26 апреля 1986 года, в Киевской области Украины произошла самая масштабная техногенная катастрофа за всю историю человеческой цивилизации – авария на Чернобыльской атомной электростанции.
ДОМИК В КОПАЧАХ.
Деда он почти не помнил. Лишь изредка, короткими, словно миг внезапного пробуждения, вспышками, взрывались в памяти, связанные с ним воспоминания. Степан Матвеевич был человеком сдержанным, немногословным. Оттого и казался внуку закрытым, весьма скупым на эмоции, суровым даже. Дед, и впрямь, редко улыбался. Однако, мальчишка был несказанно благодарен ему. Со временем, дедова сдержанность проросла во внуке рассудительностью, а замкнутость и кажущаяся суровость – той самой крестьянской основательностью, которая не раз выручала в жизни. А то и спасала от неминуемой, казалось, гибели. Вообще, чем старше становился парень, тем больше утверждался в нем наследованный от Степана Матвеевича характер.
Совсем другое дело – бабушка. Прасковья Константиновна была женщиной необыкновенной. Заботливая, никогда не стеснявшаяся проявления чувств, души не чаяла она в своем Павлуше. Ребенком он был поздним, болезненным. Недужил часто. Да и не было в его родном городе ни широкой полноводной реки, ни колдующего разноголосыми птичьими переливами леса, ни волшебной, живительной колодезной воды. Все это, недостижимое среди вечной городской суеты преображение, дремало, до поры, здесь, в его нежно любимых Копачах. Всякий раз, приезжая сюда в детстве, он чувствовал в себе перемены, которые и объяснить толком не смог бы. Сколько же радости бабушке было! Целыми днями хлопотала она у печки, стараясь порадовать внука пирогами, блинами, необыкновенно вкусной кашей с салом и наваристым деревенским борщом. А уж про всякие там фрукты – ягоды и говорить нечего.
- Вот-вот - наигранно бурчал дед. Всю дорогу – пирожки, да блинчики. Смотри, мать, ежели так дело пойдет, ненаглядность наша только боком в дверь проходить и будет. Ах-ха-ха-ха! – Несмотря на серьезность натуры, смех его был искренним, легким и раскатистым.
Бабуля шутливо хмурилась:
- Окстись, старый… - Говорила она неспешно, нараспев, причудливо растягивая слова, чем приводила ребенка в настоящий восторг. Уж больно нравилась внуку исконная бабушкина речь. – Не слушай его, Павлушенька. Кушай, кушай, на здоровье…
А он и не слушал. С аппетитом уплетал приготовленные бабушкой яства и довольно причмокивал, забавно копируя давно подмеченную привычку деда.
Славно отобедав, Пашка выходил во двор. Там его уже ждали бабуля и удобно устроившийся на коленях старушки кот. С котом тем – самовлюбленным, откормленным рыжим красавцем – приметная история вышла. Пропал, стало быть, прежний их мышелов Мефодий. Исчез просто. Ждали, звали, искали долго, да куда там… То ли помирать куда ушел, то ли в путешествие свое кошачье отправился. Кто уж его породу разберёт. А племени мышиному волю давать никак нельзя. Вот и взяли у соседей недавно родившуюся, милую с виду кошечку. Ну, это они так думали, поначалу. Назвали любимицу Василиной. Да не тут-то было! На поверку, оказалось пушистое создание самым что ни на есть настоящим и совершенно бессовестным котом. Мужиком, то бишь. А к кличке-то привыкли уже. Вот и стала величать его Прасковья чуднЫм, необычным именем Василиск.
Это послеобеденное время особенно нравилось мальчишке. Сейчас он приступал к главной и, пожалуй, единственной своей обязанности – чтению вслух. Грамоту Паша освоил рано. Читал все подряд: книги, журналы, брошюры всякие. Книги любил очень. Только вот, прожившие на селе всю свою жизнь старики его, безмерно интересовались тем что на свете происходит. По этой самой причине, знакомил их внук, по большей части, с новостями из свежих газет. Читал парень хорошо, ровно, важно даже. Слушали его внимательно. Лишь изредка идиллия эта прерывалась незлобивыми комментариями деда, да глубокими, тихими вздохами бабушки по поводу очередного сообщения ТАСС. Сама Прасковья Константиновна, за всю свою нелёгкую жизнь, грамоте так и не обучилась. Некогда было. Крестьянствовала сызмальства, потом детей поднимали. Дело-то, аккурат после войны складывалось. Степан Матвеевич работал много. Иначе никак, семья ведь на нем. А на ней – хозяйство, дом. Да и ребятне – четверо их – без матушкиного пригляда невозможно. Вот и не сложилось. Зато образование всем дала и воспитала ладно. Словом, по праву гордилась она детьми.
Так, своим чередом, и протекали в тягучем, сладком летнем мареве, наверное, самые счастливые в маленькой Пашкиной жизни дни.
***
Крепко сложенный, нестарый еще мужчина небрежно провел широкой ладонью по непослушной, едва поседевшей шевелюре и осторожно облокотился на чудом сохранившийся местами, старый забор. Неотрывно глядя в одну точку, медленно закурил. Будто припоминал что-то. Если бы кто увидел его со стороны, подумал, плохо человеку стало. Никто не увидит. Некому. Мертво село. Давно уж мертво.
А мужчине, и впрямь, было не по себе. Невеселы, тягостны были его мысли. Нехотя, опасливо даже перевел он взгляд на потерявшиеся в воцарившемся здесь безвременье и накрепко вросшие в землю останки отчего дома.
***
Ранних подъемов Пашка никогда не любил. Ему нравилось подолгу нежиться на взбитой бабушкиными руками перине, никоим образом, не выказывая своего пробуждения. Дед уходил из дома рано. Вроде и возраст заслуженный, а без дела не мог. Больно уж полезностью своей дорожил. Бабуля привычно и почти бесшумно хлопотала по хозяйству. В этой тихой, патриархальной неспешности, время тянулось гораздо медленнее, чем обычно. И обнаруживало свое присутствие, лишь мерным перестуком, видавших виды старинных ходиков, да сытым похрапыванием, растянувшегося на печи Василиска.
Бывало, с закрытыми еще глазами, мальчишка мысленно прохаживался по дому. Словно кино смотрел. Детская память – штука цепкая. Да и воображение, куда как богаче, нежели в зрелости. Пустой забавой это свое занятие парень не считал. Скорее, наоборот. Втайне, мечтал он построить точно такой же дом. И непременно здесь, рядышком, в Копачах.
А дом тот, знамо дело, приметным был. Сам Степан Матвеевич своими руками и строил. Правда, по первости, кум ему пособлял. Да только ненадолго его хватило. Подался он из родных краёв на север, за длинным рублем. Там и сгинул. Вроде как, в шахте его завалило. Впрочем, одно время, молва по селу ходила, будто с Бахусом он крепко побратался, оттого и помер. Как оно там на самом деле было, теперь уж не узнать. Но только дед рассудил по-своему: «Раз такое дело, сам построю. Нынче всем тяжко. Не из таких передряг выбирались и эту беду одолеем. Справлюсь.» И справился. Да ещё как! Дом вышел просторный, светлый. Весь кирпичом выложен. Кладка ровная, аккуратная. Фасад в белый цвет покрасил. И окна сам смастерил. А на окнах наличники резные, с этаким причудливым узором. Дверь тяжёлая, плотная. Такой ни холод, ни ветер нипочём. Над крышей особо потрудился. Черепицу уложил так славно, как и бригада строителей не справилась бы. Даже печь в доме сложил. Не сказать, чтобы искусством этим в совершенстве владел. Всего-то, в отрочестве ещё, у отца своего – а тот знатный печник был – в подмастерьях ходил. Да и то редко. А вот, поди ж ты, красота какая вышла! Что ни говори, а старание и сметка – дело великое. Словом, не дом вовсе, а, как есть, терем сказочный. А рядом погреб выкопал. Стенки брёвнами укрепил, полки для удобства приладил.
Ну а уют в жилище, то уже забота женская. Тут Прасковья Константиновна вовсю расстаралась. Вышитые ею рушники славились далеко за пределами села. Знатной рукодельницей была бабушка. Теплые стеганные одеяла, белоснежные скатерти, разноцветные коврики и половики, занавески, просыпавшиеся с первыми утренними лучами – всего и не упомнить теперь. Не иначе, даром волшебным обладала бабуля. Из малого могла она нечто значимое сотворить. Оттого и был наполнен их безупречно чистый дом любовью, миром, свежестью и спокойствием.
Не то чтобы у других дома были хуже. Совсем нет. Каждый в своё семейное гнездышко душу вкладывал, старание. Да только люд заезжий, чаще на этом доме взгляд задерживал. Видно, исходило от него что-то неуловимое, особенное что ли, тёплое. Иные кругами ходили, успокоиться не могли. И покупатели захаживали. Дачники. Деньги немалые предлагали. Но старики лишь смотрели непонимающе, обижались даже:
- Да как же мы его продадим?! Он же нам как дитя родное.
Художник один купить хотел. Сказывали, известный очень. Даже на картине дом с садом изобразил. Да только и ему отказали. Человеком он положительным оказался. Дом купить не получилось, так он хозяевам картину ту подарил. Красивая была. В раме дорогой, с вензелями. И дом, как настоящий прямо. Прасковья Константиновна её рушником обернула и на самое видное место в светлице определила.
Так, день за днем, год за годом, проходила жизнь. Выросли и разъехались по стране дети, внуки росли. Далеко они жили, не наездишься. Только с фотографий бабушке с дедом улыбались. «Пусть и так. Главное, чтоб хвори не приставали, чтоб счастливы были, людьми росли». – часто повторяла бабуля. А вот, Пашкины родители совсем недалеко жили. Может, потому и был мальчишка старикам особенно близок.
В общем, неплохо жили, по-людски. Со своими радостями, трудностями. А то и горестями – всякое было, многое испытать пришлось. И характерами ладили. А жаловаться не привыкли. Да и грех это.
Если бы знать тогда…
***
В восемьдесят пятом Пашка добрался до Копачей только к ноябрьским. Раньше никак не мог. Отца с матерью в соседнюю область перевели. Пока переехали, обосновались, обжились малость. К тому же, новая школа – перемена в юной жизни серьезная, ответственная.
Каникулы по осени короткие, но не навестить стариков нельзя было. Соскучился. А как приехал, так сразу по хозяйству помогать принялся. Предзимье – время важное. Многое успеть нужно. Прохлаждаться некогда. Дров в достатке запасли, вкусностей всяких на зиму закрутили, подремонтировали кое-что. Как не оберегала внука от забот деревенских Прасковья Константиновна, но лениться парень решительно не хотел. Не маленький, чай. И потом, уж больно ловко управлялся Пашка с трудами крестьянскими. Самому нравилось.
Так и пролетели дни. Пришла пора возвращаться в город. Как ни грустно было старикам, а стали они парня в дорогу собирать. Гостинцами разными нагрузили, бабушка любимых пирожков с вареньем напекла. Наутро провожали. Пока не тронулся автобус, парень рисовал на запотевшем стекле сердечки и смешные рожицы. Бабуля с дедом весело улыбались. Вопреки обыкновению, на сей раз Прасковья Константиновна не вытирала уголком платка слезы. Хоть и прощалась она с любимым внуком, а на душе светло было, радостно. Взрослый ведь стал совсем, самостоятельный.
А Пашка и подумать не мог, что через это, заплаканное тоскливым позднеосенним дождем окно, видит он своих стариков в последний раз…
***
К следующему лету в Копачах, заметно повзрослевший Павел стал готовился загодя, месяца за полтора, а то и больше. Лакомства разные собирал – стариков порадовать, дефицит всякий, которого на селе днем с огнем не сыскать было. Родители бабуле в подарок платок пуховый купили и кофту теплую – восьмой десяток все-таки не шутка. Лекарства какие нужно собрали. А деду – очки хорошие, аж три пары – меняй не хочу! Да из одежды кое-что. Само собой, теплое и удобное. Довольны будут родные старики. От души всё, от сердца.
Уже в апреле стал парень дни до отъезда считать. Мать все сердилась: «Год-то доучиться еще надо, сынок, не торопись». А он – знай своё, числа в календаре отмечает, как будто время подогнать норовит: двадцать четвертое… двадцать пятое… двадцать шес…
Двадцать шестое апреля. Год тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Всё…
***
Степан Матвеевич скончался в ту же ночь. Может, чувствовал что, а может, время ему пришло. Умер тихо, во сне. Чуть погодя, по селу разговоры тревожные пошли. Толком никто ничего не знал. Мужики, всё больше, сдерживались, но заметно было – неспокойно им. Бабы еле слышно перешёптывались, хотя что на самом деле стряслось, понять конечно не могли. Лишь урывками говорилось про станцию, аварию, взрыв какой-то… Да только Прасковье Константиновне не до того было. Какие уж там разговоры, когда горе такое в дом пришло.
Тем временем, в Копачах появились военные. Одеты причудливо, техника у них – до сих пор такую только в кино и видели. Немногословные, лишнего от них не услышишь. На разговор неохотно шли. Да селяне их и не пытали. Крестьянским чутьём своим догадывались: дело, видать, серьёзное.
А вскоре, как деда схоронили, какие-то важные люди в село приехали, по дворам ходить стали. Офицеры с ними. Велели всем в дорогу собираться. Сказывали, жить здесь дальше нет никакой возможности, потому как воздух в Копачах совсем негодный стал, отравленный. Ничего не поделаешь, собрала пожитки и бабушка Прасковья – какая уж ей теперь разница…
Известное дело, слухи об аварии на атомной станции дошли и до Пашкиной семьи. Полной ясности и в городе не было, однако решили сразу: бабушку срочно забирать нужно. Уж куда они только не звонили, к кому не обращались! Везде слышали один и тот же ответ: «Нельзя! Да поймите же вы, никак нельзя. Район закрыт, никого туда не пускают. Да и людей вот-вот вывезут. Ждите!»
Лишь через две недели смогли они забрать Прасковью Константиновну к себе.
***
А еще через месяц бабушки Прасковьи не стало. В последнее время, старушка всё больше молчала, тосковала сильно. А как посмотрит в окно, кажется, улыбка по лицу её промелькнёт. Видно, какие-то неведомые картины рисовала ей за окном память. Может, домик в Копачах, с дедом Степаном – что ни говори, хорошую жизнь вместе прожили – может, ещё что. Паша с родителями всё старались делать, что полагается. Берегли бабулю, ухаживали, от мыслей тяжких отвлечь пытались. Вроде и не хворала особо. Да и не в хворях дело-то. Оно ведь как. Вот, к примеру, сорви цветок в поле, поставь в вазу. Да хоть золотой та ваза будет! А всё одно – погибнет цветок. В бурю, в мороз выживет, под снегом даже. А без корней засохнет. То же и с людьми. Что человек без корней…
Не могла Прасковья таким сорванным цветком жить. Так у окошка и померла. Вот тебе и хвори…
***
Павло Матвеевич Сологуб – внук своего деда и сын своего отца, опомнившись от тяжких своих раздумий, сделал несколько шагов назад. Стоял он сейчас напротив того самого дома, добрую память о котором хранил в сердце всю свою жизнь. Того самого, да не того… С годами, воображение стало подводить мужчину. Всё труднее удавалось ему представить на месте нынешних руин, знакомую с детства обитель, в которой с нетерпением ждали его приезда Степан Матвеевич и Прасковья Константиновна. Клятву, данную самому себе в тот далёкий вечер, внук выполнил. Выучился, работать начал, да и перенёс могилку деда Степана поближе к бабуле. Рядом они теперь. Навсегда.
Собравшись, было, уходить, Павел на мгновение задержался. Низко поклонившись мертвому теперь селу, едва слышно произнес:
- Нет. Не приеду больше. Не могу… Тяжело… Тяжело очень…
В который уже раз повторив это, неизвестно кому адресованное обещание, мужчина поднял ворот куртки и быстро зашагал прочь, так ни разу и не обернувшись на погребённые в родной земле, драгоценные его Копачи…
***
Село Копачи, Чернобыльского (ныне – Иванковского) района Киевской области, было полностью эвакуировано 3 мая 1986 года. Впоследствии, подвергшееся мощнейшему радиационному заражению село, было захоронено. В настоящее время, в нём сохранилось лишь несколько полуразрушенных строений.
До аварии на Чернобыльской атомной электростанции, в Копачах проживали 1114 человек.
* Все события и персонажи рассказа вымышлены. Всякие совпадения с реальными людьми случайны.
** Информация, касающаяся эвакуации и последовавшего в 1988 году захоронения села Копачи, является исторически достоверной.
В создании темы использованы фото- и видеоматериалы сайтов:
А также, данные из открытых источников.
Оценили 0 человек
0 кармы