Письменные источники по истории восточных славян. Ч. I

Здравствуйте, дорогие читатели!

Мы начинаем серию публикаций, посвящённых письменным источникам по истории восточного славянства – сначала отечественным, а затем и иностранным. Подобное погружение в древность, как нам представляется, вряд ли кого-то может оставить равнодушным.

Оставшиеся до наших дней отечественные письменные источники, имеющие хотя бы косвенное отношение к событиям раннего периода, подверглись тщательному изучению. Источниками «Повести временных лет» (ПВЛ) являлись произведения фольклора, устные рассказы, причём далеко не всегда из первых рук, документы княжеских архивов (1), родовые (семейные) информаторы и пр. (2). Например, по мысли И.Е. Забелина, ими были краткие записи на полях церковных книг древней христианской общины восточных славян. О.М. Огоновский в этом отношении, вслед за А.А. Куником, писал о пасхальных таблицах (3). Одним из источников знаменитой «Речи Философа», которую порой считают моравской по своему происхождению (4), по всей видимости, была Хроника Георгия Амартола (5). Рассказ о походе 860 г. Аскольда и Дира – перевод хроники Симеона Логофета, по всей видимости, из некоего хронографа, может быть (если, конечно, признавать реальное существование данного памятника), из «Хронографа по великому изложению» (6). По мнению Д.А. Мачинского, ядром недатированной части летописи было некое произведение, рассказывающее о появлении славян на Дунае (7). Возможно, существовала и так называемая «Повесть о полянах» (8). С.М. Михеев весьма обоснованно полагает, что первоначальный текст был разбит на годы в конце 70-х гг. XI в., тщательно проследив, где события разных лет оказываются в одной летописной статье (9).

В конце XIX – начале XX вв. работал выдающийся летописевед А.А. Шахматов, который в ряде трудов, в том числе ставших известными после его смерти, предложил концепцию происхождения летописания, постепенно ставшую едва ли не общепринятой. Сам св. Нестор, по его мнению, закончил свой труд в 1113 г., но он был далеко не первым летописцем на Руси. В последнем случае А.А. Шахматов шёл по стопам И.Н. Болтина. ПВЛ предшествовал, по А.А. Шахматову, так называемый Начальный свод 1093 г., но и он не был самым ранним. Таковым, по мнению данного исследователя, следует считать Древнейший свод 1037 г. Ранее летописания на Руси не было. Начальный свод 1093 г. сохраняется в списках новгородских летописей, в первую очередь, в Академическом, и написанном, как выяснилось уже в середине XX в., чуть позже Комиссионном списках Новгородской I летописи (НПЛ) младшего извода. Академический список полностью не сохранился, но, когда он ещё был в более исправном, чем сейчас, виде, с него были сняты копии – Воронцовский, Толстовский и недавно найденный Берлинский. Оба наиболее древних списка НПЛ младшего извода датируются уже XV в., т.е. более поздним временем, чем наиболее ранние списки с текстом ПВЛ. В единственном сохранившемся до наших дней Синодальном списке НПЛ старшего извода (вторая половина XIII – первая половина XIV вв.) как раз отсутствует начало (до 1015 г.), а поздний Троицкий список НПЛ младшего извода 60-х гг. XVI в. содержит немало ошибок и кое в чём ближе к ПВЛ, нежели к иным спискам НПЛ. При переработке Начального свода Нестор использовал тексты договоров с греками, которые он, как считают многие исследователи, нашёл в княжеском архиве (10). А.П. Богданов в данном вопросе в целом шёл за А.А. Шахматовым, отмечая, что Начальный свод порой удревнял события, в частности, датируя неудачный поход Игоря на Константинополь 920 г., тогда как ПВЛ, ориентируясь на византийские хроники, исправила эту ошибку (11).

Современные исследователи доказывают и существование особого свода 1070-х гг., опираясь на сходство «Поучения о казнях Божиих» в ПВЛ под 1068 г. и «Чтении о житии и о погублении Бориса и Глеба». Эти произведения имели общий источник – «Златоструй», текст которого восходит к эпохе болгарского царя Симеона Великого (12). А.А. Шахматов предпринял попытку восстановить своды, предшествовавшие ПВЛ (13), и любой исследователь, изучающий ранние этапы истории восточных славян и других народов Восточной Европы, не может обойтись без обращения к данным реконструкциям. Однако, относиться к ним как к надёжно восстановленным текстам, что мы иногда видим в современной литературе (14), разумеется, более чем неосторожно (15). «Оценивая труды А.А. Шахматова в целом, - пишет, в частности, П.С. Стефанович, - следует всегда помнить, что он сам свои реконструкции воспринимал далеко не как окончательные, а лишь как рабочую гипотезу». Далее современный учёный формулирует интереснейшее наблюдение над штудиями великого летописеведа, делая акцент на следующее обстоятельство, о котором всегда необходимо помнить: «Результаты собственных исследований летописей он, конечно, учитывал, но они не служили ему единственным и даже основным аргументом для исторических заключений» (16).

Тому же, далеко не все учёные представляли историю русского летописания, как А.А. Шахматов. В частности, Н.И. Костомаров писал о том, что начало НПЛ младшего извода вовсе не отражает более ранний по происхождению текст, чем ПВЛ. Наоборот, перед нами, по его мнению, - сокращение свода Нестора с некоторыми добавлениями, касавшимися истории Новгорода. Версию «Сказания о призвании варягов» в составе ПВЛ и некоторые другие известия последней изначальной считает и В.Я. Петрухин, тогда как П.В. Лукин высказывает противоположную точку зрения. Другой современный исследователь - В.Б. Перхавко - полагает, что не все известия НПЛ, касающиеся интересующего нас периода, первичны по отношению к ПВЛ (17). По мнению А.Г. Кузьмина, далеко не всегда «излишки» Повести временных лет по сравнению с Новгородской I летописью (НПЛ) являются позднейшими сочинениями» (18). Строго говоря, однозначно решить, кто из них прав, едва ли возможно: источники не дают нам бесспорных доказательств в пользу какой-либо точки зрения. Е.Ю. Перфецкий, А.И. Рогов, М.А. Васильев, П.С. Стефанович и Е.А. Шинаков, к примеру, в данном случае шли вслед за А.А. Шахматовым, Т.В. Гимон более осторожен (19). П.С. Стефанович, однако, справедливо признаёт и следующее, фактически смыкаясь, в том числе, и с В.Б. Перхавко: даже если признать тот вариант Начального свода, который отразился в НПЛ, первичным перед его иным вариантом, который мы видим в ПВЛ, «в тех или иных отдельных деталях и местах можно выразить сомнение, где лучше отразился более ранний и первоначальный текст…» (20).

Следует, кстати говоря, иметь в виду и то несомненное обстоятельство, что ПВЛ – в любом случае! – несмотря на множество бесспорных и порой хранящих следы переосмыслений и «сшивок» напластований – целостный памятник, а не хаотичное нагромождение «преданий», «сказаний», «редакций», «вставок» и пр. Данный тезис, высказанный И.П. Ерёминым ещё в середине XX в., следует признать чрезвычайно важным и для нынешнего этапа развития науки (21).

Другой вопрос, недавно поднятый в науке, также не имеет, строго говоря, однозначного решения. Мы имеем в виду проблему новгородского летописания XI в. В противоположность А.А. Шахматову, в определённой степени продолжая мысль Д.С. Лихачёва, Т.В. Гимон резонно указывает, что нет никаких доказательств того, что сведения о Новгороде были именно записаны в некий свод, а не собраны от информантов-новгородцев, или же, если брать статью 947 г., от псковичей. «Консультантом» летописца Т.В. Гимон видит не Вышату, как Д.С. Лихачёв, а, как и О.М. Огоновский, сына этого знатного человека Яна Вышатича. Против мнения Д.С. Лихачёва в своё время высказывался Б.А. Рыбаков, но его аргументы небесспорны (22).

Однако, в том, что на Руси до 1037 г. отсутствовало летописание, А.А. Шахматов опирался именно на Н.И. Костомарова. Но не все исследователи согласились с данной точкой зрения. М.Н. Тихомиров, Д.С. Лихачёв, Л.В. Черепнин, А.А. Зимин и выдающийся польский историк Г. Ловмяньский полагали, что первый летописный свод здесь был составлен ещё около 996 г., скорее всего, при киевском храме Успения Пресвятой Богородицы (Десятинной церкви), т.е. во времена правления Крестителя Руси. К этим авторам был близок и А.Г. Кузьмин. Т.В. Гимон полагает, что в Киеве в первой половине XI в. велись краткие погодные записи, и рукопись с последними попала в Новгород в 40-е гг. и была дополнена местными сообщениями, примерно такими же небольшими по объёму. Однако, А.Н. Насонов и В.В. Кожинов высказали некоторые дополнительные аргументы в пользу мнения А.А. Шахматова о том, что до 1037 г. летописания на Руси не существовало. Отметим и ещё одно обстоятельство. В ПВЛ при описании событий конца X в. - начала XI в. – лакуна. Но, по мнению А.Н. Насонова, это вовсе не означает со всей определённостью, что перед нами – «сшивка» между двумя сводами. Дело в том, что пропуски в тексте известны и в других случаях (23). Временем не ранее XI в. русское летописание датировал и британский исследователь П. Сойер, и современный исследователь проблемы Д.А. Ляпин (24).

Обратим внимание на следующее обстоятельство, которое позволяет датировать возникновение летописания не позднее 1054 г. – года смерти Ярослава Владимировича. Под 882 г. в НПЛ читаем сообщение, что Игорь, который здесь выступает на первый план перед своим воеводой Олегом, в числе всего прочего, установил дань варягам, в том числе «от Новагорода 300 гривенъ на лѣто мира дѣля, еже не дають». Такое чтение дают все списки данной летописи младшего извода (25), в том числе и Троицкий список (26), который кое в чём идёт за ПВЛ. ПВЛ же в составе Ипатьевской летописи уточняет, когда эту дань перестали давать. Здесь Олег «оустави Варѧгом дань даѧти ѿ Новагорода 300 гривенъ на лѣт, мира дѣлѧ, єже до смерти Ӕрославлѧ даѧше Варѧгом». Примерно то же мы видим и в Лаврентьевской, Московско-Академической и Радзивиловской летописи, а также в ЛПС. Сохранившиеся выписки из Троицкой летописи не оставляют сомнений в том, что примерно тот же текст читался и в данном случае (тогда как начало Симеоновской летописи, как известно, утеряно) (27). Поздние тексты – Эрмитажный список МЛС (Уваровский список утерял начало), Типографская летопись, Воскресенская летопись, Густынская летопись – в данном случае идут вслед за более ранними списками, включавшими в себя ПВЛ (28). Однако, Никоновская летопись даёт иное чтение, причём особенно ценно, что перед нами – поздняя летопись: «а отъ Новагорода триста гривенъ на лѣто мира дѣля, еже и нынѣ даютъ» (29). Судя по всему, древнему книжнику попался некий древний (или древний по своим истокам) список, с которого он, не задумываясь над смыслом, и переписал драгоценное для нас свидетельство.

Однако И.Е. Забелин и Б.А. Рыбаков обратили внимание на тот факт, что в Никоновской летописи имеют место некоторые не имеющие аналогов свидетельства о достаточно малозначительных событиях IX в., которые, по их мнению, не могли быть вымышлены позднейшими сводчиками именно в силу своей малозначительности для человека XV-XVII вв. Иными словами, летописание на Руси появилось ещё в конце или же во второй половине того же IX в. К мнению последних в определённой степени был близок С.М. Соловьёв, а также известный скандинавский археолог Х. Арбман, заявивший о том, что в описании событий 80-х гг. IX в. ПВЛ опиралась на некие погодные записи. Рассказ о Вадиме Храбром, как писал Б.А. Рыбаков, восходит к каким-то новгородским антиваряжским текстам. А.В. Карташёв также склонялся к данной точке зрения, и даже писал об идейной борьбе в летописании конца IX – начала X вв., полагая, что сообщение об «Аскольдовом крещении» Руси было уничтожено по воле язычника Олега (30).

Мнение же о том, что летописание не могло возникнуть в те отдалённые времена (31), оценка известия о Вадиме Храбром не просто как о позднем, но и как о явно недостоверном (32) во многом базируется на тезисе, согласно которому у восточных славян в дохристианское время отсутствовала собственная письменность. Так полагали уже авторы Густынской летописи, и их мнение принимали многие исследователи (33). Первые надписи в выделяемом в последние годы дорукописном или докнижном периоде «в истории восточнославянской письменности» связывают именно с распространением христианства (34). Исходя из близких представлений, ряд авторов отрицает, по сути, ценность сообщений о процедуре заключения договоров Руси с греками X в., полагая, что следует говорить об искусно созданном рассказе, отражающем не реалии, а представления книжников XII в. Подобное мнение является, по всей видимости, отдалённым отзвуком следующего мнения А.Л. Шлёцера: «Столь пространные памятники в прозе не могли никак сохраниться словесным преданием; но не уж ли тогда уже (907 и 945 г.) умели писать необразованные норманны?» (35).

Но сейчас, после соответствующих исследований М.Л. Серякова, данное мнение, по всей видимости, всё же следует отвергнуть – отвергнуть вслед за И.Н. Болтиным, П.Й. Шафариком, И.Е. Забелиным и Д.И. Багалеем, ибо о славянской языческой письменности сообщает, как известно, не только эль-Недим, но и другие восточные авторы, с чем соглашался и выдающийся востоковед Б.Н. Заходер. К тому же, ещё никому не удалось аргументированно опровергнуть простое и ясное свидетельство Жития Константина о русских письменах. «Обрете ж тоу Евангелiе и Ψалтирь, русскыми письмены писано, - читаем в источнике, - и человека ωбретъ, глаголюща тою беседою, беседова с нимъ, и силу речи прiимъ, своеи беседе приклада различна письмена, гласна и съгласаа, и къ Богу молитву творя, въскоре начятъ чести, и сказати, и мноѕи ся ему дивляху, Бога хваляще». Г.В. Вернадский в своё время резонно отверг готскую теорию происхождения данных «письмен», отметив, что готы были слишком хорошо известны в Византии, чтобы их могли перепутать с русами. Сирийская теория также более чем сомнительна. Однако, и толкование этого учёного, видевшего здесь указание на аланский текст, написанный с помощью алфавита, составленного на основе грузинской или армянской азбуки (36), едва ли приемлемо. Начнём с того, что подобные тексты не известны ни в Алании, ни в Закавказье. Таким образом, логичнее всего «поверить источнику»: уже к 60-м гг. IX в. у восточных славян имелось своё письмо, а вполне возможно, даже несколько его видов, одно из которых и видел в Крыму св. равноапостольный Кирилл. Таким образом, мы принимаем гипотезу И.Е. Забелина о существовании в восточнославянской среде зачатков письменного описания истории, хотя, быть может, и без разбивки по годам, ещё в IX в. Не во всём следует и принимать мнение о решающем влиянии византийской литературы на литературу древнерусскую. Данный вопрос требует, как нам кажется, более тщательного и всестороннего исследования. Отметим, в частности, попутно, что в историографии литература Византии времени Крещения Руси далеко не всегда оценивалась очень высоко (37).

Но как же развивалось последующее летописание и чем оно для нас ценно?..

Ответ на этот и другие вопросы – в следующем посте.