Нет ни одной страны, которая долгое время может пережить падение жизненного уровня

У одних избыток, как у части металлургов, нефтяников, Газпрома, а у других – шаром покати. Поэтому вопрос перераспределения, координации ресурсов и где-то точечной эмиссии для финансирования – это ключевая проблема, которую мы не решили.

Андрей Клепач,

Заместитель председателя, главный экономист Внешэкономбанка

Я принадлежу к группе экономистов, которые считают, что темпы для нас важны. И это не самоцель, это вопрос даже не только нашего веса в мире, который сейчас по паритету где-то 3% или 3,1%. Если продолжить эти тенденции, будет около 2%. И это создаст не только ограничения на наши геополитические возможности по финансированию обороны (у нас, правда, цифры секретные, но если брать ГПВ, то у нас и так в процентах к ВВП расходы на оборону должны сокращаться, и это правильно), а вопрос в том, что мы не сможем решить задачи развития, поставленные в указах. Сейчас даже не буду комментировать, выполнят ли их в полной мере или нет. А за 24-м годом у нас вообще какие задачи? Как страна будет жить?

И в этой связи, несколько моментов. На самом деле, многомерность нашей экономики и наш вес в мире, он намного больше, чем наш вес в ВВП. И это в том числе ресурсная составляющая. Так, водные ресурсы – это колоссальный актив, и чем дальше, тем больше. Мы относимся к странам, пока, слава Богу, с избыточными водными ресурсами, тогда как большинство других – к дефицитным. И этот дефицит будет возрастать. Вопрос, а мы сможем это капитализировать или нет? При этом, как, кстати, и в нацпроекте отмечено, у нас огромная проблема чистой воды в очень многих населённых пунктах. У нас есть задача восстановления водного ресурса и водного баланса по Волге, и по многим другим регионам. То есть, на самом деле, мы должны до 24-го года научиться создать экономику нормального водного хозяйства. Это тот ресурс, который вес наш в экономике и в социальной жизни мира, особенно, видимо, после 24-го года, значительно повысит. Как там Ленин у нас говорил: советская власть плюс электрификация всей страны. Вот сейчас, по сути дела, умение распоряжаться водой и человеческими знаниями становится главным. Весь вопрос и в этой области – опять же в том, что мы в состоянии сделать сейчас за 6 лет и что будет дальше.

Возьмем те же расходы на НИОКР. Это такой садомазохизм. У нас там с 2008-го года всё болтается в пределах 1,1%. Если более точно считать в международном сопоставлении, потому что у нас не учитываются в полной мере расходы на оборудование, будет где-то 1,4% ВВП. Если кто-то помнит указы 12-го года, по ним должно было быть 1,77% к 2018-му году. Но суть дела не в этом. Хотя у нас расходы в 2 раза меньше, чем в Китае, по многим позициям, благодаря нашим безумным учёным, и в авиации, и по отдельным композитным материалам, по фотонике, по квантовой связи и вычислениям, по сверхсложным вычислениям и суперкомпьютерам, по определённым медицинским направлениям мы находимся на мировых позициях. Но сейчас мы также находимся на развилке, и если кардинально не изменим финансирование науки, подходы к науке, чтобы учёный и не только учёный, а связка учёный-инженер-конструктор заработала, а будем перманентно как-то перетасовывать собственность Академии наук, менять подчинение и прочее, мы этого прорыва не получим. И это даже не вопрос разницы 1% или 2%. Нужно больше. У нас в прогнозе стоит минимум 2,3-2,5% к 30-му году. Но здесь ещё очень важна качественная перестройка.

Третий момент. У нас не только есть потенциал, у нас есть насущная необходимость существенного ускорения темпов роста. Наши оценки близки к оценкам Института народнохозяйственного прогнозирования. Мы, даже с учётом полного выполнения указов президента, больше 2,3-2,5% роста не получим в среднесрочной перспективе. Этого недостаточно. Нужны дополнительные меры и шаги. Здесь, может быть, сейчас ключевой – не вопрос эмиссии и её размеров. Деньги в экономике есть. Отток капитала – от 40 до 60 миллиардов с лишним долларов в год – это 2,5-3 с лишним процента ВВП. Вопрос, как создать условия, чтобы эти деньги инвестировались в России и куда, в какие сектора. В одних избыток, как у части металлургов, нефтяников, Газпрома, а у других – шаром покати. Поэтому вопрос перераспределения, координации ресурсов и где-то точечной эмиссии для финансирования – это ключевая проблема, которую мы не решили.

Тут без ускорения мы просто потеряем ещё 6 лет. А если мы потеряем 6 лет, это даже не вопрос мирового лидерства. Нет ни одной страны, которая долгое время может пережить падение жизненного уровня. У нас по Росстату 5 лет падают реальные доходы населения. Думаю, по новой методике будет, наверное, 4, но они всё равно упали. Скоро Казахстан нас обгонит по душевым доходам, по паритету покупательной способности. Люди могут терпеть, благодаря Крыму, другим жертвам, противопоставлению внешнему давлению, но, тем не менее уже сейчас видна развилка, на которой терпение заканчивается. А что даёт экономический рост 2%, а что 3 с лишним процента для людей? Или они от этого ничего не получат?

В Америке тоже примерно 10 с лишним лет реальные доходы не росли, а росло неравенство. И темп роста хороший, если брать начало 2000-х годов – вообще 4 с лишним процента. Но это привело к кризису среднего класса, к Трампу и ко всему остальному. Во Франции тоже не просто так происходит то, что происходит. Много лет реальные доходы не растут. Растёт дифференциация, растут социальные дисбалансы. Мы получаем жёлтые жилеты. У нас это не будет так повторяться, но, тем не менее, нужен и экономический, и социальный поворот. И того, что сейчас заложено в нацпроектах, недостаточно. Нужны дополнительные новые решения. Но, опять же, по нашему бюджету у нас в этом году реальные доходы бюджетников просто упадут.

По пенсиям – да, они растут в реальном выражении, но соотношение с заработной платой, если брать то, что заложено в бюджет, будет ухудшаться. Это означает, что должны быть новые решения, их надо искать. Пока мы видим, как большими усилиями пытаются запустить то, что уже приняли – я имею в виду и нацпроекты – там Правительство ведёт большую работу.

Что касается ряда долгосрочных моментов. И с учётом нацпроектов, и всего остального, у нас пик расходов на образование в процентах к ВВП в реальном выражении был в 2010-11-м годах. Сейчас у нас, если брать бюджетную систему, 3,5% ВВП – это ниже, чем в Индии. По здравоохранению расходы падают с 2016-го года, сейчас – 3,2%. Какие должны быть экономические усилия и со стороны государства, и со стороны частного бизнеса, с точки зрения перенастройки системы обязательного медицинского страхования, чтобы всё-таки выйти хотя бы на средние европейские показатели? По здравоохранению – это где-то 4,7-5% ВВП (это не США со своими 17%). Конечно, проценты автоматически не означают эффективность, но всё равно этот уровень в части бюджетной системы у нас низкий. В образовании тоже, как минимум, надо 5 с лишним процентов. Такие ориентиры, кстати, ставились. У нас есть Концепция долгосрочного социально-экономического развития до 20-го года, которую не любят вспоминать. Её никто не отменял. Сейчас это единственный официальный стратегический документ, который правительство одобрило – я это точно знаю, так как сам тогда в министерстве работал. Но одобрить – одно, а вот руководствоваться и превратить его в решение – это другое.

У нас еще в 2012-м году был принят пакет госпрограмм и по здравоохранению, и по образованию, где многие эти параметры были. Только мы сразу потом стали её выполнять соответственно обстоятельствам, бюджетным ограничениям, и получили ту картину, которая есть.

Ещё раз повторяю, не всё определяется здесь деньгами, тем более относительно ВВП. Очень важны качественные моменты. В здравоохранении сделали серьёзный шаг по перинатальным центрам, по радиологическим центрам. Но есть всё равно куча других вопросов, которые вызывают недовольство качеством медицинских услуг. Это проблема, которую мы не решили, и, наряду с выполнением нацпроекта, надо формировать, по сути дела, новую госпрограмму.

Мы отчасти с 2012-го года подняли зарплаты. Но, если мы возьмём техническое оснащение, что образования, что медицины, то мы в конце европейского списка. Если брать образование, на одного учащегося у нас стоимость школы, оборудования – примерно 6 тысяч долларов. Это в 2 раза меньше, чем в Литве или Польше. В здравоохранении у нас где-то на 14 тысяч оборудования приходится на одного работника. Это тоже примерно на 30-40% ниже, чем в Литве и Польше. То есть, нам здесь нужны огромные инвестиции, причём, это вопрос как раз и импортозамещения, потому что мы не можем всё это оборудование, как раньше, закупать за границей. Поэтому я говорю о том, что должна расти не только общая норма накопления, а нужны очень серьёзные изменения структуры инвестиций, структуры накопления.

У нас страна – крайне разнообразна по регионам. Мы не обеспечим высоких темпов роста, сохраняя ту модель пространственного развития, которая у нас сложилась. У нас с 90-х годов Сибирь, если мы берём за Тюменью – срединная Сибирь, Восточная Сибирь – падает и по населению, и по ВРП. Сейчас всё, что за европейской частью России – это где-то процентов 17 ВВП всего. 80 с лишним – это европейская часть плюс Урал с Тюменью. Мы, таким образом, не только темпы роста не обеспечим высокие, мы создаём огромнейший дисбаланс между теми, кто живёт в крупных городах и остальными территориями. В Новосибирске полтора миллиона уже человек, почти в 2 раза больше, чем в начале 90-х, зато вся округа обезлюдена. То же самое касается Воронежа и Липецка. Для решения этой проблемы нужны и другие подходы к городской среде, и совершенно другая инфраструктурная система. У нас идут споры, делать или нет скоростную дорогу Москва-Санкт-Петербург. Но и так тут потоки огромные. А вот суть проекта Москва-Казань была в том, что это – возможность подъема российской глубинки, помимо того, что это другая модель движения пассажирских грузов, в смысле пассажиров и грузов, разделённые полосы, плюс в перспективе выход на так называемый большой евразийский проект. Ещё в советское время проектировалась скоростная дорога как раз на юг, в Сочи и даже ближе к Крыму.

Когда мы сравниваем Россию с Индонезией или другими странами, чтобы устойчиво выйти на пятое место в мире или даже выше, фактически у нас должна быть не только консолидация внутри страны, а консолидация постсоветского пространства вместе с Украиной, Узбекистаном, где почти 30 миллионов человек, высокие темпы роста и диверсифицированная экономика, Казахстаном и другими. Тогда мы получаем экономику, где примерно 260-270 миллионов человек. И вот в этой экономика, где все будут развиваться быстрее, будет огромным импульсом для России. Нам надо переосмыслить не просто ЕврАзЭс, но и СНГ. И в этой связи мы можем быть действительно драйвером собственного развития в другом пространственном измерении. Надо, чтобы мы опять прирастали Сибирью, а не Москвой и Питером. И тогда мы совершенно по-другому повернули бы себя лицом к Востоку. Если мы сами в Сибирь не идём, то, как мы получим восточный вектор с Китаем, Ираном и другими странами? Так что на самом деле вопрос устойчивых, высоких в долгосрочном плане темпов роста – это вопрос совершенно другой конструкции, консолидирующей.

Мы, экономисты, действительно зациклились: эмиссия, процентные ставки, темпы роста ВВП. Экономическая модель и социальная модель – это вопрос ценностей. И пока мы не найдём баланса между эффективностью и тем, чтобы была справедливость (а справедливость имеет много измерений, это не только богатство и бедность). У нас большинство населения и не бедное, и не богатое, оно малообеспеченное. Кто-то, конечно, наверное, поднимается и наверх, и в Лондон. Но всё-таки основная часть – малообеспеченные. Та же КДР ставила задачей к 20-му году задачу сделать 40% населения средним классом. Мы её решить не можем сейчас, но эта задача есть. И к среднему классу должны относиться не только те, кто работает в финансовой сфере, а те, кто занят интеллектуальным и производительным трудом.

Источник