Здравствуйте, дорогие читатели!
Мы продолжаем серию постов, посвящённых письменным источникам по истории восточного славянства.
Сегодня мы рассмотрим, - с одной стороны, - тексты, написанные относительно поздно, а с другой, - возможно, сохранившие информацию более древнюю, чем мы разбирали с вами ранее…
Но обо всём по порядку.
Кроме летописных текстов как таковых, особое значение имеют миниатюры Радзивиловской летописи, предположительно восходящие к Владимирскому своду 1212 г., представлявшего собой, в свою очередь, «мозаику» из свидетельств различных летописей XII в. (1). Особо следует отметить значение поздних летописей, в том числе Воскресенской, Никоновской, Густынской. Те сведения, которые не имеют аналогов в более древних источниках, обычно не используются наукой, причём, надо отметить, обычно без какой-либо дополнительной аргументации. П.П. Толочко и Б.Л. Клосс в данном случае оставляли вопрос открытым, хотя последнего относительно уникальных известий Никоновской летописи скорее следует признать скептиком (2). С.М. Соловьёв, И.Е. Забелин, С. Лесной, М.Н. Тихомиров, А.Г. Кузьмин и, как это не странно на первый взгляд, Н.И. Костомаров, напротив, возражали против молчаливого игнорирования поздних сводов. К ним примыкает и выдающийся исследователь Скандинавии и русско-скандинавских отношений Е.А. Мельникова (3).
Поздние летописи изучены явно недостаточно. Так, сложным для изучения является псковское летописание, появившееся в XIV в., причём собственно псковские по их содержанию статьи начинаются с 1266 г. (год вокняжения во Пскове Довмонта) (4). С другой стороны, разумеется, определённые открытия имеют место. Так, основной текст Никоновской летописи, согласно исследованиям Б.М. Клосса, был создан в 20-е гг. XVI в. (5). Выяснено также, что, по крайней мере, в большинстве случаев, составители Воскресенской летописи не пользовались источниками Никоновской летописи (6). Но далеко не всегда возможно понять, как и откуда в поздних летописях «появляются» детали, отсутствовавшие в источниках более ранних (7).
Однако, уже сейчас возможно отметить три аргумента, отталкиваясь от которых, мы всё же обращаемся к тексту поздних летописей. Иногда поздние сводчики соединяли, в том числе и механически, сведения различных, иногда – враждебных традиций. Если подобное имело место, значит, занимавшие их предшественников страсти уже утратили свою злободневность, по крайней мере, отчасти. На основании подобных фактов К.Н. Бестужев-Рюмин в своё время считал «Повесть временных лет» (ПВЛ) своеобразным «архивом» разнородных материалов. С его мнением согласен и современный исследователь А.А. Шайкин, распространивший данный тезис и на другие летописные памятники. В Никоновской летописи мы видим подобное неоднократно, например, при описании войны Новгорода и Северо-Восточной Руси в 1170 г. Ю.В. Селезнёв выделил здесь эпизод описания внутриордынской междоусобицы начала XV в., явно взятый из тверской летописи (8). Однако, значение подобного явления нельзя и абсолютизировать. Творческая активность летописцев в большинстве случаев обычно всё же была значительной. Н.И. Костомаров и В.С. Иконников писали, что поздние сводчики нередко заменяли слова и выражения на более понятные в XV-XVII вв., домысливали те или иные детали, вставляли различные дополнения, комментарии и пр. (9). Например, в Воскресенской летописи известна замена слова «смерды», сохранившееся в данном случае в обоих изводах Новгородской I летописи (НПЛ), на словосочетание «черные люди» (10). П. Мрочек-Дроздовский и Л.В. Черепнин смешивали данные термины (11), но делать так нельзя, поскольку это совершенно разные социальные категории (12). «Черных людей», отсутствовавших на Руси соответствующего времени, автор Жития князя Владимира особого состава «обнаруживает» в войске Владимира Святославича, шедшего на Корсунь (13). Отметим ещё один аналогичный пример: русские средневековые правоведы более позднего времени, по мнению И.Я. Фроянова, уже не понимали разницу между холопами и исчезнувшими уже к тому времени закупами, и потому «клеймили закупов холопством, а холопов закупничеством» (14). Вспомним, что городенского князя Всеволода Густынская летопись путает с Владимиром Давыдовичем Черниговским (15). Наконец, в «Киево-Печерском Патерике» в большинстве списков вместо луда (эпизод о варяжском князе Якуне при описании Лиственской битвы 1024 г.) мы видим чтение руда, «что существенно снижает понятность текста, но зато придает ему некий налёт дополнительной «архаичности», таинственности и риторической выразительности» (16).
Смешение эпох и терминов, надо отметить, широко известно в Средневековье, в частности, на Востоке (17). Вспомним также, что составитель «Летописца Переяславля Суздальского» (ЛПС) «заставил» Владимира Святославича воевать с татарами, заменившими в его сознании, видимо, всех иных кочевников, в том числе и печенегов. Не без влияния последнего, как полагал А.И. Рогов, всех кочевников и турок называет татарами и М. Стрыйковский (18). Но подобное известно и в древнегрузинской и древнеармянской историографии, которые сохранили память о перемещениях скифов и сарматов, но «перенесли» их на более поздних и более известных хазар (19).
Кроме того, писцы порой, но, разумеется, не всегда имели под руками лучший материал, чем мы. То, что сократили составители наиболее древних летописных памятников, они нередко оставляли в целости или в лучшем качестве, чем списки более древние. Так, Б.А. Рыбаков доказал, что более ранняя, большая по объёму, редакция летописи Святослава Ольговича лучше представлена в Никоновской летописи, а не в летописи Ипатьевской. Кто «виновен» в сокращении её текста – составитель Киевского свода 1198 г. или же сводчик конца XIII в., работавший в Турово-Пинской земле, неясно. М.Н. Тихомиров, А.Н. Насонов и А.Г. Кузьмин обнаружили, что аналогичное сокращение в составе той же Ипатьевской летописи пережил некий не сохранившийся до нашего времени южнорусский свод. Лучшие чтения мы видим в данном случае в составе более позднего Московского летописного свода конца XV в. (МЛС) (20). Поход Всеволода Ольговича на Галич лучше отражён в Лаврентьевской летописи, МЛС и Воскресенской летописи, а не в Ипатьевской летописи (21). Наконец, летописи Новгорода первой половины XV в. – Новгородская Карамзинская, Софийская I (СIЛ) и Новгородская IV (НIVЛ) – сообщают некоторые известия, которые, при тщательном изучении, оказалось возможным подтвердить грамотой Белы IV Миклошу, сыну Обичка из Зюд, от 22 апреля 1244 г. Здесь сообщается о встрече Даниила Романовича с неким предводителем татар под Киевом после взятия Чернигова, в котором угадывается Мункэ, великий каан в 1251-1259 гг. (22). Далеко не всегда догадки поздних летописей неверны. Так, по справедливому мнению Д.М. Котышева, если Холмогорская летопись, судя по всему, правильно определила отчество одного из князей под 1146 г. – Давыдович, то более ранняя Троицкая летопись, судя по выпискам Н.М. Карамзина, ошиблась, как и Воскресенская летопись, назвав его Галицким (23).
Наконец, особое значение для нас имеют сохранившиеся реликты сводов, более древних, чем ПВЛ. Но данные реликты сохранила не только Никоновская летопись. А.А. Шахматов, а вслед за ним – Е.Ю. Перфецкий, А.Г. Кузьмин и А.В. Назаренко доказали также, что ряд сведений, в том числе и «неудобных» для составителей каких-то редакций ПВЛ сведений сохранили также СIЛ и НIVЛ. К подобному выводу приходит и один из новейших исследователей проблемы Т.В. Гимон (24). Например, это рассказы СIЛ о походе 1043 г. (25) и о судьбе сосланного, а затем убитого Ярославом Владимировичем родственника княжеской династии Константина Добрынича. Ни одна ранняя летопись об этом не говорит. Последнее сообщение, впрочем, подтверждается и Никоновской летописью (26). Только эти летописи сохранили сведения о том, что известный киевский тысяцкий Путята, вызвавший гнев народа после смерти Святополка Изяславича, - брат Яна Вышатича (27). Как доказал А.А. Шахматов, перед нами – реликт одной из редакций ПВЛ, и данному сообщению, соответственно, можно доверять. Принимает данное свидетельство и современный исследователь проблемы В.А. Кучкин (28). СIЛ и НIVЛ сохранили также уникальные достоверные свидетельства и о более поздних временах (29).
Устюжские летописи – список Л.С. Мациевича первой четверти XVI в. и более поздний Архангелогородский летописец - также сохранили ряд сведений, читавшихся, судя по всему, в сводах XI, а может быть, даже в сводах X в. (30). С другой стороны, не все сообщения последних, в свою очередь, производят впечатления аутентичных: например, едва ли является таковым сообщение Архангелогородского летописца о том, что Роговолод и Тыры (Туры) были братьями (31). Наконец, мы склонны, по крайней мере, в некоторых случаях с доверием относиться к свидетельствам белорусско-литовских летописей, например, «Хроники Литовской и Жмойтской», несмотря на то, что последняя сохранилась в рукописях XVII-XVIII вв. Среди источников данной хроники исследователи отмечают не только М. Стрыйковского и «Европейскую Сарматию» А. Гваньини, но и некоторые подлинные документы и предания (32). Относительно же других летописей близкого происхождения, которых в науке обычно называют белорусско-литовскими, при описании событий интересующего нас периода необходимо пользоваться со значительной осторожностью. В литературе имеются попытки своего рода «реабилитации» подобных известий. Скирмонд / Ердивил, один из персонажей данных летописей легендарной поры (33), по мысли Т. Баранаускаса, - отражение персонажа (трёх персонажей?) некогда популярной устной традиции (34). М.Н. Тихомиров, правда, очень осторожно, отождествлял Сколоменда «Задонщины» - предка Андрея и Дмитрия Ольгердовичей – с этим Скирмондом (35). «И молвяше Ондрей Олгердович брату своему Дмитрию: «Сама есма себе два брата, сынове Олгордовы, а внукы есмя Едимантовы, а правнуки есми Сколомендовы», - читаем в источнике (36). В Краткой редакции памятника по Кирилло-Белозерскому списку – «правнучата Сколдимеровы» (37). В Пространной редакции данного источника по Синодальному списку предки братьев «начинаются» Гедимином, о Скирмонде речи нет (38). Согласно А.С. Кибиню, такое обозначение братьев – героев Донского побоища – это «литературный эпитет, связанный, по-видимому, с легендарными представлениями о древних литовских князьях». Но и сам последний не отказывается от отождествлений. По мысли учёного, не исключено, что своего рода «прототипом» Скирмонда был ятвяжский лидер Скомонд / Скумант (39). О последнем Галицко-Волынская летопись сообщает под 1248 г., но оговаривается, что речь идёт о тех временах, когда ещё не был поставлен Холм: «Воеваша Ӕтвѧзѣ ωколо Ѡхоже и Боусовна, и всю страноу и тоу поплѣниша, и еще бо Холмоу не поставленоу бывъшю». «Еже Скомондъ и Бороуть зла воиника, иже оубьена быста посланиемь, - читаем далее. - Скомондъ бо бѣ волъхвъ и кобникъ нарочитъ, борзъ же бѣ, ѧко и звѣрь, пѣшь бо ходѧ, повоева землю Пиньскоую, иныи страны, и оубьенъ бысть нечестивыи, и глава его взотъчена бысть на колъ» (40). Перед нами, в любом случае, - выдающийся лидер, жрец и предсказатель, предсказания которого, как можно думать, пользовались серьёзным авторитетом, и, одновременно, полководец и воин, но говорить о том, что он тождествен предку Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и, тем более, Скирмонду белорусско-литовских летописей, разумеется, не имеет оснований. В целом с этим согласен и А.С. Кибинь. «Эта гипотеза получила бы подтверждение, - пишет исследователь о предположении Т. Баранаускаса, - если элементы сказания о Скирмонте нашлись бы в более ранних источниках» (41). При надлежащей же осторожности необходимо согласиться с Р. Петраускасом в том, что в легендарной части белорусско-литовских летописей практически нельзя найти имён, не имеющих аналогов или в тексте Галицко-Волынской летописи, или же в местной топонимике. В последнем случае они фактически «созданы» из топонимов (42).
Разумеется, мы отдаём себе отчёт в том, что далеко не все свидетельства поздних летописей, где мы надеялись бы найти реликты древних сводов, в том числе и предшествующих ПВЛ, следует принимать. Так, А.С. Кибинь отказал в аутентичности как распространённым, в сравнении с сообщением Лаврентьевской летописи «Ӕрославъ иде на Ӕтвѧгы», свидетельствам поздних списков Ипатьевской летописи о победе Ярослава Владимировича над ятвягами в 1038 г. (добавление Хлебниковского, Погодинского и Ермолаевского списков «и побѣди»), так и данным иных летописей о том, что князь не смог тогда достичь победы. В последнем случае речь идёт о СIЛ («и не можааху ихъ взяти»), Новгородской летописи по списку П.П. Дубровского и Никоновской летописи, а также, добавим мы, о НIVЛ и Воскресенской летописи. Аргументом в пользу такого мнения исследователь выставил отсутствие пространного известия не только в НПЛ, но и в ранних устюжских летописях (43).
Говорить здесь что-либо определённое, однако, сложно. Краткое сообщение о войне без данных о её исходе сохранила не только Лаврентьевская летопись, но и МАЛ, и Радзивиловская летопись (44). Судя по сохранившимся выпискам у Н.М. Карамзина, следует признать мнение М.Д. Присёлкова, что такое же сообщение читалось и в Троицкой летописи (45). Но и в НПЛ, и в ранних устюжских летописях – пропуск (46), так что ссылка на них в этом случае, строго говоря, непоказательна. Нестяженная форма имперфекта можааху в СIЛ и сообщение ЛПС о том, что «Ӕрославъ Ӕтвѧги взѧ» (47) могут свидетельствовать и против мнения А.С. Кибиня, если перед нами, конечно, не нарочитый архаизм (такое тоже бывало!) авторов / редакторов СIЛ и не домысел поздних переписчиков / редакторов «Летописца Русских Царей», но положительных данных у нас нет.
Наконец, в поздних летописях мы видим следы древних языческих представлений, которые могли быть пропущены самоцензурой сводчиков только тогда, когда сама борьба с языческими обычаями и представлениями стала уже отходить на второй план. Ранее подобное было попросту немыслимо. В первую очередь, мы имеем в виду так называемую «Повесть о битве на Липице». В истории текста данного источника учёные выяснили немало интересных подробностей. Так, МЛС в данном случае идёт за СIЛ, а ростовская редакция «Повести» получила отражение в Лаврентьевской летописи. Владимирская редакция данного памятника, таким образом, не сохранилась. Краткий вариант данного произведения имеется в НПЛ и МАЛ, а пространный – в составе НIVЛ, СIЛ и Никоновской летописи. Однако, как показали исследования, у обеих редакций некогда имелся общий протограф, и редакция НПЛ – результат сокращения последнего и перестановок текста. Так, в речи Лариона здесь имеется несогласованность, что может быть объяснено именно данным обстоятельством (48). Для нас же имеет особое значение то, что в составе данного произведения можно выделить чрезвычайно интересные реликты образа воина-зверя, не чующего на себе ран. Об этом сообщает Никоновская летопись. Что же касается текста МАЛ и НIVЛ, то подобных данных там нет (49). Здесь сводчики, надо полагать, не решились обратиться к таким мрачным явлениям седой древности.
В данной связи особо отметим значение I и II редакций устюжских летописей второй половины XVII и первой половины XVIII в. соответственно. Под 1398 г. здесь сообщается о походе новгородцев на Великий Устюг. Они стали требовать откупов и с церквей, а когда им не дали, новгородцы ограбили церкви, унеся в том числе и икону Одигитрии. Насад с награбленным стал, тогда некий старый Ляпун, «взяв убрус, связав им икону, рек: «Николи же бо полоняник не связан не идет на страну чюжду». И егда та чюдотворная икона связана бысть, невозбранно нача плыти насад». Итак, к чудотворной иконе здесь относятся как к языческому идолу, её берут в плен, и связывание последней, как божества врагов, нейтрализует её могущество, что легко объяснимо, учитывая магическую роль узла в индоевропейском язычестве, на что указывал М.М. Маковский. Данные представления уже соседствуют с христианскими: на святотатцев, как и на грабителей мощей св. Войцеха-Адальберта, нападает страшная болезнь, и новгородский владыка Иоанн с молебнами, сделав Одигитрии драгоценный серебряный оклад, вместе с другими иконами вернул её в Устюг (50). Тем не менее, подобные представления, аналогичные тем, о которых писал Ф. де Куланж, анализируя историю обществ классической древности (51), производят потрясающее представление, свидетельствуя о зыбкости христианских представлений у восточных славян даже через несколько столетий после формального крещения страны. Одновременно рассмотренные выше данные поздних летописей неопровержимо говорят о возможности использования даже таких поздних источников для изучения архаичных верований и черт мировидения, датируемых не только VI-X вв., но, не исключено, даже более древними временами.
Подумаем об этом вместе.
Крепко подумаем.
А в следующем посте – рассмотрим древнейшие источники права Руси.
Зачем? Действительно: зачем человеку, стремящемуся понять историю и мудрость своих предков, нужны полусгнившие пергаменты с текстами древних и мало понятных уже веку к XV пособий для судей?
А затем: хочешь узнать то или иное общество – тщательно изучи его законы.
Итак, дорогие друзья – до встречи!
Оценили 20 человек
37 кармы