Через костры и пытки. Александрийская трагедия.

9 1139

Время действия — V век.

Место действия — Александрия Египетская

1

В ранний час, когда багряный диск солнца поднялся в туманной дымке над краем моря, молодой римлянин Клавдий Турон сошел с купеческого корабля и ступил на землю Александрии. Впервые за много дней он ощутил под ногами твердую почву и тут же, опустившись на колени и воздев руки к небесам, вознес благодарственную молитву богам, которые помогли ему благополучно добраться до Египта. Не зря перед тем, как решиться на это путешествие, он совершил жертвоприношение в храме Нептуна, не зря, как положено, отпраздновал нептуналии в семнадцатый день от июльских календ. Боги услышали его мольбы.

Купец, который оказался на корабле рядом с Клавдием Туроном, настойчиво допытывался о цели его путешествия, но тот отвечал уклончиво. Разве смог бы понять его чернобородый тарентец, не знавший в жизни ничего, кроме погони за презренным металлом? Он счел бы его сумасшедшим, узнав, что единственной целью римлянина было стремление увидеть и услышать Гипатию, слава о которой достигла вечного города. Конечно, это была мальчишеская затея. И Клавдий Турон не раз во время пути клял себя за то, что решился на этот безумный шаг. Когда корабль бросало на волнах, как щепку, а тяжелые удары волн грозили опрокинуть его, юноша, взывая к богине Венилии, усмирительнице морской стихии, с тоской думал о том, что он сам, только сам подверг себя тяжелым испытаниям.

Но, слава богам, теперь все было позади. Рабы разгружали трюмы, неся на загорелых плечах тяжелые тюки с товарами, глиняные амфоры с вином и маслом. Купцы покрикивали на них, войдя в обычный деловой ритм постоянных своих дел и забот. Клавдий Турон последний раз бросил взгляд на корабль и направился в город. Он много слышал о нем, основанном еще Александром Македонским, и давно мечтал побывать в Александрии, которую называли жемчужиной Египта. Но манила она не только своей красотой. Александрия была средоточием наук, одним из крупнейших культурных центров античного мира. Подлинным храмом науки был Александрийский Мусейон, который на протяжении пяти с половиной столетий украшали имена самых известных мыслителей тех времен. В его стенах творили Архимед и Евклид, Птолемей и Аристарх Самосский, Эратосфен и Плотин. И хотя он был разрушен во время войны римского императора Аврелиана с узурпатором Фирмом, память о Мусейоне была жива. И ученые Александрии с гордостью называли себя представителями Мусейона.

Увы, его давно не существовало. Но была Гипатия, о которой столько рассказывали те, кому доводилось посетить Александрию. Говорили о ее неземной красоте, об удивительном красноречии, о необыкновенном даре убеждать даже самых откровенных скептиков. Людская молва разносила слухи о ее познаниях в астрономии и математике, в философии и логике. Слушая все эти рассказы, Клавдий Турон мечтал о том, чтобы попасть в Александрию, стать учеником Гипатии. Он мог себе это позволить. Сын богатого землевладельца, выросший в роскоши, он, однако, не соблазнился перспективой праздного безделья, в водоворот которого попало немало молодых людей его круга. Он увлекся литературой, философией, риторикой, уводившими его в мир, далекий от земных страстей, которые бушевали в ту пору в умирающей Римской империи.

Время было для Рима трудное. Империя распалась на западную и восточную части. На Востоке возникла новая столица Византия, на месте которой впоследствии вырос Константинополь, а Рим хотя и считался столицей Восточной империи, но потерял свое былое значение. Даже императоры предпочитали находиться в Равенне или Медиолане. А Вечный город сохранял лишь свое название.

После того как в августе 410 г. полчища вестготов ворвались в Рим, разграбили и опустошили его, признаки запустения отчетливо проявились во всем его облике. Древняя столица величайшей империи казалась осунувшейся и поблекшей, со смиренной покорностью ожидавшей, что принесет ей завтрашний день. По сравнению с Римом Александрия показалась Клавдию Турону оживленным, живущим бурной жизнью городом. Он не чувствовал себя чужим на его улицах, заполненных в утренний час людьми, на шумном базаре, расположенном неподалеку от мола. И что поразило его — первый же прохожий в белой льняной тоге указал ему, как найти дом Гипатии. Более того, он посоветовал отправиться в городской музей, где она должна была читать лекцию.

Клавдий Турон благодарно раскланялся со словоохотливым горожанином, здесь же, на базаре, сытно позавтракал, а затем отдал себя в руки искусного брадобрея. Так пролетело время, и юноша попал к музею как раз тогда, когда к нему начали стекаться желающие послушать Гипатию. Он прошел в зал и, заняв место поближе к кафедре, стал ждать появления женщины, которая до той поры была для него легендой.

2

Она была восхитительна! Поистине восхитительна! Клавдий Турон как завороженный слушал Гипатию. В этот день он понял, что не зря людская молва возносила ее мудрость и красоту. Не зря и сам он, начинающий философ, прослышав о необыкновенных достоинствах Гипатии, пустился в тяжелый путь от Рима до Александрии. Увидев и услышав ее, он понял, что, если бы ему снова предложили проделать тот же многострадальный путь, чтобы лицезреть Гипатию, он, не раздумывая, согласился бы.

Нет, людская молва не могла передать и сотой доли тех достоинств, которыми обладала эта женщина. Она была удивительно красива, стройна, грациозна. Стоя на кафедре в строгом темном платье, она напоминала легкую птицу, парившую над землей. Ее слегка вскинутая вверх голова с гладко зачесанными волосами, казалось, была высечена из белого мрамора искусным резцом ваятеля.

Большие глаза под черными дугами бровей излучали какой-то необычайно теплый свет, способный согреть даже скованные ледяным равнодушием сердца. Она говорила вдохновенно, темпераментно, поражая слушателей обширными познаниями. Она свободно рассуждала о философии, на память цитируя Платона и Аристотеля, Плотина и Ямвлиха, которого считала своим учителем, легко оперировала математическими формулами, когда было нужно, прибегала к помощи астрономии. Свои мысли она облекала в железные доспехи классической логики, и оттого речь ее звучала так убедительно. Клавдий Турон слышал, как его убеленный сединой сосед восторженно прошептал:

— Да, она сама мудрость!

В зале музея, где выступала Гипатия, собралось много людей. Некоторым не хватило места, и они стояли в дверях, толпились на лестнице. Среди слушателей были такие, которые, подобно Клавдию Турону, приехали из дальних мест, привлеченные молвой о мудрейшей из мудрейших, о прекраснейшей из прекраснейших женщин.

Когда лекция кончилась и Гипатия, окруженная учениками, мягко ступая, сошла с кафедры, накинула на плечи свой черный плащ философа и направилась к выходу, Клавдий Турон пробился к ней и, остановив ее жестом, учтиво поклонился:

— Спасибо тебе, мудрая Гипатия, за слово, дарованное людям, за то, что помогаешь познать истину.

Внимательно посмотрев на юношу, она спросила:

— Кто ты и откуда приехал в наш город?

— Я приехал из Рима, — произнес Клавдий, — чтобы лицезреть тебя, послушать тебя и почерпнуть у тебя мудрости.

Она еле заметно улыбнулась:

— Мудрости учиться надлежит у мудрейших, а я лишь передаю то, чему учили они. Но всякое стремление к познанию истины похвально. Что ж, приходи в мой дом. Мы собираемся после заката.

Она скрылась в дверях, а Клавдий Турон продолжал стоять, глядя ей вслед, восторженный и радостный, ибо удостоился чести попасть в число ближайших учеников несравненной Гипатии.

3

Молодой римлянин стал частым гостем в ее доме. Когда над морем опускалось солнце и над землей сгущались сумерки, в дом Гипатии сходились ее ученики. Она читала им лекции по философии, вела беседы об учении величайших мыслителей. Особенно высоко она ценила великого Платона. Этот крупнейший философ-идеалист античной эпохи учил, что мир, в котором мы живем, есть только отражение иного, вечного мира идей, а над ними властвует самая великая идея — мировая душа. Учение Платона было близко и понятно Гипатии. Она, как и другие ее современники, которых называли неоплатониками, усвоила основные принципы этого учения и пыталась развить его дальше.

В ту пору Римская империя переживала самые тяжелые свои годы, клонилась к упадку. Еще недавно великую и могучую державу раздирали противоречия. На глазах рушилось казавшееся вечным могущество Рима. На смену всесильным языческим богам пришел новый, христианский бог, который обрел многие тысячи приверженцев. И не случайно у тех, кто задумывался над сущностью мира, возникали мысли о том, что мир этот преходящ, относителен, не вечен. Так что же, нет ничего вечного? Нет, люди не могли примириться с этой мыслью. И они возродили к жизни учение Платона о мировой душе, которая якобы порождает наш временный, бренный, преходящий мир.

Клавдий Турон слушал Гипатию и верил ей. Она так убедительно говорила, так логично обосновывала свои взгляды и умело парировала доводы тех, кто не соглашался с ней, что, казалось, могла убедить самого упорствующего из своих оппонентов.

— Все временно в этом мире, — повторила она и, подойдя к окну, сделала легкий жест в ту сторону, где громоздились развалины Серапиума. — Взгляните в окно, и разум подскажет вам, как временно все вокруг нас.

Серапиум... При одном упоминании о нем холодело сердце. Серапиум... храм египетского бога Сераписа, роскошный, величественный, поражавший каждого, кто хоть раз увидел его. Это о нем римский историк Аммиан Марцеллин написал, что после Капитолия, которым увековечивает себя достославный Рим, Вселенная не знает ничего более великолепного. В течение веков Серапиум был гордостью Александрии. Но когда христианство было признано государственной религией Римской империи, его приверженцы начали разрушать древние святыни. Стремясь утвердить свою веру, они пытались уничтожить все, что было связано с дохристианскими, как они называли, языческими верованиями. Их религиозную нетерпимость распаляло то, что массы народа продолжали поклоняться старым богам, делать им жертвоприношения, собираться в своих прежних святилищах. Христиане разбивали статуи богов, поджигали храмы, убивали своих противников. Так они пытались утвердить свою религию. Настал час и Серапиума...

После разгрома Александрийского Мусейона работавшие в нем ученые нашли пристанище в храме Сераписа. Сюда перевезли и библиотеку, которая была частично уничтожена, однако в те времена все же продолжала оставаться самой крупной. Но ведь ее огромное собрание составляли языческие книги. В этом христиане тоже видели вызов их религии.

Возглавлял христиан в Александрии епископ Феофил, прославившийся особой нетерпимостью ко всем инаковерующим. Он был одержим идеей безжалостно уничтожить все, что связано с язычеством. Выкорчевать, выжечь, не оставив следа, не оставив никакой памяти о ложных верованиях, — таков был, по его мнению, единственный путь в борьбе с языческими культами. И именно христианский епископ стал главным виновником разгрома Серапиума.

Разъяренная толпа, подстрекаемая Феофилом, ворвалась в храм. Словно во время военных сражений, были разбиты таранными орудиями ворота. Потерявшие голову фанатики крушили и жгли все, что попадало под руку. Они рвали в клочья бесценные рукописи. Их пытались образумить ученые, которые стремились остановить безумцев. Но все было тщетно. Один за другим падали сраженные защитники Серапиума, пылали разведенные на его плитах костры, а в них — труды Платона и Аристотеля, Гомера и Софокла, все лучшее, что было создано разумом человека. Ведь они были творениями язычников, которые следовало уничтожить безвозвратно...

Клавдий Турон смотрел в окно, туда, куда указывала Гипатия. Он не видел развалин Серапиума, но мысленно представлял их и чувствовал, как каждая мысль Гипатии становится его собственной мыслью. Поразительной силой убеждения обладала эта женщина, унаследовавшая логику умозаключений мудрейших философов Греции и Рима. Впоследствии греческий поэт сложит в ее честь стихи:

Когда ты предо мной и слышу речь твою,

Благоговейно взор в обитель чистых звезд

Я возношу — так все в тебе, Гипатия,

Небесно — и дела, и красота речей,

И чистый, как звезда, науки мудрый свет...

Если бы Клавдий Турон умел слагать стихи, то, может быть, еще раньше выразил бы в них свое восхищение этой женщиной. Но он, увы, не был поэтом. Он был всего лишь восхищенным учеником несравненной Гипатии и жадно внимал каждому ее слову, ибо в речах ее была сосредоточена для него непостижимая мудрость лежащего вокруг мира.

4

Епископ Кирилл был в дурном расположении духа. Только что, проезжая по улицам Александрии, он обратил внимание на толпу у здания городского музея и понял, что это Гипатия читает свою лекцию. Ее выступления всегда собирали много народу. Он ничего не сказал, но густые брови сошлись на переносице. Епископ решил про себя, что надо наконец перейти к решительным мерам.

Уже четыре столетия существовало христианство. Прошло время, когда последователей этой религии власти Римской империи преследовали, жестоко карали, ибо опасались, что чернь, среди которой возникла вера в Христа, посягнет на их устои. Но нет, скоро они убедились, что христианство не угрожает власть имущим. И император Константин разрешил свободное исповедание христианской веры. Более того, объявил ее государственной религией, поставив на службу империи. Казалось, христианство прочно укрепилось. Но это только казалось. Перед христианской церковью, стремившейся распространить свое влияние, встала задача одолеть языческие культы, которые не желали уходить с исторической арены. Люди продолжали молиться старым богам, принося жертвы в храмах Юпитера и Юноны, поклоняясь богине мудрости Минерве, прося покровительства у владыки морских стихий Посейдона. Епископ Кирилл вот уже четвертый год возглавлял епископат в Александрии, сменив своего дядю Феофила.

Он видел, с каким рвением вел его предшественник борьбу с иноверцами, стараясь добиться безраздельного господства христиан. Жестокий, коварный, не гнушавшийся никакими средствами для достижения своих целей, Феофил натравливал христиан на язычников, провоцировал столкновения различных группировок в христианстве, подстрекал своих приверженцев к расправам над теми, кто не принял учения Христа. Он был убежден, что для утверждения христианства надо уничтожить все языческие святыни, и обращался с прошениями к императору позволить сровнять их с землей. Не будет храмов — почитатели старых богов вынуждены будут обратиться к Христу. Именно по наущению Феофила христианские фанатики разгромили Серапиум.

Кирилл унаследовал не только идеи своего дяди, но и те методы, которые тот применял. Он поклялся умиравшему Феофилу, что продолжит его дело. В борьбе за епископский престол он применил силу, принудив своего противника архиепископа Тимофея отказаться от притязаний на духовную власть в Александрии. Кирилл сколотил вооруженные отряды из бедняков, готовых на все за те подачки, которыми он их одаривал. Расправляясь со своими противниками, он накапливал награбленные у них богатства. Объявив иудеев злейшими врагами христианской веры, он устроил жестокое побоище, добившись изгнания почитателей бога Яхве из Александрии. Разумеется, все имущество изгнанников попало в его руки.

Дело дошло до того, что возмущенный префект города Орест написал жалобу на самоуправство епископа. Святая наивность! Что стоила его жалоба, если Кирилл направил в Константинополь богатые подарки тем, в чьи руки она попала. А для того чтобы префект наконец-то понял, что ему не следует ссориться с епископом, Кирилл натравил на него монахов, напавших на колесницу, в которой ехал Орест. Лишь чудом тому удалось спастись.

Да, на стороне Кирилла была сила. Но как ни пытался он вытравить из сознания масс языческую веру, она продолжала существовать. И это распаляло властолюбивого епископа. Потому-то и вывела его из равновесия толпа у здания музея, где выступала Гипатия. Он почувствовал свое бессилие перед популярностью этой женщины. Он было пытался найти с ней общий язык. Пытался вести с ней душеспасительные беседы, стараясь убедить в истинности христианской религии и в ложности всех других. Тщетно!

Кирилл вспомнил, что еще епископ Феофил говорил ему о том, что было бы неплохо обратить Гипатию в христианство. Ее авторитет, популярность, ораторский дар можно было бы использовать для распространения веры христовой. Феофилу это не удалось. Не удалось и Кириллу.

Занимаясь науками, Гипатия старалась держаться подальше от политических конфликтов, от междоусобных распрей. Она понимала, что только сдержанность и невозмутимость могут быть для нее защитой в смутные эти времена. Она продолжала читать лекции, заниматься математическими вычислениями, наблюдениями звездного неба, демонстративно не обращая внимания на все то, что происходило вокруг. Это отрешение от мирской суеты было чисто внешним. Гипатия глубоко переживала, когда слышала о бесчинствах «святого воинства» епископа Кирилла. Она не могла забыть разгрома Серапиума, не могла смириться с тем, как невежественные фанатики жгли костры, бросая в них ценнейшие книги величайших мыслителей древности.

Но она знала и то, что за ее спиной плетутся интриги и достаточно было дать малейший повод, чтобы Кирилл воспользовался им для расправы над нею. Она была удивительно мудра и прозорлива. Епископ Кирилл все чаще повторял ее имя. Имя язычницы, смущающей умы и не желающей покориться его воле. Что проку в ее учености, если она не сообразуется с христианскими идеями. Нет, не такая ученость нужна христианству. Гипатию следовало приструнить. Надо было, чтобы все видели, что никакой авторитет не может устоять перед авторитетом христианской веры, никакая мудрость не может соперничать с мудростью Христа. Но как это сделать?

Кирилла бесило то, что он вынужден был при встречах с Гипатией улыбаться ей, проявлять учтивость и вежливость. Он понимал, что откровенная недоброжелательность могла обернуться против него самого. При всем своем желании он не мог вступить с ней в открытую борьбу. Ему доносили, что в своих лекциях Гипатия очень тонко и умно опровергала высказанные им в проповедях суждения о Платоне. Она не упоминала Кирилла, но нетрудно было догадаться, что речь идет о нем. Он был не только проповедником, но и богословом, выдвигал свои доводы против Платона, которые и становились объектом строго логичных умозаключений Гипатии. Он молча выслушивал доносы, думая про себя, что придет час рассчитаться с нею за все. Кирилл верил в свою миссию довести до конца борьбу с язычниками в Александрии, увидеть торжество христианства. Он дал слово Феофилу, когда тот лежал на смертном одре, и готов был сделать все, чтобы сдержать его.

Он медленно ходил по мраморному полу из угла в угол, обдумывая решение. Он всегда обдумывал все тщательно, чтобы не сделать неверного шага. Наконец остановился, размашисто перекрестился и прошептал: «Прости меня, господи, все во славу твою». Потом кликнул слугу...

Когда в покои епископа ввели чтеца Петра, он осмотрел его с головы до пят, словно впервые увидел. Кирилл кривил душой перед самим собой. Он давно знал этого монаха, который прислуживал еще Феофилу. Когда Кирилл задумал расправиться с префектом, то поручил это именно Петру, отправив его к монахам, жившим в скитах, расположенных в Нитрийских горах близ Александрии. И Петр привел их в город, дав сигнал к нападению на колесницу Ореста. Петр принимал участие в расправе над иудеями, в разгроме христианских сект по приказу епископа александрийского.

Кирилл медлил, разглядывая чтеца. Блуждающие глаза фанатика, низкий, изборожденный морщинами лоб, сильные жилистые руки и преданный, как у собаки, взгляд — весь внешний вид его убеждал в том, что этот не задумается над высокими материями, когда речь зайдет о выполнении христианского долга. В конце концов, для него, как для каждого христианина, главное — заслужить спасение в царстве христовом. А это епископ мог обещать со спокойной совестью. Кирилл отвел глаза в сторону, словно ни к кому не обращаясь, начал говорить о том, что жаждет умиротворения среди горожан, что нескончаемые распри отвлекают от служения господу. Но что поделаешь, если есть люди, которые смущают умы, ненавидят христиан, мешая всеобщему примирению. Он, Кирилл, давно протягивает руку префекту, желая вместе с ним установить мир в Александрии. У него только одно требование: чтобы никто не препятствовал христианам исповедовать свою веру, ведь его обязанность — заботиться о своих чадах, которые вручили ему епископский жезл, доверив свои судьбы. Но язычники препятствуют этому, пытаются настроить против него префекта. И главная среди них — Гипатия...

Он говорил долго, вышагивая по мраморным плитам, лишь краем глаза поглядывая на Петра. Потом неожиданно остановился подле него, просверлив глазами:

— Готов ли ты выполнить свой христианский долг во имя величия церкви Иисуса, во имя погибели проклятых язычников, врагов христовых?

— Готов, — отозвался Петр.

— Готов ли ты именем господа поклясться, что сохранишь тайну во веки веков до судного дня, когда воздастся тебе по заслугам?

— Готов.

— Тогда слушай, ибо святая церковь вверяет в руки твои богоугодное дело...

5

Волны набегали на берег, бились о скалы и, бессильные сокрушить каменную твердыню, откатывались назад. Теплые брызги обдавали лицо Гипатии. Она не уклонялась от них, а, напротив, тянулась к ласковому дыханию моря.

Гипатия любила уходить в рассветные часы к морю, оставаться одна и предаваться размышлениям, слушая шум прибоя. Вечерами, когда мгла опускалась на землю, Гипатия поднималась на плоскую крышу своего дома и наблюдала за звездами, стараясь постичь тайны их движения на небосводе. И до рассвета оставалась наедине со своими мыслями.

О чем думала эта удивительная женщина? Может быть, о стремительном беге жизни, о том, что человеку слишком мало отпущено природой, чтобы он мог до конца раскрыть себя? Ей было уже сорок пять. Большая часть жизни осталась позади. А ведь она еще постигла так мало. Гипатия не тратила бездумно время, всегда ценила его. Пожалуй, не было в жизни ее и часа, о котором она могла бы сожалеть, что прожит он зря. Гипатия родилась в ученой семье. Ее отец Теон был видным математиком и астрономом, он трудился в стенах Александрийского Мусейона. От отца она унаследовала пытливый ум, жажду познания и глубокий интерес ко всему, с чем приходилось сталкиваться в жизни. Гипатия с юных лет пристрастилась к чтению, проявила интерес к математике, прежде всего к геометрии. Она поражала окружающих своими познаниями, самостоятельными суждениями, к которым прислушивались даже маститые ученые, приезжавшие в Александрию из разных стран. И неудивительно, что молва о необычайных познаниях дочери Теона, о ее незаурядных способностях разнеслась во все концы империи. Так родилась слава о прекраснейшей и достойнейшей Гипатии.

У нее появились ученики. Она начала читать лекции, привлекавшие множество слушателей. И те, кто приходил послушать ее, не разочаровывались. Молва о талантливой женщине ничуть не преувеличивала ее достоинств, как это обычно случалось. Казалось, нет такой области познания, в которой бы она не преуспела. Гипатия увлеченно занималась философией, скрупулезно штудируя сочинения Платона и других мыслителей его школы. Она комментировала трактаты своего соотечественника Диофанта, прославленного математика из Александрийского Мусейона, труд другого известного математика Аполлона Пергского «Конические сечения». Ее интересовали механика, навигация и другие науки. Гипатии приписываются изобретение ареометра — прибора для определения плотности жидкости, идея создания астролябии, с помощью которой можно было определить положение корабля в открытом море.

Она превосходно знала древнюю литературу, повторяя во время лекций наизусть гекзаметры Гомера, поэтические творения Сапфо и Анакреонта, драматические диалоги Эсхила и Софокла, мудрые притчи Эзопа. Познания Гипатии были так обширны, ее научный авторитет так высок, что вполне естественным было решение городских властей просить ее возглавить кафедру философии в Александрии. По общему признанию, она являлась самой достойной из достойных. Не сразу магистрат решился на такой шаг. Никогда еще женщина не возглавляла кафедру. Но Гипатия действительно превзошла всех философов, и не было никого, кто мог бы соперничать с ней. Она приняла предложение.

Нет, она не растрачивала свое время, дарованные ей способности. Она жила наукой. И может быть, за эту цельность люди одаривали ее глубоким уважением и любовью. Конечно, не все. Были и завистники. Были и такие, которые ненавидели ее, хотя и не высказывали открыто своей неприязни. Она знала их. Вот, например, епископ Кирилл, всегда учтивый с нею, но разве трудно заметить в его глазах зловещие огоньки?

Кирилл не мог простить ей то, что она отказалась принять христианство. Но разве можно принять сердцем идеи, которые не приемлет разум? Пойти на сделку с совестью, признать веру, которую считаешь ложной? Этого она не могла.

Гипатия видела, как христианство, набирая силу, претендует на то, чтобы безраздельно господствовать над умами людей. Церковь, пользовавшаяся покровительством светских властей, следила за тем, чтобы научный поиск не противоречил христианским догмам. Епископы могли потребовать отречения от взглядов, которые, по их мнению, не совпадали с «истинами христовыми». Как же могла Гипатия принять эту веру, стремившуюся наложить оковы на разум? В ее сознании были живы картины разгрома Серапиума, когда толпа фанатиков безжалостно крушила искуснейшие творения человеческих рук, сжигала на кострах редчайшие книги, лишая жизни тех, кто пытался воспрепятствовать этой дикой оргии. Она знала, что возглавлял толпу фанатиков епископ Феофил.

Гипатия знала, что, отказываясь принять христианство, она навлекает на себя множество бед. Ее пока терпели, ибо слишком велики были ее популярность в народе и научный авторитет. Но при первой же возможности Кирилл выместит на ней свою злобу. Она старалась оставаться спокойной, когда неизвестные люди ночью разбивали астрономические приборы на крыше ее дома, пытались поджечь ее библиотеку. Она знала, кто стоит за этими гнусными выпадами. Ей говорили, что по городу распространяются слухи, будто она мешает примирению префекта с епископом Кириллом. Она не обращала на это внимания. От всех дрязг, сплетен, мелких уколов Гипатия старалась забыться в научных занятиях.

А уколы становились все более частыми. Епископ Кирилл был не из тех людей, которые отступаются от своих замыслов. И хотя он всегда оставался в тени, было ясно, что все это дело его рук. Не раз, проходя в последнее время по улицам Александрии, Гипатия слышала сзади зловещий шепот: «Чернокнижница!» Не готовит ли ей Кирилл участь несчастных, подвергшихся нападению невежественных фанатиков только за то, что они верили в языческих богов?

Волны набегали на берег, разбиваясь с шумом о скалы. Сидя на камне, Гипатия думала о том, что в суете мирских страстей люди забывают о вечном. Люди приходят и уходят, остается то, что им удалось познать, открыть, передать потомкам, остается стремление к постижению истины. А все остальное разлетается, как пыль, не оставляя ни следа, ни памяти о себе. И, зная это, может ли она поступиться вечным даже под страхом смерти? Может ли она изменить своим убеждениям?

Ей не страшны никакие угрозы. Никто не заставит ее поступать против совести.

6

Клавдий Турон вел спор о вере. Спор горячий и страстный. До той поры ему никогда не доводилось вести таких споров, когда оказываются бессильными аргументы, когда умолкает логика и место логичных доводов занимают тупое упорство, нежелание здраво взглянуть на вещи. Но разве до логики, разве до здравого смысла, если разговор идет о вере?

В Александрии такие споры были обычным делом. Они начинались там, где собирались приверженцы разных вер, и тогда разгорались словесные баталии, которые могли длиться часами. Приверженцы иудейского бога Яхве, отчаянно жестикулируя, доказывали истинность своего бога. Язычники, воздевая руки к небу, призывали небеса в свидетели правоты своей веры, а христиане клялись именем Христа, что только их религия, выжившая несмотря на жестокие преследования, единственно истинная.

Особенно жаркие страсти разыгрались в пустынях, где жили монахи, расставшиеся с «миром» ради спасения души в обещанном христианскими проповедниками загробном царстве христовом. Им, монахам, пренебрегшим соблазнами жизни земной, церковь в первую очередь обещала ключи от райского блаженства. И за эти посулы люди отказывались от дома, от семьи, от друзей, от всех жизненных радостей ради грядущего счастья на небесах. Клавдий Турон вел спор с двумя монахами. Были они оба уже немолоды, грязные и оборванные, подчеркивая тем самым пренебрежение к телу своему и одеждам. Взывая к голосу рассудка, он доказывал, что вся христианская догматика так зыбка, что не способна выдержать столкновения с мало-мальски убедительными доводами разума.

Монахи твердили свое, то и дело осеняя себя крестным знамением. Он опять взывал к голосу разума.

— Но почему же тогда мудрейшие из мудрых не знали и не знают вашего Христа? — выдвинул он еще один аргумент. — Почему Гипатия, ученость которой известна всем, слава о которой дошла до самого Рима, не приняла вашей веры? Или вы, темные, оказались мудрее ее?

— Чернокнижница! — выкрикнул один из монахов. — Дьявол, дьявол сидит в ней! Дьявол-искуситель! Она погибнет сегодня, дочь сатаны! Да свершится справедливый суд христовый руками верных его чад.

Клавдий Турон не сразу понял смысл слов монаха, а когда они дошли до его сознания, почувствовал, как у него похолодело сердце. Гипатии угрожает опасность. Эти безумцы способны на все. Скорее туда, к ней, предупредить, спасти...

Он метался по городу, разыскивая Гипатию, и не мог найти ее. Дома ее не было с утра. В музее она не появлялась. Он бросился в магистрат. Префект Орест, почтительно относившийся к Гипатии, развел руками: он не видел ее уже несколько дней и очень сожалеет, ибо каждая встреча с достойнейшей и мудрейшей из всех женщин обогащает душу и разум его. Клавдий Турон нервно тер лоб: где она может быть?

И вдруг его осенило. Ну конечно же, как он не сообразил раньше! После полудня она нередко проводила время в библиотеке. Подбегая к украшенному колоннадой белому зданию, он понял, что опоздал. На мраморных ступенях бесновалась толпа.

Он пытался пробиться ближе и не мог. Толпа заполнила узкий проулок, который вел к библиотеке, стонала, вопила, выла. А в центре ее он увидел черный плащ Гипатии. Несколько грязных оборванцев волочили ее по земле, а она, бессильная вырваться из цепких рук, сомкнув губы и прикрыв глаза, была, как всегда, спокойна, только мертвенная бледность легла на ее лицо.

— Дьяволица! Дочь сатаны! Чернокнижница! — слышалось в толпе.

Клавдий Турон заметил чернобородого предводителя толпы в рубище. Он что-то кричал, указывая на другой конец улицы, и толпа хлынула за ним, увлекая за собой Гипатию.

Клавдий Турон рванулся за ней, но чья-то властная рука остановила его. Как в тумане, он увидел перед собой незнакомого человека в белой тоге.

— Одумайся, безумец. Ей уже не помочь, а себя погубишь. Они опьянели в предвкушении кровавой пищи.

И тогда гордый римлянин Клавдий Турон, который никогда не знал слез, заплакал.

Он закрыл лицо руками и зарыдал, не в силах сдержать себя.

Толпа уже исчезла из виду. Ослепленная религиозным фанатизмом, она покатилась, сокрушая все на своем пути, к храму Кесарион, волоча за собой ту, которую намечено было принести в жертву всеблагому христианскому богу. Там, на ступенях Кесариона, фанатики, с налитыми кровью глазами, выламывали ей руки, осыпали ее тело тяжелыми ударами. Разъяренные мракобесы сорвали с женщины одежду, сдирали кожу устричными раковинами...

Рядом высилось мраморное изваяние Христа, на котором были высечены слова: «Я всегда один и тот же — и ныне, и присно, и во веки веков». Сын божий, кроткий и любвеобильный, мудрый и справедливый, равнодушно взирал, как уже бездыханное тело женщины обезумевшие убийцы жгли на костре...

7

— Боже, не оставь заботой своей душу несчастной жертвы...

Епископ Кирилл молился за несчастную жертву. Все видели, как искренне он переживал гибель Гипатии. И кому в голову могло прийти, что это по его наущению нитрииские монахи разносили по городу слухи, будто в Гипатию вселился дьявол, будто она ведьма и использует злые чары свои против христиан. Кто мог подумать, что предводитель толпы, чтец Петр, звавший к расправе над колдуньей и чернокнижницей, как-то связан с епископом александрийским.

Церковь осталась в стороне от кровавого преступления, чистой и незапятнанной. Остался в стороне и епископ Кирилл. Более того, он был впоследствии причислен церковью к лику святых. Церковные авторы, составляя житие «выдающегося борца за православие и великого учителя церкви», создали образ доброго и незлобивого иерарха, который «мягко и осторожно подходил к тем, кто по своей простоте и неведению впадал в ложное мудрствование». Он-де вынужден был вести борьбу с еретиками и иудеями, которые убивали христиан. Сердобольный защитник несчастных и обиженных, он являл собою пример образцового христианского пастыря.

В дореволюционных изданиях жития Кирилла Александрийского упоминается и о Гипатии, которая, оказывается, отличалась «христианской мудростью» и особенной любовью к Христу. Это будто бы и послужило причиной зверской расправы над нею, которую учинили «ненавидевшие мир мятежники». Что за «мятежники», это так и осталось неразгаданным. Так церковные сочинители переписали историю, с легкостью расправившись с историческими фактами.

Церковь попыталась превратить Гипатию в святую великомученицу. Правда, ей было дано другое имя: к лику святых оказалась причисленной неведомая никому Екатерина Александрийская. Но в основу жития великомученицы легла реальная биография Гипатии. В житии повествуется о том, что в IV веке в Александрии жила мудрейшая из женщин Екатерина, занимавшаяся философией, математикой, астрономией. Она была красива и добродетельна и всю мудрость мира нашла в христианской вере.

Император Максимиан, прибывший на языческое празднество в Александрию, пытался переубедить ее. Он созвал 50 ученейших мужей империи, но та «взяла верх над мудрецами, так что они сами уверовали в Христа». Она не отказалась от христианства под угрозой колесования и приняла мученическую смерть, оставшись верной христианской религии. Церковные сочинители вынуждены были лишь сместить время. Святая великомученица Екатерина, как повествуют церковные авторы, жила якобы на столетие ранее Гипатии. Ведь стать великомученицей она могла лишь тогда, когда христианство еще не было объявлено государственной религией. После же того, как она стала государственной, гонения на христиан прекратились. Но не мифическую Екатерину Александрийскую, а Гипатию хранит в своей памяти история. Образ мудрой и добродетельной женщины неизменно привлекал к себе внимание писателей и поэтов. К нему обращались Вольтер и Леконт де Лилль. Гипатии посвятил роман английский писатель Чарлз Кингсли.

Трагедия, разыгравшаяся более полутора тысяч лет назад в Александрии Египетской, — одно из черных деяний христианской церкви в начале ее пути. А имя Гипатии — одно из первых в длинном списке мучеников науки, который лежит на совести христианства.

Автор: Белов А.В. 


Дополнительно:

Сократ Схоластик. Церковная история.

Кингсли Ч., Маутнер Ф. Ипатия. 

Агора:


«Крокус-покус» Агаларовых: здание в кадастре не числится, а работали дети и самозанятые

Многие наверняка обратили внимание на школьников, выводивших людей из «Крокус Холла» в ходе теракта 22 марта. Они прославились на всю страну и получили уже немало наград. Правда, юридич...

Русская ракета попала "куда нужно". Варшава спешно отправила в отставку инструктора ВСУ после смерти генерала
  • ATRcons
  • Вчера 20:06
  • В топе

Решение об отстранении было принято на основании данных контрразведки Польши. Кадровые перестановки в "Еврокорпусе"  Пресс-служба Министерства обороны Польши сообщает об уволь...

Наши спортфедерации потоком отказываются от Олимпиады

"Слать команду бомжей не будем!" Федерации одна за другой посылают Париж-2024 лесом.История с допуском-недопуском наших спортсменов на парижские ОИ уже изрядно приелась. Столько было сл...

Обсудить
    • Fenol
    • 31 августа 2017 г. 12:22
    "Там, где есть вера, нет места сомнению" (ц) Очень интересно. Спасибо!
  • +++
  • Все сектанты одинаковые.