Сталин и очковтирательство в армии

Критикуя очковтирательство в армии, мы нередко произносим с досадой «при Сталине такого безобразия не было». На самом деле, эпизодами было и не такое — причём в армии и в самые тяжёлые времена. Но важно то, как выявляли очковтирательство и разбирались с ним.

Привожу отрывок из книги Владимира Карпова «Генералиссимус» с воспоминаниями маршала авиации Александра Голованова — представьте, на дворе весна 1942 года, тяжелейшие бои на фронтах Великой отечественной, для перелома создаётся Авиация дальнего действия (АДД), и тут обнаруживается, что без дела простаивают 700 (!) самолётов...

***

«Однажды меня вызвал Сталин и спросил:

        — Все ли готовые самолеты вы вовремя забираете с заводов?

        — Самолеты забираем по мере готовности.

        — А нет ли у вас данных, много ли стоит на аэродромах самолетов, предъявленных заводами, но не принятых военными представителями?

        Ответить на этот вопрос я не мог и попросил разрешения уточнить необходимые сведения для ответа.

        — Хорошо. Уточните и позвоните.

        Я немедленно связался с И. В. Марковым, главным инженером АДД. Он сообщил мне, что предъявленных заводами и непринятых самолетов на заводских аэродромах нет. Я тотчас же по телефону доложил об этом Сталину.

        — Вы можете приехать? — спросил он.

        — Могу, товарищ Сталин.

        — Пожалуйста, приезжайте.

        Войдя в кабинет, я увидел там генерала — одного из крупных авиационных военачальников (не называю фамилию этого человека, его уже нет в живых), что-то горячо доказывающего Сталину. Вслушавшись в разговор, я понял, что речь идет о большом количестве самолетов, стоящих на заводских аэродромах. Эти самолеты якобы были предъявлены военной приемке, но не приняты, как тогда говорили, "по бою", то есть они имели различные технические дефекты, без устранения которых самолеты поднимать в воздух нельзя. Генерал закончил свою речь словами:

        — А Шахурин (нарком авиапромышленности. — А. Г.) вам врет, товарищ Сталин.

        — Ну что же, вызовем Шахурина, — сказал Сталин. Он нажал кнопку — вошел Поскребышев. — Попросите приехать Шахурина.

        Сталин вновь спросил, точно ли я знаю, что на заводах нет предъявленных, но не принятых самолетов для АДД. Я доложил, что главный инженер АДД заверил меня: таких самолетов нет.

        — Может быть, — добавил я, — у него данные не сегодняшнего дня, но мы тщательно следим за выпуском каждого самолета, у нас, как известно, идут новые формирования. Может быть, один или два самолета где-нибудь и стоят.

        — Здесь идет речь не о таком количестве, — заметил Сталин.

        Через несколько минут явился А. И. Шахурин.

        — Вот тут нас уверяют, — сказал Сталин, — что те семьсот самолетов, о которых вы мне говорили, стоят на аэродромах заводов не потому, что нет летчиков, а потому, что они не готовы по бою, поэтому не принимаются военными представителями, и что летчики в ожидании живут там месяцами.

        — Это неправда, товарищ Сталин, — ответил Шахурин.

        — Вот видите, как получается: один говорит, что есть самолеты, но нет летчиков, а другой уверяет, что есть летчики, но нет самолетов. Понимаете ли вы оба, что семьсот самолетов — это не семь самолетов? Вы же знаете, что фронт нуждается в них, а тут целая армия. Что же мы будем делать, кому из вас верить?

        Воцарилось молчание. Я с любопытством и изумлением следил за происходящим разговором: неужели это правда, что целых семьсот самолетов стоят на аэродромах заводов, пусть даже не готовых по бою или из-за отсутствия летчиков? О таком количестве самолетов, находящихся на аэродромах заводов, мне слышать не приходилось. Я смотрел то на Шахурина, то на авиационного генерала. Кто же прав?

        Наконец, нарушив молчание, генерал сказал:

        — Товарищ Сталин, докладываю, что находящиеся на заводах самолеты по бою не готовы!

        — А вы что скажете? — вновь обратился Сталин к Шахурину.

        — Ведь это же, товарищ Сталин, легко проверить, — ответил тот. — У вас здесь прямые провода. Дайте задание, чтобы лично вам каждый директор завода доложил о количестве готовых самолетов. Мы эти цифры сложим и получим общее число.

        — Пожалуй, правильно. Так и сделаем, — согласился Сталин.

        В диалог вмешался генерал:

        — Нужно обязательно, чтобы телеграммы вместе с директорами заводов подписывали и военпреды.

        — Это тоже правильно, — сказал Сталин.

        Он вызвал помощника и дал ему соответствующие указания. Авиационный генерал попросил Сталина вызвать генерала Н. П. Селезнева, который ведал заказами на заводах. Вскоре Селезнев прибыл, и ему было дано задание подсчитать, какое количество самолетов находится на аэродромах заводов.

        Надо сказать, что организация связи была отличная. Прошло совсем немного времени, и на стол были положены телеграммы с заводов за подписью директоров и военпредов. Закончил подсчет и Селезнев.

        — Сколько самолетов на заводах? — обратился Сталин к помощнику.

        — Семьсот один, — ответил тот.

        — А у вас? — спросил Сталин, обращаясь к Селезневу.

        — У меня получилось семьсот два, — ответил Селезнев.

        — Почему их не перегоняют? — опять обращаясь к Селезневу, спросил Сталин.

        — Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев. Ответ, а главное, его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на заводах — вопрос давно известный.

        Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое произвел ответ генерала Селезнева. Я не могу подобрать сравнения, ибо даже известная сцена гоголевской комедии после реплики: »К нам едет ревизор" — не сравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность.

 Все присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело. Длилось это довольно долго. Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить разговор. Он был, как говорят, готов к бою и сам, видимо, был удивлен простотой и правдивостью ответа.

Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет? Я взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на авиационного генерала, видимо, с трудом осмысливал происшедшее. Чувствовалось, его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится на заводских аэродромах, что ему было известно, а та убежденность и уверенность, с которой генерал говорил неправду.

Наконец лицо Сталина порозовело, было видно, что он взял себя в руки. Обратившись к Шахурину и Селезневу, он поблагодарил их и распрощался. Я хотел последовать их примеру, но Сталин жестом остановил меня. Он медленно подошел к генералу. Рука его стала подниматься.

        — Вон! — сказал он с презрением и опустил руку. Генерал поспешно удалился. Мы остались вдвоем. Сталин долго в молчании ходил по кабинету.

        Зачем он позвал меня и заставил присутствовать при только что происшедшем? Давал мне предметный урок? Может быть. Такие вещи остаются в памяти на всю жизнь. Как он поступит сейчас с генералом?

        — Вот повоюй и поработай с таким человеком. Не знает даже, что творится в его же епархии! — наконец заговорил Сталин, прервав ход моих мыслей..."

Много написано о крутости и беспощадности Сталина. Казалось бы, после случившегося судьба незадачливого генерала была решена — не гнев, а настоящая ярость охватила Сталина. Достаточно было двух слов: "Лаврентий, займись!" Но так представляют Сталина нынешние разоблачители.

Сталин был способен понять ошибки и трудности, возникающие в ходе войны. Да, он наказывал, снимал с высоких постов, но делал это справедливо. Виноват — получай. Но, несмотря на великий гнев, в этом случае генерала пощадил, тот продолжал служить, получал награды (когда их заслуживал) и даже был удостоен звания Главного маршала авиации. Но поскольку Александр Евгеньевич Голованов не назвал его фамилию, не стану и я этого делать.»

***

Поразительный эпизод. Генерал убеждённо врёт в лицо Верховному главнокомандующему, зная о том, как нуждается фронт в авиации. И представьте, его не расстреляли тут же у кремлёвской стены, а даже потом награждали. То есть Сталин видел в нём потенциал, а очковтирательство простил. А уж Путин-то со своей лояльностью, могу представить, сколько прощает подобного безобразия с надеждой на исправление человека. 

Но не спешите судить: управление государством — самое сложное из всех искусств, которому посвящены целые трактаты, а наглое очковтирательство вечно.

РМ