Шло капиталистическое, буржуазное развитие государства по западным образцам, но, увы, с элементами военного коммунизма и из русского материала. Воровство пресечено не было. Даже поверхностное следствие главного мытаря Курбатова выявило страшные злоупотребления чиновников: в Ярославле украдено 40000 рублей; во Пскове - 90000 рублей водочных акцизов; от выяснения остальных цифр псковичи и ярославцы откупились взяткой в 20000. К тому же в губерниях были введены всякие местные налоги и повинности, которые шли прямиком в карман губернскому начальству. Собранные "федеральные" налоги тоже не всегда попадали в Москву, разворовывались, не отходя от кассы. Уже тогда в ход пошли сложные схемы, актуальные по сей день. Например, убогих, освобожденных от поборов, записывали в зажиточные, драли с них обычные три шкуры, забирали убогие деньги себе, а в Москву отправляли сбор, сделанный по правильной социальной разнарядке.
Был также сочинен сюжет под названием "Мертвые души". В липовую ревизскую сказку живые крепостные записывались мертвыми, значит, налогов для Питера с них не полагалось. В натуре "покойников" обирали. как и всех прочих, денежки заупокойные, естественно, оставляли себе. Так что, Павел Иванович и Николай Васильевич придумали ход намного безобидней. Куда им было до настоящих воров. Вот был бы прикол, если бы к Чичикову явились купленные им мертвые души. Причем, случиться это должно было по закону жанра - прямо в кабинете управляющего банком, где Чичиков пытался эти души заложить. И заголосили бы ожившие покойники: "Куды ж ты, батюшка, нас закладываешь?", - вот бы жулик оторопел...
Страна жила своей, привычной жизнью, и Петр не понимал, что в этой стране первично, а что - вторично. Не сумел он залатать прореху в структуре государства. Эта прореха - отсутствие опыта честной жизни, генетическое неприятие ответственности. В Европе первое ощущение новорожденного - это жжение в нежных тканях от плетей, отпущенных тридцати поколениям его предков за воровство. А наш младенец, не успев родиться, сразу начинает совершать пухленькими пальчиками забавные хватательные движения.
При такой наследственности первичным у государя должно быть не строительство корабликов и муштровка солдатиков, а строительство тюрем, судебных заведений, лагерей, спецзон для начальства. И тут же нужно было создавать тепличные условия для честных людей на всех уровнях власти. А потом прокручивать через это теплично-лагерное хозяйство все беспокойное население великой страны. И делать это много лет и поколений.
Но Петр, как почти все наши хозяева, был человек обычный, он хоть и произносил фразы стратегического звучания, но делал всё в пределах "этой жизни". Поэтому на нашей аморальной почве настоящего капитализма ему построить не удалось. Поэтому у нас до сих пор и сам капитализм считается аморальным.
Вместо опричной пирамиды Петр учредил "управительный Сенат". Это богоугодное заведение должно было придать европейский лоск новой России, но, не имея под собой прочного фундамента "римского права", стало рассадником коррупции, академией госслужбы по-русски. Сенат должен был "денег, как возможно собирать, понеже деньги суть артериею войны". Так что, если вы вообразили себе наших сенаторов в белых простынках и плетеных сандалиях на босу ногу за рассуждением о пользе поэзии Гомера для нравственности народа, то вы это бросьте. Наши сенаторы занялись привычным и полезным делом - наполнением казенной артерии народными выжимками и тихим внедрением в эту артерию своих сосущих хоботков. Естественно, что за 300 лет эта наука у нас отполировалась до мраморной гладкости римских изваяний. Короче, при Петре вместо имперской пирамиды самопроизвольно выросла пирамида воровская. Снова у русских было только две большие буквы "В" - "Война" и "Воровство". А остальные буквы - маленькие, как у всех прочих людей.
Чем глубже Петр вникал в мирное хозяйство, тем больнее била ему в голову очевидная истина: "Воруют!", "воруют все!", "воруют всё и отовсюду!".
Воровали бояре, воеводы, градоначальники, попы и весь благословенный корпус их замов, помов, дьячков и подьячих. Воровали обворованные крестьяне, монахи, мещане, рабы. В законе воровали воры, уличные и домовые тати, дорожные разбойники, организованные казачьи бандформирования. Сами у себя воровали хозяева страны - самые верные соратники царя-реформатора и царя-созидателя.
Меншиков, обласканный и усыпанный бриллиантами, неуемно тащил отовсюду, вывозил из завоеванных окраин телеги трофейного барахла (целый год после Полтавы не мог отправить из Польши свой обоз, всё добавлял), лопался от взяток за протекции, концессии, назначения. Уж как его Петр ни уговаривал, ни стыдил, как ни указывал на всемирно-историческую роль "светлейшего", ничего не помогало. "Николи б я того от вас не чаял...", - писал Петр "дитяти сердца своего", дорогому Данилычу, - "Зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытки не потеряли своей славы и кредиту".
Петр пытался бороться с тайным злом открытыми, конституционными методами...
Вот и вы улыбаетесь, ибо не может хрупкая Фемида с завязанными глазами упредить блатаря, крадущегося за спину, увернуться от его ножа и дубины. Не может ухватить его наощупь. Однако, у Петра для этого собачьего дела был верный пес, "дворовый прибыльщик" (мелкий налоговый инспектор) Курбатов - человек почти честный, нацеленный на государственный интерес. Петр назначил его президентом Бурмистерской палаты, по-нашему - это министерство налогов и сборов. Курбатов разоблачал воровство неустанно. Он рыл воровскую пирамиду с ущербом для собственного здоровья, не раз ссылался и понижался, оклеветанный мафией. Пока Курбатов проверял, вскрывал и доносил "понизу", светлейший вор Меншиков покровительствовал ему. Но Курбатов нащупал нити, сходящиеся у трона. Все эти нити вели к Меншикову.
Курбатов вступил в бой. Он подкупил служителя Меншикова, Дьякова, который выкрал для Курбатова документы, уличающие братьев Соловьевых - Дмитрия, Федора и Осипа - черных бухгалтеров и бизнес-операторов князя. Агенты Курбатова схватили Осипа в Амстердаме в октябре 1717 года, изъяли у него все бухгалтерские книги, доставили гангстера в Россию. Петр был в отлучке, он разыскивал по Европе убежавшего царевича Алексея. Несмотря на это, Курбатов повел дело. Меншиков и остальные Соловьевы стали судорожно вспоминать все свои махинации, но было поздно, и Соловьевы повинились. Их дела расследовались не в первый раз, теперь обнаружилось, что следователь князь Волконский за взятки замял прежнее дело. В декабре 1717 года Волконский был расстрелян. Пытку большой группы обвиняемых назначили на 13 февраля 1718 года. Утром этого дня банда князя Юсупова, меншиковского подручного, подкатила к дому Курбатова на извозчиках. Следователь был похищен. Меншиков лично напал на Курбатова с допросом. Он наезжал с понятиями типа, как ты мог принять моего слугу?! Курбатов отвечал официально: "В интересах следствия". Меншиков пытался развалить дело, но не смог. Курбатова отпустили. Вскоре вернулся царь, подавленный семейными неприятностями, и "розыск" возобновился. На Соловьевых насчитали воровства почти на 700000 рублей. Своего имущества у них оказалось на 400000. Остальные 300000 подозревались в карманах "светлейшего". Я надеюсь, вы понимаете, что тогдашний рубль был во много раз дороже нынешнего доллара? Весь госбюджет России в те годы составлял 3 миллиона, в том числе Бурмистерская палата собирала без Курбатова 1,3 миллиона, а с его судорогами - до полутора миллионов. Позже выяснилось, что имущество Меншикова оценивается в несколько миллионов. Так что, "светлейший" наворовал не менее одного годового бюджета России. Это - как если бы сейчас некто проворный прикарманил 20 миллиардов долларов! Не слабо!
Останавливать нелепого человека на Руси удобнее всего окриком "Сам дурак!" или "Сам вор!". Курбатова по доносу стали "считать", и насчитали 16 тысяч якобы намытых денег. Летом 1721 года фискальный рыцарь скончался от обиды.
Петр оказался непоследователен в своем возмущении воровством. Он не повесил Алексашку, как собаку, не отрубил собственноручно лукавую голову, не насадил крохобора на кол Петропавловского собора или Адмиралтейский шпиль. Он внимательно и снисходительно рассмотрел начет, списал многие украденные суммы, но многое и осталось. Осталось ненаказуемое право воровать. Остались "древнерусские понятия".
"Где средства искоренить эти понятия? - задыхался в сочувствии к Императору наш Историк, - Рубить направо и налево? Но средства материальные бессильны против зла нравственного".
Да нет же, Сергей Михалыч, отрубленная голова не есть "средство материальное", - мы ж её не солить собираемся, не фаршировать капустой и зайчатиной; отрубленная голова как раз и уносит с собой "нравственное зло", нафаршированное в неё дурной наследственностью и прилежным национальным воспитанием. Да и созерцательный момент полезен. Посетители Заячьего острова, купившие билет на казнь, наглядно убеждаются в причинно-следственной связи преступления и наказания...
Но тут Писец портит по своему обыкновению нашу прокурорскую благодать кощунственным вопросом: "А судьи кто?". И мы вынуждены растерянно умолкнуть. Ибо всплывает перед нами картина неизвестного художника "Этап невинно осужденных врагов народа, конвоируемых на Соловки за измену родине в форме взятки, полученной от иностранной разведки". И сопровождается демонстрация этой картины чугунным голосом, зачитывающим статьи Закона:
Вокруг все - воры.
Воры наверху. Невинные внизу.
Воры подтягивают воров наверх. Сбивают невинных вниз.
Вор вора не осудит.
Вор осудит невинного.
Невинный осудил бы вора, да кто ж ему даст...
Тут суровый голос с нар возмущенно возражает диктору, что это не настоящий Воровской Закон, а литературный бред. В Воровском Законе ничего такого не прописано.
- Ну, правильно, - успокаиваю я Вора-в-законе, - это бред. И в этом бреду, вы, дорогой папаша, - не вор, а практически честный человек. Мы тут говорим о другом, вы уж извините...
С Вором оказался солидарен и генеральный прокурор. Дело было так. Собрал Петр всю свою компанию, зачитал доносы о воровстве, предложил единогласно принять закон о казни за это дело. Закон был прост. Если ты украл столько, что хватило бы на покупку веревки, - тебя вешают, если - на топор, - рубят голову, и т.д. Простой, понятный, честный закон. Писец радостно начал переносить изящную мысль на гербовый лист, но тут встал генерал-прокурор Паша Ягужинский.
- Ну, что ты, ваше величество, придумал, - с доброй улыбкой начал он свою прокурорскую речь, - ты ж один тут останешься. Мы все воруем, - каждый в свою меру.
Честный Ягужинский сел без малейшего трепета. Петр помолчал, потом сорвался в истерический смех. Заржала и вся потешная публика, все дружки петровой юности. Император велел Писцу порвать проект указа и удалиться вон. Так Петр простил своих друзей, простил родную страну, простил народ ее за великое, наивное лихоимство.
Фантасмагория всероссийского воровства и взяточничества не вмещалась в неповрежденные умы. Иностранцы недоумевали и потешались. Историк наш скорбел. Его имперскому сердцу милы были все деяния Петра - от Стрелецкой казни до Полтавской битвы, поэтому всенародную измену великой идее собирания Империи он простить не мог. Гневный вскрик Историка не раз будил нас с Писцом, взрывая вакхические рассветы "Питербурха": "Страшное зло, застарелая язва древнерусского общества, было вскрыто сильными мерами преобразователя, и сам он, как ни был знаком с этим злом, не мог не содрогнуться".
Петр страдал. Бесконечными зимними ночами терзало его до отнятия ног недоумение о русском несчастьи. Даже во сне он спрашивал куда-то в туман над Финским заливом: "Господи, за что ж ты нас так?". В ответ только хохотало, и какой-то пьяный женский голос декламировал с немецким акцентом стихи собственного сочинения:
"Государю достался народ,
Но народ оказался - урод,
Что ни делаешь с этим народом,
Всё равно остаётся уродом!".
Голос узнаваемо грассировал, так что у него вместо "народ" и "урод" получалось "нагод" и "угод" соответственно. И от этого становилось как-то особенно обидно и противно. Потом золоченая фигурка Анхен Монс вспыхивала во мгле, взбиралась на бушприт полированного корабля, обхватывала его голыми ногами и растворялась в тумане. На смену ей в остекленную галерею Монплезира входил покойник Курбатов и монотонно повторял под стук костыля дикую, бессмысленную фразу, - он будто сколачивал эшафотный мост между темным русским прошлым и жутким русским будущим:
"Народ - враг народа!",
"Народ - враг народа!"...
Наступал серый питерский рассвет, Петр исходил потом, учился ходить заново, и роковая фраза оставалась без комментариев, за порогом сна...
Никто не знал тогда, что ровно 200 лет спустя, наш последний, самый страшный Император выхватит этот народный девиз из балтийского эфира, осмыслит, укоротит, сделает понятным и приятным народу, полезным Империи...
Такое вот мирное время.
Хорошо хоть война почти не прекращалась, а то выдайся нашему Петру побольше лет мирного царствования, то, пожалуй, он и не остался бы у нас Великим Медным Всадником. А был бы свихнувшимся Всадником-Без-Головы, "запрометавшим" медную голову в тар-тарары.
Оценили 2 человека
3 кармы