Многие отца Даниила боялись.
За суровый нрав.
За то, что мог крепким словом на путь истинный заблудших прихожан и храмовых служителей наставить.
Даже представители городской администрации, втянув головы в плечи, безоговорочно исполняли его просьбы перед праздниками Пасхи или Рождества Христова.
А для меня он был просто Данька.
Так звали его немногие близкие друзья.
Потому что на самом деле за грозным видом, этакой слегка, я бы сказал, пиратской внешностью, скрывалось огромное, невероятно любящее и трепетное сердце.
Я тогда готовился покинуть по болезни епархию в Заполярье, в которой служил.
Занимался оформлением приходских документов, сдавал дела, освобождал съемную квартиру.
Узнав, что я остался без жилья, отец Даниил предложил мне пожить у него.
Благо его семья уже достаточно давно покинула Крайний Север, перебравшись, как говорится у северян, на материк.
А батюшка, который наотрез отказался бросить своих прихожан и храм, построенный при непосредственном его участии, коротал полярные зимы и дни вместе с котом в просторной трехкомнатной квартире. Соседи их, наверное, выдохнули, когда поповская орава из пяти ребятишек и матушки покинула обиталище на четвертом этаже обычной панельной девятиэтажки.
Да, тогда их у него было пятеро.
Это потом Данька с супругой усыновили и удочерили еще шесть брошенных душ.
Так вот.
Теперь он жил с котом по кличке Мотя.
Его Данька забрал из приюта для раненых, покинутых хозяевами животных.
Изначально Мотя назывался Матильдою.
Но однажды по весне поздоровевшая от ласки и хорошей еды Матильда практически с четвертого этажа ринулась за «смазливой кошечкой», да еще успела при этом подраться с каким-то рыжим котом.
Тогда окружающие, и в частности отец Даниил, заподозрили, что Матильда — далеко не Матильда.
Это при более тщательном досмотре и «допросе с пристрастием», собственно, и подтвердилось.
Так Матильда стала Мотей.
Раздобрев и «поняв жизнь», Мотя совершенно перестал интересоваться особями слабого кошачьего пола.
Он с удовольствием ел за троих, спал за четверых и довольно похрюкивал, когда хозяин почесывал ему животик.
Но разговор все же пойдет сейчас не о Моте, а о Даньке.
Хотя из их отношений более талантливый писатель, чем я, например Лев Николаевич Толстой, написал бы как минимум третий том романа «Война и мир».
Как я уже говорил, мне пришлось перед отъездом из Заполярья почти месяц жить у Даньки.
Я, получается, с головой окунулся в его повседневную жизнь.
Видел и слышал то, что сокрыто от посторонних глаз.
Разные бытовые моменты, звонки по вечерам родным «на материк», многочасовые беседы с матушкой, воспитание детей по телефону с неизменной строго-ласковой присказкой:
«Поросёнки вы этакие».
Видел, как батюшка по утрам готовит мне кашу, как кормит Мотю, обижаясь на кота прямо по-детски, когда тот переставал быть «хорошим мальчиком» и, наложив мимо лотка, немедленно превращался в «собаку страшную».
Видел я, как плакал Данька, когда смотрел мультики, слышал, как жаловался, что ему очень одиноко.
А еще я знал, как тяжело было моему другу.
Как трудно и невероятно больно ему было вставать утром на службу из-за боли.
Как в Таймырской земле вся таблица Менделеева полезных ископаемых, так у отца Даниила было — болезней.
Особенно мучили сахарный диабет и «разбитая» спина.
Помню, как мне приходилось ставить ему обезболивающие уколы для того, чтобы он смог пойти в церковь.
Он тогда передвигался с палочкой.
Очень сильно отекли ноги, а спина болела так, что батюшка практически не спал по ночам.
Я сам, как говорится, тогда «еле-еле душа в теле», и вот, помню, в очередное воскресенье мы — два «калеки духовного фронта» — отправились утром в храм.
Я, насколько был в силах, помог батюшке совершить литургию. Исповедовал, помогал причащать.
Народу для небольшого деревянного храма было довольно много — около двухсот человек.
Помню, отец Даниил тогда на проповеди сказал, что Бог от каждого из нас ждет какого-нибудь маленького исповедничества веры.
И то, что многие сегодня, пришедшие в снежную метель в храм, выказали это исповедничество.
Только не надо этим гордиться, предупреждал он, ни в коем случае. Потому что это именно Господь дает нам такую возможность — немного ради Него пострадать.
Глядя на Даньку, оставившего свою тросточку в алтаре, еще несколько минут тому назад корчившегося от боли, еле отстоявшего службу у престола, а сейчас громогласно проповедующего с амвона, я не узнавал своего друга.
После службы было крещение.
Потом долгая беседа с женщиной, у которой сильно пил сын.
Батюшка увещевал и маму, пытаясь повлиять, чтобы та молилась и ходила в храм постоянно.
Потом — воскресная школа, потом хозяйственные дела, потом — «работа» с выздоравливающими от своей страсти наркоманами и алкоголиками из реабилитационного центра.
И наконец, всё.
Время — около трёх.
Можно и домой.
Уколы давно перестали действовать.
Что творилось с Данькиной спиной, ведал только он сам да Господь Бог.
Опираясь на палочку, батюшка вышел из алтаря.
Лицо, перекошенное от боли, испарина, бледный как смерть.
И тут заплаканная женщина, ставившая свечи у иконы целителя Пантелеймона, метнулась к отцу Даниилу.
— Батюшка, помогите.
У ребенка сегодня операция.
Помолитесь пожалуйста.
Священник взглянул на нее, вздохнул, зашел в алтарь.
Оставил палочку там, вышел, тяжело бухнулся на колени у иконы Божьей Матери, которую он так почитал.
И стал горячо молиться.
Поднимали его все: я, послушницы церкви, дежурный пономарь, убиравшийся в алтаре, даже поздний прихожанин, зашедший в храм поставить свечечку.
На мою немую укоризну Данька ответил:
— Не мог я ей отказать.
У нее глаза были как у моего Моти, когда я его из приюта забирал...
Вот таким он был, Данька.
Служитель Божий отец Даниил.
В этом ноябре его, забравшего в дом свой и сердце свое столь многих страждущих, теперь уже забрал к себе Господь.
Протоиерей Дмитрий Харцыз
Оценили 4 человека
7 кармы