Berliner Zeitung (Германия): к России нужно всегда обращаться на «Вы»

Немецкий режиссер Александр Клуге выпустил книгу, в которой признается в любви к России, ее людям и культуре. В интервью Berliner Zeitung он рассказывает, как впервые увидел русских в 1945 году, говорит об особом «свете», который отличает Россию от Германии, и о многом другом.

Режиссер Александр Клуге говорит, что Россию нельзя понять, глядя на нее «взглядом охотника за добычей». Нужно относиться к большому соседу на востоке с уважением

В своей недавно вышедшей книге «Контейнер Россия» 88-летний режиссер Александр Клуге попытался сблизиться с Россией, мифической «сердцевиной» мира. В ходе своего путешествия в пространстве и времени он также многое узнал и о Германии, рассказывает режиссер в интервью.

Berliner Zeitung: Господин Клуге, в вашей новой книге вы цитируете российского монаха. Он говорит, что для человека нехорошо, когда реальность, то есть работа, заменяется «бесконечным потоком особенных дней». С коронавирусом мы тоже переживаем такое состояние безвременья?

Александр Клуге: Меня тяготит, что я вырван из рабочей атмосферы. Конечно, мы должны учитывать карантин. Но потом начинаются христианские праздники, а потом — летние каникулы. Мы лишаемся времени, которое могли бы провести вместе с другими людьми.

— Ваша книга — объяснение в любви России, ее культуре, людям, добродетелям, ее необъяснимости. Откуда ваше отношение к России?

— Книга называется «Контейнер Россия». У меня много вопросов к России. Я хотел бы больше знать о стране. Конкретным поводом стала смерть моей сестры три года назад. У нас была очень тесная связь. Я все еще слышу ее голос внутри. Мы вместе прошли через самые большие трудности жизни. В 1945 году ей было пять лет, мне — тринадцать. Мы жили в Хальберштадте, когда пришли русские. Позднее я переехал в Берлин, она осталась. Поэтому она выучила русский язык. В какой-то момент у нее был русский парень. Она всегда повторяла, говорила мне, что мы, немцы, не должны заниматься одним лишь самолюбованием. Мы должны открыть для себя эту незнакомую страну на востоке. Ребенком я интересовался Диким Западом. Будучи взрослым, я интересуюсь Диким Востоком.

— Вы, конечно, кокетничаете. Судя по вашей книге, вы знаете о России невероятно много…

— Россия — отечество особенностей. Я знаю Россию по операм Мусоргского, Чайковского и Шостаковича. Я был однажды в Москве на кинофестивале и снимал в России 14 дней. Мне это интересно, потому что мы очень много узнаем о Германии, когда смотрим на Россию. Если вы хотите рассказать что-то о вашей стране, нужно противопоставить ей чужое. Россию завоевать мы не можем. Нужна лишь карта мира в масштабе 1:1, чтобы это понять. В России тематизируется точность. В России вы не можете ничего добиться, глядя на нее «взглядом охотника за добычей», орлом, который смотрит сверху вниз. Все завоеватели ушли ни с чем. В библиотеке моего отца был двухтомник о поражении Наполеона. Франц Кафка в 1916 году планировал в своем романе-продолжении описать уход Наполеона из Москвы зимой 1812 года. Наполеон всегда думал, что ему нужно только идти вперед, из Парижа в Москву. Словно по тополиной аллее. Но это не работает. И немцы думали, что они могут достичь любых дальних целей. Но хаотичность сломила силу воли. Воле нужен объект — Москва. Но Россия — намного больше, чем Москва. Россию нельзя рассматривать без учета ее земель.

— В своей книге вы делаете интересную попытку объяснить Россию при помощи математической формулы: Россия = корень из минус единицы. Тем самым вы хотите сказать, что Россия, по сути, непостижима…

— Эта метафора принадлежит русскому поэту Велимиру Хлебникову. Это подход из квантовой физики. Корень из минус единицы охватывает все числа меньше единицы. То есть все, что меньше человеческой клетки. Это воображаемое число, такое маленькое, прямо как коронавирус. Число выражает расплывчатость. Его нельзя точно описать. В России — а на самом деле и у нас — вы можете погибнуть в 30-сантиметровом снегу во время снегопада и утонуть в ручье глубиной сантиметров пять. Это число, которое наиболее близко чувству и душе.

— Именно неопределенность у многих вызывает страх перед Россией? Какими вы увидели русских в 1945 году?

— В Хальберштадте было ясно видно, как отличаются друг от друга союзники. Американцы приехали на джипах и привезли нам конфеты. Британцы были закрытыми и жадными. Русские приходили пешком и с громкими песнями. Это нас пугало.

— Они были такие страшные, или это все из-за воздействия нацистской пропаганды?

— Без пропаганды точно не обошлось. Но русские были другими. Остальные искали себе самые красивые виллы для проживания. А русские конфисковали многоквартирный дом и покрасили его в красный цвет. Потом он стал скорее фиолетовым, но нас это впечатлило. Мое отношение изменилось после первых прямых контактов. Они нам ничего плохого не делали. Мой отец был врачом и помог появиться на свет обоим детям советского командира. За это он получил жареную баранину и много водки. Позднее я познакомился с русскими в Берлине. У французов были варьете, у британцев — клубы, у американцев — автомобили, а у русских — кинотеатры и государственная опера.

Я наблюдал это и потом, во время перестройки, в Большом театре, — насколько русские образованы. Гардеробщицы все знали об операх, которые там шли. Они не могли попасть на само представление, но они были лучше любого руководства по оперным произведениям. Россия такая большая.

— Есть и другие большие страны, но в русских, кажется, есть что-то уникальное?

— Георг Базелиц однажды сказал, перефразировав Мусоргского: «Все души России тянутся корнями к небу». И Мусоргский говорил, что человек не живет лишь зерном или мясом. Вот и социализм невольно привел и к другим результатам. Когда в Сибирь прибыли товарные вагоны с лампочками, вечера осветились, дети и взрослые стали учиться читать. Это был решающий этап ликвидации безграмотности. А сегодня это проявляется в алгоритмах Кремниевой долины, в расшифровке ДНК.

— А душа?

— В 1917 году были биокосмисты. Они хотели соперничать с Иисусом. Они говорили: с точки зрения социализма неправильно, что людям приходится умирать. Поэтому мы должны разбудить всех умерших, наших предков. Было детальное планирование. Но где же должны жить все эти умершие? Внезапно возникла проблема: Земля для этого слишком маленькая. Поэтому решили, что нужно отправить всех воскресших в космос. Так появилась советская космическая программа. Она и сегодня одна из лучших в мире. Изначальным планом было воскрешение мертвых, правда, он так и не выполнен. Но вместе с тем сработало что-то другое, о чем раньше никто не мог знать.

— То есть у российских ракет в общем-то метафизическое происхождение?

— Можно смотреть на это и так. Но все всегда многослойно. У российских икон есть особое свечение. Иконы светятся в домах, будто окна. Такой же особый свет есть в российском кино. И такой же свет — во вспышке выстрела из револьвера чекиста, который стреляет Бухарину в затылок. Мы всегда живем между злом и иконой.

— В своей книге вы описываете и особый статус России с геополитической точки зрения. Вы цитируете британца, который уже в 1904 году назвал Россию мифической «сердцевиной» мира: позднее этот взгляд отразился в доктринах Бжезинского и Киссинджера…

— Хэлфорд Маккиндер был геологом из Оксфорда. Он стал первым геополитиком, и до сих пор на него ориентируются стратеги Пентагона. Я впервые услышал о нем на Мюнхенской конференции по безопасности. Его теория: где-то на севере России, в тундре, сотни миллионов лет назад произошел подземный взрыв, после чего на территории в сотни километров возникло множество маленьких вулканов. Клубы дыма истребили все живое, это был конец эры динозавров. Но после взрыва в этом месте из глубины вышло на поверхность все богатство Земли. Поэтому Маккиндер назвал этот регион сердцевиной, «хартлендом», и сказал: кто правит хартлендом, тот правит миром. Мы и сегодня видим, насколько богат регион газом и нефтью.

— Революция 1917 года стала несчастным случаем, или же она была возможна только в России?

— Русские показали в 1917 году, что они хотят по-другому ответить на катастрофу Первой мировой войны, чем другие нации в Европе. Кроме того, это была своеобразная отчаянная затея идеалистов. В начале революции крайние противоположности могли сосуществовать рядом друг с другом. В книге я описываю одного православного, который будто пришел из мира 500-летней давности. И вот он, будучи специалистом по электротехнике, стоит на сцене рядом с народным комиссаром электростанций и демонстрирует народу лампочку. Возникали переплетения несовместимых вещей.

Маяковский написал невероятные строки: «Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, крикнуть: „Пейте какао Ван-Гуттена!"» Строки гротескные, провидческие, хрупкие.

— Немцы тоже так могли бы? Вы ведь хотели посмотреть на Россию, чтобы узнать Германию…

— Где у нас воображаемый свет, как на иконах? Я его не вижу.

— Вы хвалите верность русских…

— Верность и надежность. Такое первичное доверие. Это вы можете найти и у нас, но не в Берлине. Я нахожу это в Швабском Альбе, в регионах Франконии. Или во французских провинциях, в Бретани, Нормандии, — не в Париже.

— Почему у России сегодня снова враждебный образ в Германии, на Западе?

— Это приводит меня в ужас. Есть тенденция очернять восток. Это как рефлекс Павлова. Прусский король и позднее кайзер Вильгельм I, дед императора Вильгельма II, сказал, что к России всегда нужно обращаться на «Вы». Это страна либо очень опасная, либо благонравная. В любом случае нам нужно относиться к России с уважением.

Михаэль Майер (Michael Maier)

Фото: © AP Photo, Michael Sohn

Источник