же — те, кто рискует собой ради общей безопасности, — обречены на более раннюю смерть и не смогут передать свои гены потомкам. Это те, кого съедает лев.

Тогда, предполагал Дарвин, наиболее храбрые люди и добровольно рискующие жизнью для других «должны в среднем гибнуть в большем числе, чем другие», и самый благородный «часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную природу». Выходит, альтруизм со временем должен исчезнуть. Это скверная стратегия выживания. Пусть рискуют другие. Поступай так, чтобы, по крайней мере, ты был в безопасности.

Тем не менее Дарвин признавал, что альтруизм вызывает восхищение во всех известных ему сообществах. Даже животные рискуют собой ради своей группы. Тот, кто издает крик, предупреждая о присутствии хищника, помогает спастись другим, но рискует обнаружить себя. Каким же образом, говоря современным языком, эгоистичные гены могли соединиться и породить бескорыстных людей?

Мы можем подойти к этой проблеме и с противоположной стороны. Со времен Сократа философы задавались вопросом: зачем быть нравственным? Платон видел причину в знании. Люди поступают дурно по неведению. Аристотель считал это малоправдоподобным. Куда чаще мы страдаем от акразии — слабоволия. Иными словами, мы становимся хорошими людьми так же, как хорошими теннисистами или скрипачами, постоянно упражняясь и добиваясь того, чтобы поведение, к которому мы стремимся, стало естественным и инстинктивным. Быть нравственным — значит стяжать душевные свойства, которые мы называем добродетелями.

В Новое время Кант считал, что нравственными нас делает разум (понимаемый им особым образом). Правильный поступок — тот, который мы можем предписать в качестве универсального правила. Лгать не следует потому, что, если все начнут лгать, никто нам не поверит, тем самым общение, которое основывается на лжи, само себя подрывает. Аморальность — это своего рода внутреннее противоречие. Разум позволяет нам мысленно прокладывать дорогу к добродетели.

Давид Юм и Адам Смит полагали, что один лишь разум не может мотивировать наши действия. Это делают чувства или эмоции (которые Юм называл «страстями»). Именно чувства, которые мы разделяем с другими, делают нас нравственными. Вот как сформулировал это Адам Смит в начале своей «Теории нравственных чувств»: «Какую бы степень эгоизма мы ни предположили в человеке, природе его, очевидно, свойственно участие к тому, что случается с другими, участие, вследствие которого счастье их необходимо для него, даже если бы оно состояло только в удовольствии быть его свидетелем». Благодаря ли нейробиологии или биохимии, зеркальным нейронам или окситоцину, мы обладаем нравственным чувством.

В связи со всеми этими теориями, однако, естественно возникает вопрос: если быть нравственным так просто, если знание, привычка, характер, разум и эмоции указывают правильный и благой путь, почему же тогда люди во все века лгали, обманывали, грабили, воровали, оскорбляли, обижали, притесняли, эксплуатировали и убивали? Это тот же дарвиновский вопрос, только с противоположной стороны. Если мы такие хорошие, почему же мы такие плохие?

Третья точка отсчета, религиозная, — та, с которой я начал эту книгу. Как получается, что люди убивают во имя Бога жизни, воюют во имя Бога мира, ненавидят во имя Бога любви и поступают жестоко во имя Бога сострадания? Почему, если все мы — образ Божий, мы так часто причиняем вред Божьему творению, особенно нашим ближним?

Ответ по существу дал сам Дарвин. В «Происхождении человека» он писал: «Очевидно, что племя, заключающее в себе большое число членов, которые наделены высоко развитым чувством патриотизма, верности, послушания, храбрости и участия к другим, — членов, которые всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, — должно одержать верх над большинством других племен, а это и будет естественный отбор».

Мы — общественные животные. Мы передаем свои гены индивидуально, но выживаем только коллективно. И люди в этом не уникальны. Муравьи, пчелы и большинство млекопитающих обследуют ареал обитания, питаются и живут группами. В дикой природе особь, отчужденная от группы, как правило, гибнет. Одинокий человек — тот, кого съедает лев.

Это наивысшее эволюционное преимущество Homo sapiens. Среди всех форм жизни мы намного искуснее других создаем и сохраняем группы себе подобных. Мы самые общественные среди животных. Более того, ради развития этой способности мы и выработали, как утверждают многие биологи, язык. Этим также объясняется невероятный размер нашего головного мозга, который на 300% больше, чем у наших эволюционных предков.

Мы и сотрудники, и соперники. Мы сотрудничаем, чтобы соперничать. В одиночку человек не одолеет льва. Но десять или сто смогут, если будут действовать слаженно. И главную опасность для них будет представлять не хищник, а другая группа людей, претендующая на те же дефицитные ресурсы: еду, прибежище и территорию. Чем сильнее группа, тем больше шансов у нее победить соперников. В дарвиновской борьбе за выживание побеждает наиболее сплоченная группа, умело сочетающая свои разнообразные навыки с задачами и подготовленная для новых битв за жизнь.

Из этого следует, что у нас есть два типа инстинктов, отшлифованных и усовершенствованных многими веками эволюционной истории. Один тип — дарвиновский «патриотизм, верность, послушание, храбрость и участие к другим» — склоняет нас к альтруизму. Мы трудимся для общей пользы, потому что от этого зависит наша жизнеспособность. Чем сильнее группа, тем выше шансы выжить и произвести потомство. Как сказал Дарвин, это и будет естественный отбор.

Другой тип инстинктов — наши простейшие реакции агрессии, страха, гнева и воинственности, наша готовность сражаться и наносить урон — формирует наши отношения с группами-соперниками, состязающимися с нами за ресурсы. Скорость и сила этих реакций жизненно важна, от них зависит успех в конкуренции на поприще естественного отбора.

Поэтому мы суть ангелы и демоны: ангелы для тех, кто на нашей стороне, и демоны для тех, кто с противоположной стороны. Это вытекает из человеческого — и не только человеческого — инстинкта собирания в группы. Группы объединяют и разделяют. Они разделяют, объединяясь. Каждая группа предполагает объединение множества лиц, формирующих коллективное «мы». В свою очередь каждое «мы» позиционирует себя по отношению к «ним», к тем, кто от нас отличается. Одно без другого немыслимо. Включение и исключение идут рука об руку.

Таков источник равно и насилия, и альтруизма. И таков ответ на вопрос Дарвина. Альтруизм играет важную роль в выживании группы. Действует ли естественный отбор на уровне индивида или существует такой фактор, как групповой отбор, — это было и остается горячо обсуждаемой темой в биологии. Но нет сомнения в том, что выживание индивидов зависит от готовности членов группы рисковать и жертвовать собой ради интересов группы как целого. Это биологическая функция лучшей стороны нашего естества.

К тому же выводу мы придем, если попытаемся объяснить от обратного, почему существует человеческое зло, коль разум или чувства нас побуждают руководствоваться моралью. Наша готовность делать добро другим, каков бы ни был ее источник, как правило, ограничивается кругом тех, с кем у нас общая идентичность. Греки, первые в мире философы и ученые, всякого, кто не был греком, называли варваром — словом, подражающим блеянью овцы. Диапазон нашего нравственного участия имеет свои пределы. Сколь малой или большой ни была бы группа, однако на практике, вопреки теории, мы склоны считать всех непохожих на нас не вполне полноценными людьми.

То же справедливо и в отношении религии. Все мировые религии говорят возвышенно о любви, сострадании, самопожертвовании и милосердии. Но эти благородные чувства часто ограничиваются единоверцами или, по крайней мере, потенциальными единоверцами. По отношению же к неверующим — приверженцам иной веры или атеистам, а также к тем, кто, будучи в лоне нашей церкви, отпал к еретикам, — религии могут быть жестокими и безжалостными.

© Горький Медиа