The Gnosis according to Plato by W. T. S. Thackara
Перевод на русский язык © 2020 г. Владимир Валентинович Базюкин.
Гнозис (от греч. γνώσις — «знание») — высшее, эзотерическое, откровенное, мистическое знание.
Это центральное понятие гностицизма. В раннем христианстве эзотерическому знанию гностиков противопоставляется идеал «истинного», христианского гнозиса — высшего проникновенного богопознания.
В классической древнегреческой философии гнозис употребляется в техническом значении, обозначая знание, исследование, не имея мистических и эзотерических коннотаций.
Понятия гносис и гностицизм столь прочно закрепились в круге категорий, которыми оперирует современный мир, главным образом благодаря тому, что в 1945 году близ селения Наг-Хаммади в Египте была обнаружена библиотека гностической литературы, а в 1947 году были найдены свитки Мёртвого моря. Всё это тексты, которые позволяют нам более внимательно приглядеться к тому, что собой представляли элементы гностицизма в период раннего христианства и иудаизма той эпохи.
Но как ни связан гностицизм с темой данной статьи, предметом нашего интереса здесь является всё-таки гносис, поскольку это греческое слово обозначает "знание" и тот "путь к истине", что был очерчен Платоном в его диалогах и письмах.
Платон не является изобретателем какой-то собственной философии, да и в произведениях своих он вряд ли выступает лишь как прилежный ученик одного только Сократа. Нет, в своих концепциях и главных чертах его философия принадлежит скорее к какой-то рассеянной по всему миру традиции-мудрости, к некоему гносису, который присутствовал в нашем мире от начала времён и наложил свой отпечаток на все главные религии, существующие сегодня в мире.
Созвучные вневременному духу искони существующей философии,[1] слова Платона и сегодня дышат современностью, как они всегда находили живой отклик у каждого из предыдущих поколений, имевших возможность читать его сочинения. Но давайте зададим себе вопрос: что такое гносис и почему в философии Платона он занимает центральное место?
У гностиков, какое бы их учение мы ни взяли, понятие "гносис", по сути, синонимично понятию "духовное озарение". Гносис — не обычное знание, а лишь то, которое предполагает прямое переживание божественного присутствия. Уже по самой своей природе он эзотеричен, то есть неведом ни одному мирянину, если у того нет "глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать", ибо способности к интуиции в нём ещё не пробуждены.
И, тем не менее, знание это открыто всякому, кто заслужил себе право вступить в его священные пределы. Гносис, кроме того, ещё и сотеричен, то есть "спасителен" или целителен в том смысле, что дарует человеку некую внутреннюю целостность, позволяя ему полностью перестроить свою жизнь, а затем воссоздать её совершенно на иных началах. Одна лишь вера спасти не в силах, — человек должен обладать ещё и знанием, а также практически овладеть алхимией освобождения.
Познание бога, знание о происхождении человека, о его сегодняшнем состоянии и будущей судьбе, а также его обучение как подготовка к восприятию гносиса — всё это важные темы, которые Платон поднимает в своей философии.
Как и в других гностических системах, вознесение в царство богов — это ещё одна важнейшая цель человека:
мы должны стремиться к "уподоблению богу" ("Теэтет", 176b), поскольку таким способом мы сможем открыть подлинную реальность, спрятанную за внешними мнимостями.
Впрочем, если многие гностики проповедовали идею трансцендентности в качестве своей конечной цели, то Платон ясно говорит, что гносис не есть самоцель. Скорее, он должен быть поставлен на службу общему благу, должен служить делу создания справедливого и благодетельного политического устройства на земле. Задача божественной мудрости — восславить весь космос, а не какую-то отдельную его часть ("Тимей", 29e-31a).
Платон оставил после себя богатое литературное наследие, составившее около тридцати диалогов и более десятка писем, которые зовут нас погрузиться в мир его философской мысли, однако он не обмолвился ни словом о том, что составляет гносис изнутри, и объясняет это так:
"Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает". — Письмо VII, 341c[2]
А чуть ниже отмечает: "Поэтому-то всякий имеющий разум никогда не осмелится выразить словами то, что явилось плодом его размышления, и особенно в такой негибкой форме, как письменные знаки" (343a) — а это уже намёк на опасность неверного истолкования этого могучего знания или злоупотребления им, попади только это знание в чужие руки.
Подобные же мысли встречаются у Платона и в других его произведениях, а если к этому добавить ещё и то, что нам известно о его так называемых "незаписанных учениях", то перед нами предстанет посвящённый в мистерии эзотерик.
А в этом качестве он был обязан свято хранить тайну храмовых учений. Ко времени его жизни мистерии уже превратились в один из строго регулировавшихся государственных институтов, и вынесение за порог каких-либо сведений о них означал для виновного либо смертный приговор, либо изгнание.
Вот почему написанное должно было по большей части растворяться в фигурах умолчания. Это отчасти и объясняет то, почему Платон обращается именно к аллегории или мифу — этому универсальному языку мистерий — как раз там, где от него как будто ждут, что он вот-вот подведёт ясную черту под каким-либо спором или выскажется со всей определённостью о более глубоких предметах.
Впрочем, у молчания Платона были и другие, не менее важные причины. Одной из них является опасность догматизма. Платону совершенно чужда ортодоксия — особенно в современном её понимании. А потому он лишь в редчайших случаях прибегает к точной формулировке своих концепций.
Мы никогда с точностью не узнаём от него, что конкретно он понимает под справедливостью, добродетелью и т.д. Каждый раз его определения остаются незавершёнными, открытыми, и делает он это намеренно, оставляя нашему уму необходимый простор для его дальнейшего роста.
Платон хочет, чтобы мы научились думать самостоятельно, пользуясь для этого как интуицией, так и рациональными соображениями. Диалоги задуманы им не как форма передачи некоего откровения, а, скорее, как средство, помогающее нам понять великий смысл существования человека и космоса. Откровение должно прийти изнутри.
Кроме того, диалоги его поддаются двоякому толкованию: как аллегорическому, так и буквальному, поскольку сквозь всю ткань его повествования пробиваются одновременно несколько смысловых потоков. Особенно характерно это для многочисленных высказываний Платона о государстве, которое можно рассматривать также и как символ человека — человека как образующего в самом себе некое государство, населённое многочисленными его гражданами. Он то и дело подчёркивает это внутреннее органическое сходство, существующую между индивидом, государством и космосом — что очень созвучно принципу аналогии Гермеса: "как вверху, так и внизу".
Давайте же попробуем войти в мир Платона, в Афины IV века до н.э., где мы и встречаем Сократа — друга Платона и его наставника в молодые годы. Он-то и будет служить нам проводником по большинству платоновых диалогов.
В "Апологии" мы встречаем Сократа в тот момент, когда на суд вынесена вся его прошедшая жизнь, его обвиняют в безбожии, в замене старых богов на новых и в развращении молодёжи. Он убеждён, что все эти обвинения — чистейшая клевета, возведённая на него горсткой несчастных людей, которые чувствуют себя глубоко оскорблёнными его особым способом исследования самого себя и окружающих — а именно этим, как он полагает, и должен заниматься настоящий философ.
Сократ сожалеет, что враги его столь дурно думают о нём, поскольку сам он никогда не замышлял никакого зла, но и по-иному он поступать тоже не мог. Да, временами он действительно вёл себя, как несносный овод, обречённый подгонять обленившееся от тучности животное, в которое превратился Город, но, как он при этом заявляет,
"пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, . . . и молодого, и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше" — 29d, 30b
" . . . если я скажу, что величайшее благо для человека — это каждодневно беседовать о добродетели и обо всём прочем, о чём я с вами беседую, испытывая и себя, и других, а без такого испытания и жизнь не в жизнь для человека, — если это я вам скажу, то вы поверите мне ещё меньше" — 38a.
Без такого испытания и жизнь не в жизнь для человека: этими бессмертными словами Сократ отсылает нас к дельфийской заповеди: γνῶθι σεαυτόν — "гноти сеаутон". Слово γνῶθι (гноти) происходит из того же корня, что и гносис (γνώσις), и вся эта фраза означает не что иное, как "познай себя". И для Сократа, и для Платона это единственный рецепт счастливой жизни — и отправная точка всей философии.
Есть мнение, будто гностицизм возник в период раннего христианства и представляет собой ересь, отход от принятого, официального ортодоксального курса. Кстати, слово «ересь» происходит от греческого «hairesis» и буквально означает «тот, кто выбирает». Применительно к религии, это слово употреблялось в контексте: «тот, кто выбирает, во что верить», или, как мы бы сейчас сказали: «тот, кто делает осознанный выбор».
В любом случае, гностические воззрения появились гораздо раньше христианства и не были лишь реакцией на официальную версию.
Когда мы исследуем истоки гностицизма, то находим часть его корней в зороастризме, приверженцы которого верили в единого Бога и полагали, что мир изначально был полем битвы между Ахурой Маздой, богом света и Ариманом, богом тьмы.
Мы также видим гностические мотивы и в Орфизме, и в культе Митры, и в философии Платона. Афинский философ разделяет «смертную» душу и того, кто воспитывает в себе божественный принцип:
«Божественная душа, которую Бог поместил в голову, чтобы вознести нас, словно растения, которые берут начало не от земли, к нашему Отчему Дому, ибо голова ближе всего к небу. У того, кто стремится исполнять свои желания и тешит смертную душу, все идеи смертны, и он сам смертен в прямом смысле этого слова. Но тот, кто ищет знаний и развивает свою божественную часть в райских и бессмертных мыслях, тот достигает истины и бессмертия, насколько это возможно для человека, а также обретает счастье, когда воспитывает в себе божественный принцип и уважает силу порядка»
После Платона греческая философия (кроме отдельных исключений) стала отходить от внешнего мира, увлекаясь миром души.
В религиозных писаниях этого периода мы читаем, что подлинный Спаситель людей – не тот, кто защищает их от землетрясения и голода, а тот, кто спасает их души. Он открывает им Знание Бога. В данном случае «знание» - не просто интеллектуальные сведения, а абсолютное единение, слияние существ. И мы должны постоянно напоминать своему современному холодному рассудку о том, что тот, кто «познал» Бога, в каком-то смысле и есть Бог…
*** использованы отрывки из книги Бернарда Симона «Гностицизм. Традиции. Основы. Принципы»
PS: В продолжение предыдущих статей о гностиках и Катарах.
Оценили 6 человек
14 кармы