Дело авторов ИА REGNUM: Ведущий эксперт РФ об экспертизе и экспертах в Минске по делу С. Павловца, Д. Алимкина и С. Шиптенко
Мне, как ученому и эксперту, довольно известному на международной арене, «гугл» регулярно присылает ссылки на страницы всех сайтов, где упоминается моя фамилия. Прислал и ссылки на сайты, освещающие в режиме онлайн трансляцию суда над пророссийскими публицистами С. Павловцом, Д. Алимкиным и С. Шиптенко в Белоруссии, где белорусские эксперты Кирдун А.А. и Андреева А.А. голословно и бездоказательно, нарушая не только экспертную этику, но и процессуальный кодекс, вышли за пределы своей компетенции, давая ложную оценку моему заключению и заключению моей коллеги О.В. Кукушкиной (доктор филологических наук, профессор МГУ имени М.В. Ломоносова).
Поскольку эксперты Кирдун и Андреева в ответах на допросе в судебном заседании ввели суд и общественность в заблуждение относительно квалификации российских экспертов, методологии и методов судебной лингвистической экспертизы, проявили лингвистическую безграмотность и необъективность, наукообразием попытались прикрыть зияющую пустоту результатов исследования, считаю необходимым прокомментировать данную ситуацию.
Что конкретно сказали эксперты, проводившие официальную обвинительную экспертизу в суде? Убедили суд в своей правоте? Привели дополнительные аргументы в защиту своих выводов? Нет. Ни одного лингвистического аргумента не привели. Указали на конкретные слова и высказывания, которые и составляют с лингвистической точки зрения речевой акт, сопряженный с экстремизмом? Нет. Эксперты говорили вообще обо всём и ни о чём конкретно.
Но всё-таки за что, за какие слова судят людей? В чём вина, в написании каких слов в какой статье? Какое конкретно речевое высказывание подсудимых является словесным актом экстремизма? Ответы эксперты-филологи суду не дали. Может быть, эксперты привели конкретные методы, которые они применяли, сообщили о конкретных результатах применения каждого метода? Увы, и этого я не увидела в текстах трансляции из зала судебного заседания. Грамотного названия методов и, главное, конкретного результата применения каждого метода нет. «Комплексный анализ» — обобщенное наименование, без конкретного содержания, что он включает.
Логико-семантическое (следование) следствие — метод, позволяющий получить какие-то выводные знания на уровне предположения-версии, т. е. либо условный, либо предположительный вывод. Выявление имплицитного, т. е. скрытого, неясного содержания должно быть раскрыто при помощи опять-таки конкретного метода лингвистической науки. Чтобы всем это стало ясным, а не просто на уровне языковой интуиции читающего. К тому же скрытым словесный экстремизм быть не может по определению, он не достигнет своей цели, будучи неявным и неочевидным. Если смысл скрыт, а читатель фантазирует и иначе переосмысливает, додумывает текст в силу своей испорченности или идеологической зашоренности, то при чём тут автор? Какие «фоновые», т. е. нелингвистические знания из уголовного дела стали известны экспертам?
Может быть, эксперты применили какую-то новую, свою, самобытную, отличную от общепринятой российской экспертной методики? Нет, тоже об этом ничего не сказано. Из ответов экспертов на допросе ничего нельзя четко понять, какую методику и методы применили, какие пошаговые действия произвели, что получили и, главное, как аргументировали выводы, какими диагностически значимыми лингвистическими признаками они подтверждаются.
Ответ один — из «контекста ясно». Но что, возможно, и ясно эксперту, читателю вовсе не ясно, т.к. смысл-то имплицитный, т. е. скрыт. Пугающая пустота результата. Ничего. Ни одного намека на лингвистический признак, достоверно коррелирующий со словесным экстремизмом. Зато присутствует другое — эксперты обладают способностью проникать в мысли автора, причем «задним числом», когда текст уже написан.
При этом никак не поясняя, какими лингвистическими методами можно установить, какой смысл вкладывал автор в то или иное выражение, почему «искусственный язык» осмысливался автором именно в той интерпретации, которую предложил сам эксперт, а не в другой? Например, как метафора? Гнетущее впечатление от допросов экспертов. Никаких объективных аргументов, доказательств, фактов. Одни предположения, эмоции и субъективные трактовки. Человек бросается лингвистическими терминами, не понимая их сущности: суд не поймет, а выглядит красиво и наукообразно.
Так вот, объясняю, что «логико-семантическое следствие», проходящее красной нитью через показания экспертов — это то, какие альтернативные ВЕРСИИ, ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ можно выдвинуть, исходя из понимания экспертом смыла текста, с учетом собственного культурно-идеологического background (а) эксперта. Т. е. эксперт в ходе допроса признала, что всё это лишь ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ — личное осмысление, домысливание текста статей. А по УПК РБ приговор не может быть постановлен на предположении.
В целом можно констатировать только одно, что эксперты всё-таки вольно или невольно, но признали, что выводы их экспертизы отражают мнение, субъективные следствия, которые не являются обязательными, но могут иметь разные трактовки.
Итак, с чем же не согласны эксперты, откуда такая неприязнь к российским профессорам Галяшиной и Кукушкиной? И тут опять мы видим, что эксперты не приводят аргументов, фактов или обоснований для критики российских научных достижений, с которыми они до недавнего времени были вполне солидарны, цитировали и использовали в своих работах. Ссылались во всех своих публикациях как на первооснову на работы именно Галяшиной Е.И. и Кукушкиной О.В., нигде и никогда не давая по ним отрицательного отзыва. Чем тут не угодили российские профессора и доктора филологических наук? Может быть, тем, что Кукушкина прямо пишет в той методике, которую якобы применили эксперты, что «Вывод о том, что автор призывает аудиторию к чему-либо или оформляет что-либо как факт, не должен быть голословным и делаться на основе одной языковой интуиции»?
Или требование Галяшиной Е.И., что лингвистическую экспертизу должен делать эксперт, прошедший соответствующее обучение по дополнительной программе профессионального образования по экспертной специальности, сертифицированный (аттестованный) по этой специальности? Как видно, ни Кирдун А.А., ни Андреева А.В. просто не обладают специальными компетенциями в области судебно-экспертной деятельности, т.к. не проходили переподготовки по соответствующей экспертной специальности и не имеют экспертного образования. Не владеют экспертной методикой, не обладают необходимым комплексном специальных экспертных знаний, не умеют применять лингвистические методы.
Поэтому, конечно, лучше перейти на личности и умалять честь, достоинство и деловую репутацию иных экспертов-специалистов как участников процесса, голословно заявляя о том, то «Галяшина не права, что статья аналитическая». А какая она еще, если в тексте приводится анализ неких событий, обстоятельств, положения вещей? Если не аналитическая, то какая? На это ответа у эксперта Кирдун нет. В каком журналистском ином жанре эта статья может рассматриваться? И как это влияет на вывод об отсутствии в статье экстремизма? И уж совсем ни в какие ворота не лезет тезис Кирдун, что Галяшина Е.И. якобы «не провела анализ коммуникативной ситуации».
Это откровенная дезинформация, либо Кирдун не читала моего заключения, где на стр. 24 сказано: «Таким образом, устанавливалось, что конкретно сказано в тексте, высказывании, слове; какой компонент значения выражен и какими языковыми средствами, а также какова коммуникативная цель сказанного исходя из условий и обстоятельств коммуникативной ситуации». Далее по каждой статье Галяшиной и давался анализ, исходя из лингвистической составляющей текста публикации и коммуникативной ситуации в полном соответствии с методикой Кукушкиной и др. Зачем было вводить суд и общественность в заблуждение? Или это расчет на неосведомленость суда? И расчет на то, что отсутствие в судебном заседании Галяшиной позволит сообщать суду недостоверные сведения без последствий для эксперта? Но тайное всегда становится рано или поздно явным.
В чём же причина противоречия выводов независимых российских экспертов и официальной экспертизы следствия? Всё просто. Виновата, по мнению экспертов, разница в законах Белоруссии и России. Поэтому и выводы разные. Но причем тут законы, если эксперты сами в своей же статье указывают на применимость российских методик для Белоруссии. Да и лингвистическая наука зависит только от законов языка, но никак не законов разных государств, ведь русский язык — он и в Африке русский. Кстати, эксперты Белоруссии по факту активно работают совместно с российскими экспертами, в том числе заключив официальный договор с ЭКЦ МВД России по сотрудничеству в плане противодействия экстремизму и унификации методик.
Сразу отмечу, что эксперт как участник уголовного процесса наделен рядом процессуальных прав и обязанностей. В ходе допроса эксперт обязан давать показания только и исключительно в пределах своего заключения, за пределы которого он выходить не вправе. Эксперту не могут быть поставлены вопросы, выходящие за пределы его заключения. Он не имеет права на них отвечать, если таковые тем не менее поставлены. Если же эксперт отвечает на вопросы, выходящие за пределы проведенного им экспертного исследования — он выходит за пределы своей компетенции.
При этом нельзя прикрыться каким-то своеобразием УПК Белоруссии, т.к. это прямо прописано именно белорусским законом. И уж тем более уголовно-процессуальное законодательство РБ не позволяет эксперту давать оценку заключениям других сведущих лиц. В данном случае эксперты Кирдун и Андреева не имели права в ходе допроса не только оценивать заключения альтернативных экспертиз, но и тем более переходить на личности российских экспертов, допуская нелицеприятные эмоциональные оценки в их адрес, и тем более келейно передавать судье какие-то письменные записи. Кирдун А.А. допустила непозволительные голословные выпады в адрес российских профессоров — докторов филологических наук, умаляя их деловую репутацию как участников процесса, чьи заключения были приобщены к делу. О какой научной честности, объективности и беспристрастности таких экспертов может идти речь? А факты процессуального нарушения, как видно, налицо.
По этому делу по надлежащим запросам я составляла лингвистическое заключение, в выводах которого указала, что в текстах:
— предметом речи являются действия, идеология, взгляды (официальная пропаганда) белорусских властей (чиновников, государственного аппарата, руководства страны), которые критикуются автором публикации; в статьях отсутствуют лингвистические признаки: слова и выражения, семантика которых направлена на возбуждение расовой, национальной, религиозной либо иной социальной вражды или розни по признакам расовой, национальной, религиозной, языковой или иной социальной принадлежности, а также на унижение национальных чести и достоинства населения Белоруссии;
— в статьях отсутствуют фразы и выражения с призывами к какой-нибудь определённой целенаправленной деятельности или её пропагандой в отношении групп лиц по признаку принадлежности к какой-либо национальности, расе или иной социальной группе;
— в статьях отсутствуют высказывания побудительного характера, призывающие к насильственным действиям против лиц определённой национальности, расы, религии или иной социальной принадлежности;
— в статьях отсутствуют утверждения, направленные, пропагандирующие исключительность граждан по признаку их отношения к религии, расовой, национальной или языковой принадлежности;
— в статьях отсутствуют высказывания, где бедствия, неблагополучие в прошлом, настоящем и будущем одной национальной, конфессиональной или иной социальной группы объясняются автором существованием и целенаправленной деятельностью (действиями) другой;
— в статьях отсутствуют высказывания автора, содержащие признаки, указывающие на природное превосходство одной нации, расы, языковой, религиозной групп и неполноценность, порочность другой нации, расы, языковой, религиозной групп;
— в статьях отсутствуют изречения автора об изначальной враждебности, о враждебных намерениях какой-либо нации в целом;
— в статьях отсутствуют высказывания, отражающие мнение автора о положительных оценках, восхвалении геноцида, депортации, репрессий в отношении представителей какой-либо нации, конфессии, этнической группы;
— в статьях отсутствуют высказывания в форме требований, призывов к ограничению конституционных прав и свобод граждан каких-либо этнических, профессиональных или иных социальных групп;
— в статьях отсутствуют высказывания, содержащие лингвистические признаки призывов дать привилегии отдельным гражданам или группам лиц, объединённых по национальному, конфессиональному или иному социальному признаку;
— в статьях не были использованы автором жанрово или функционально специфические языковые средства, риторические приемы, приемы языковой игры, экспрессивно-выразительные средства и т.п. для целенаправленной передачи негативных установок и побуждений к действиям в отношении какой-либо нации, расы, религии или отдельных лиц как её представителей;
— в статьях отсутствуют высказывания, содержащие признаки утверждения о возложении моральной, деловой или юридической ответственности за деяния отдельных представителей какого-либо сообщества на всю нацию, религиозную либо иную социальную группу по признакам принадлежности к определённой нации, расе, иной социальной группе;
— при лингвистической оценке статей использовалась критериология, приведенная в разделе «Понятийный аппарат и критериология».
В качестве критериев разграничения критики и экстремистских высказываний, направленных на разжигание розни, также использовались положения, рекомендованные к практическому применению научно-методическим советом Российского Федерального Центра Судебной экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации.
Критерием является речевая цель, с которой сообщается негативная информация о предмете речи, а также общая содержательно-смысловая направленность текста, а также сам характер негативной информации с учетом жанрового и функционально-стилистического своеобразия публикации.
В представленных статьях предмет речи — действия белорусских властей (чиновников, государственного аппарата, руководства страны, официальной пропаганды).
По отношению к описываемым действиям властей Белоруссии авторы выражают свои негативные оценки; действия властей оцениваются критически.
Статьи не содержат негативных оценок автора по отношению к предмету речи — группе (представителю) лиц, объединенных по национальному, расовому, языковому или иному социально значимому признаку, где объектом негативной эмоциональной оценки являются личные качества представителей (представителя) группы, а не только (не столько) совершенные ими конкретные действия, выраженные взгляды; а также где приписываемые негативные свойства не выводятся непосредственно из конкретной ситуации, не связаны с ней.
В представленных статьях негативная информация ограничена описанием действий и взглядов, идеологии, политики руководства, властей Белоруссии (чиновников, государственного аппарата, руководителей), носит достаточно конкретный характер, поэтому есть все основания говорить о критике.
Как видно из текста онлайн-трансляции судебного заседания, выводы моего заключения напрочь опровергают выводы официальных экспертизы, выполненной на предварительном следствии группой экспертов в составе одного психолога и двух филологов, допрошенных в судебном заседании.
Мое лингвистическое заключение было приобщено к материалам уголовного дела, но меня как сведущего свидетеля (expert-witness) в судебное заседание по данному делу суд не вызвал и не допросил хотя бы с использованием видео-конференц-связи, несмотря на ходатайства защиты. Такой допрос в судебном заседании свидетеля, вызванного по инициативе защиты — в российских судах по различным уголовным делам давно стало обыденностью, да и в современном информационном мире для допроса свидетелей используется повсеместно и не является какой-то экзотикой. Это обеспечивает право подсудимого на оспаривание собранных против него доказательств. Тем более когда речь идет об экспертизе, на основании выводов которой решается виновность или невиновность человека.
Сразу отмечу, что в международной судебной практике и практике Европейского суда по правам человека, непосредственному заслушиванию такого сведущего свидетеля, обладающего необходимой квалификацией и специальными знаниями, сегодня придается особое значение. Тем более, что экспертиза по делам, сопряженным с экстремизмом, всегда является решающим и единственным доказательством, т.к. без нее невозможно установить само событие преступление (corpus delicti). Именно в результате лингвистического исследования текста выявляются слова, высказывания, которые инкриминируются подсудимому. И независимо от особенностей национального законодательства любой человек имеет право знать, какие конкретно слова ему вменяются как совершение преступления, не вообще написание статьи, а конкретно фразы, высказывания.
И во время допроса эксперта-лингвиста, выводы которого свидетельствуют против подсудимого, тот имеет право не только допросить этого эксперта, но и допросить сведующее лицо, которое дало противоположные выводы, свидетельствующие о полной невиновности, т.к. в тексте отсутствуют слова, составляющие само событие преступления — пресловутый corpus delicti. Лишение подсудимого права на непосредственное заслушивание в судебном заседании показаний сведущего свидетеля, опровергающего заключение официальной обвинительной экспертизы, которое по данной категории дел является единственным и решающим доказательством, по многочисленной практике ЕСПЧ расценивается как нарушение права на справедливый суд, гарантированной Конвенцией о защите прав человека.
В завершении хочу сказать, что судебно-экспертная деятельность в любой демократической стране, где есть реальная состязательность в уголовном процессе, основывается на принципах честности, объективности, научности, проверяемости выводов эксперта. В данном случае выводы экспертов нельзя проверить, так как они не подтверждены конкретными языковыми фактами и лингвистическими аргументами, не конкретизированы, не подтверждены объективными критериями, сравнивая с которыми инкриминируемые подсудимому слова как речевые деяния, любой непредвзятый человек скажет, да, эти слова соответствуют четким, ясным однозначным критериям словесного экстремизма или не соответствуют.
Страшно другое, что официальной экспертизой не был установлен сам corpus delicti— событие преступления, которое заключается в конкретных словах, которые так и не смогли в ходе допроса в суде указать эксперты-филологи. Можно спорить о смыслах, вменяемых как экстремизм слов, которые могут для разных людей восприниматься и пониматься по-разному, но когда инкриминируемых слов эксперты не привели — спорить не о чем.
Галяшина Елена Игоревна — доктор филологических наук, доктор юридических наук, профессор, академик РАЕН, профессор кафедры судебных экспертиз Института судебных экспертиз Московского государственного юридического университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА). Сертифицированный эксперт по специальности 26.1. «Исследование продуктов речевой деятельности». Полковник милиции в отставке. Стаж экспертной работы — 36 лет.
Оценили 24 человека
27 кармы