Почему надо давать отпор сказкам о «едином человечестве»

Как перед ней ни гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы.

В ее глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы.

Ф.И. Тютчев

В последнее время неоднократно бывал свидетелем и участником дискуссий вокруг так называемой «общечеловечности». Сторонники соответствующих подходов, представляющие различные, нередко противоположные стороны идейно-политического спектра, в унисон твердят знакомые всем штампы. О «едином человечестве». О России как «части целого». О том, что все мы «в одной лодке». Об отказе от игры «с нулевой суммой» и «взаимном выигрыше» и так далее.

Сходясь в неприятии узких, местечковых форм общественно-политического сознания, того же национализма, например, они горячо спорят между собой о том, как двигаться в «общечеловечность» из этих узких рамок. И о том, каким «прилагательным» — к кому и к чему именно — они видят нашу страну. Нимало не озабочиваясь тем, что русский — конечно же, существительное. И сделать его прилагательным еще со времен Владимира Соловьева — бывшего, что из XIX века, — хотят ради нашего уничижения и порабощения. В этих спорах все участники, как правило, теряют нить, связывающую с реальностью. И становятся проводниками совершенно иных, чужих и чуждых нам идей и интересов.

Помнится, то ли в 1943, то ли в 1944 году, когда в СССР уже начались работы по ядерному проекту, один физик задал И.В.Сталину вопрос о том, зачем нам «бомба», если ее и так делают союзники? Ответ вождя, который удержался, не дав выхода вполне понятным в этом случае эмоциям, был недвусмысленным, но предельно и подчеркнуто корректным: «Политическая наивность! Они с нами своими секретами делиться не станут». Даже не подумал углубляться в тему и разъяснять прекраснодушному простачку-технократу, что американская бомба предназначена отнюдь не Гитлеру, не без участия которого она в итоге появилась, а именно нам, что и продемонстрировал ядерный удар по Японии.

В этом вся соль проблемы. С легкой руки Александра III принято считать, что у России нет союзников, кроме армии и флота, и с тех пор если что к этому списку и добавилось, то разве что Военно-космические силы. Но союзников нет у любой страны, претендующей на глобальную роль в мировых делах. Геополитическое одиночество — типологический признак державности и тем более сверхдержавности. Не случайно еще Отто фон Бисмарк свидетельствовал, что большие государства ведут себя в истории как хищники, а малые — как проститутки. И у тех же США союзников нет, а есть либо бесправные вассалы и сателлиты, которыми помыкают, либо концептуальные патроны, перед которыми если не лебезят, то отчитываются. Здесь имеется в виду Букингемский дворец, судьба которого не подвержена колебаниям ни электоральной, ни рыночной конъюнктуры, а цели и горизонты глобальной стратегии не меняются и исчисляются столетиями.

Нет союзников и у Китая, а есть сферы влияния, которые Поднебесная потихоньку, более или менее успешно «отжимает» у Запада, театрами противостояния с которым выступают Африка, Латинская Америка, а с недавних пор — и европейская периферия самого Запада. «Новый шелковый путь» — не что иное, как китайская глобализационная альтернатива нынешней англосаксонской глобализации, провозглашенной в конце 1980-х годов тем же Западом через систему созданных и контролируемых им «международных институтов».

Из этого следует, что любая «общечеловечность» имеет свое собственное, но претендующее на «исключительность», национальное «лицо», а ее установление практически буквально следует рецептам, выданным более столетия назад теорией «ультраимпериализма». Выдвинувший ее Карл Каутский говорил о конкуренции национальных империализмов, которая закончится порабощением всех наиболее сильным империализмом. А также о том, что подобная «ультраимпериалистическая» мир-система будет иметь олигархические корни и представлять собой распространение практики империалистических картелей, синдикатов и трестов или, выражаясь современным языком, транснациональных банков и корпораций, на международную политику.

По-современному речь идет о глобальном супергосударстве, выстроенном по бизнес-модели и управляемом космополитической частной властью, замену которым национально-государственных элит еще в начале 1990-х годов «предсказал» Дэвид Рокфеллер. Потому-то и разрушали империи — от Германской, Австро-Венгерской и Османской до Российской и Советской, что каждая империя, по Виталию Аверьянову, — локальная глобализация на своем имперском пространстве. И встроить ее в мировую глобализацию, предварительно не разрушив, невозможно, она в нее не лезет своими масштабами.

Еще в XIX веке это убедительно доказывал Ф.И.Тютчев, показывая, что в лице коллективного Запада нашей стране противостоит «коронованная революция» (речь шла о Наполеоне). XX столетие подтвердило верность этих рассуждений как минимум дважды — сначала реставрационно-восстановительным по отношению к российской государственности феноменом Великого Октября, затем — его победой над нацизмом, который «революцией» именовал не кто иной, как Гитлер, в схватке с которым с точки зрения метафизики ряд проницательных, в том числе православных умов увидели триумф Третьего Рима над Третьим рейхом.

Точку в дискуссии вокруг «общечеловечности» поставил американский исследователь Николас Хаггер, указавший на «глобалистскую фазу развития» одной из мощных цивилизаций как на главную предпосылку любой глобализации, осовременив тем самым теорию Каутского.

Только вот создается впечатление, что далеко не все об этой точке слышали и потому продолжают заунывную «общечеловеческую» демагогию там, где речь на самом деле идет не об «общечеловеческом» единении, а о цивилизационном выживании. И чтобы акцентировать внимание на эфемерности первого и жизненной необходимости второго, выскажем ряд тезисов, которые, разумеется, далеко не всем понравятся, но кому они не по душе, это, в конце концов, их собственные проблемы.

Итак, первое. Привлекательный с популистской и обывательски-мещанской точки зрения лозунг «общечеловечности» и «единства рода homo sapiens» абсолютно несостоятелен политически. Можно сколь угодно долго мечтать о «всём хорошем — против всего плохого», но жизнь расставляет всё по местам. С цивилизацией, достигшей глобалистской фазы развития, объединяться нельзя — это означает под нее ложиться на условиях колониальной зависимости или еще похуже. С любой и под любую, но под Запад в особенности, ибо homo sapiens в его проектной оптике заменяется примитивным клоном homo economicus.

Такой цивилизации на первом этапе нужно противостоять, отбивая натиск глобализма. И в этом противостоянии и в отсутствии «органических» союзников у России вполне достаточно попутчиков, партнеров и даже ситуативных союзников. Которые очень хорошо понимают, что даже те, у кого к России, как говорится, имеются вопросы, их никогда даже задать не смогут или не успеют, если Запад доведет глобализацию до конца.

Поэтому главная дилемма современности — глобализм против национальных государств или, по Сэмюэлю Хантингтону, «the West against the Rest». Об этом, пусть и вполголоса и как-то невнятно, но проговорился и глава российского МИД Сергей Лавров, заявив в позапрошлом году о «деглобализации».

Второе. Политической формулой этой современной реальности выступает на глазах укрепляющийся российско-китайский союз, особенно важный потому, что это альянс двух сторон (или вершин) глобального геополитического треугольника: США — Россия — Китай. В этом треугольнике, как учит трагическая судьба СССР, обречена на проигрыш та сторона, против которой объединены две другие.

Между субъектами этого треугольника существуют промежуточные зоны или «лимитрофы». Николас Спайкмен, развивая теорию Хэлфорда Маккиндера о противостоянии великоконтинентального сухопутного Хартленда англосаксонскому Морю, назвал их «Римлендом» — предпольями субъектов треугольника, на которых они играют друг против друга. Одним примером такого лимитрофа-Римленда служит Европа. Как советско‑ и российско-европейский диалог «докрымских» времен, так и нынешний китайско-европейский, олицетворяемый начавшимся турне Си Цзиньпина по маршруту Рим-Монако-Париж, есть антиамериканский или, точнее, антианглосаксонский розыгрыш «европейской карты» против связки Лондона и Вашингтона.

И коль скоро Европу втянули в антироссийские санкции, и мы в силу этого, по сути, выключены из игры на западном направлении, то активизацию пекинского «европейского вектора» можно только приветствовать. Ибо он если и не загоняет англосаксов в оборону, то существенно ограничивает их наступательные возможности. Другой пример — постсоветское пространство, где в обороне от западной экспансии, переставляющей рубежи лимитрофов вглубь Хартленда, находится уже Россия.

В этом причины и втягивания в НАТО Прибалтики, и белорусских шашней с Западом, и российско-украинского противостояния в рамках раздуваемых курирующим Киев Западом «проблем» Крыма и Донбасса. Главный вопрос здесь стоит следующим образом: наступил ли уже в схватке России с Западом на наших лимитрофных рубежах коренной перелом, как после Сталинграда и Курска, или мы имеем дело пока лишь с коренным поворотом битвы за Москву, с развенчанием мифа о непобедимости западного неофашизма. И до перелома от поворота нужно еще дотягивать.

Третий пример — нагнетание Западом напряженности вокруг КНР, у которой также имеются как внешние, так и внутренние лимитрофы. Проблемы Синцзяна, Тибета, а также тайваньский вопрос, настырная подпитка Западом противоречий в Южно-Китайском море и тема ядерного урегулирования на Корейском полуострове — это именно они.

Третье. Вспомним ленинский опыт обращения с лозунгом «Вся власть Советам!», вокруг которого с 1905 года строилась вся стратегия партии большевиков — восстановителей российской государственности. Когда в условиях господства в Советах эсеро-меньшевистского отребья этот лозунг из пролетарско-большевистского, по сути, превратился в буржуазно-кадетский, ибо те Советы находились на побегушках у Временного правительства, В.И. Ленин просто взял и лозунг снял.

После чего партия провела работу над большевизацией Советов и вновь подняла знамя этого лозунга в канун Великого Октября. И триумфально победила в этом главном раунде противостояния, которое, помимо российского, имело еще и международное, и общемировое значение, проявившееся в обесценивании победы Запада в Первой мировой войне и достигнутого им развала европейских империй.

Так и с «общечеловечностью». Этот лозунг скоро, но не завтра и не послезавтра, и тем более не сегодня встанет в повестку дня «фазового» перехода человечества в ту самую «технотронную эру», о которой по заданию формирующегося Римского клуба в 1966 году писал Збигнев Бжезинский. Покойный русофоб, пропагандируя технократизм, просчитался в том, что в нём тоже существует выбор между капитализмом и социализмом. И переход в первом случае губителен для большей части человечества, которую ждут либо уничтожение в социальных резервациях «глобальной деревни», либо рабское существование в роли придатков машин и обслуживающего персонала элиты «глобального города».

А во втором, в рамках планового начала, отделенного и отсеченного от частного интереса, он может стать прорывом человечества в будущее. Тектонический разлом между Добром и Злом проходит по линии соприкосновения общественной и, шире, коллективной и частной форм собственности, ибо последняя устроена таким образом, что «нет такого преступления, на которое капитал не пойдет» ради корпоративных интересов, оправдывающих всё, включая национальное предательство.

Однако — еще раз — это не сегодня, не завтра и не послезавтра. Для того, чтобы поставить вопрос об «общечеловечности» в контексте общего прогресса, нужно сначала забить в крышку гроба капитализма тот самый символический «гвоздь», которым Чубайс своей приХватизацией «пригвождал» коммунизм. Да не пригвоздил, в том числе ввиду особой, уникальной вороватости и профессиональной бездарности оказавшегося в его распоряжении «человеческого материала».

Из этого следует, что лозунг «общечеловечности» сегодня нужно снять и заняться… чем? В том-то и состоит сомнительность внешнего вектора китайской стратегии, что в Пекине считают, будто заниматься надо «большевизацией», точнее, китаизацией глобальных «Советов» — тех самых международных институтов, которые оформляют глобализацию по-англосаксонски. На самом деле никто этого сделать не позволит, и нынешняя торговая война между Китаем и США ясно показывает, что любой заступ за «красную линию», создающий реальную угрозу интересам глобального элитарного доминирования, столкнется с жестким даже не сопротивлением, а встречным превентивным ударом.

Выиграть конкуренцию на чужой поляне — значит, нарваться на войну. Поэтому когда наследственный монарх — правящий князь Монако Альбер II — солидаризуется с «сообществом единой судьбы человечества», это не означает, что он на стороне решений XVIII съезда КПК. Просто он вкладывает в форму «единой судьбы» содержание, мягко говоря, отличное от того, как это понимается в Пекине. Например, учитывая принадлежность к определенным оккультным кругам, зондирует почву на предмет перехвата управления проектом.

Куда более перспективным представляется другой путь — альтернативного проектного строительства. И поскольку следует хорошо понимать, что западный «миропорядок» и китайская «единая судьба» — это ни что иное, как диалектическое единство и борьба противоположностей, России следует озаботиться поиском своего маршрута, связанного с созданием «параллельного» центра или глобального двоевластия. Отдавая себе отчет при этом, что востребован такой путь будет только если и тогда, когда, во-первых, будет отбит натиск глобализма, а во-вторых, «устаканится» ситуация в стане победителей. И ничего другого, кроме возврата к советскому опыту, разумеется, на новом уровне, придумать здесь невозможно.

Не согласны и хочется «середины» типа «мир-дружба-жвачка»? Во-первых, кто к этому клонит, неизбежно оказывается в роли героя русской народной сказки про вершки и корешки: его водят за нос, ибо размен первородства на чечевичную похлебку всегда приводит к тому, что в конце концов и миску с похлебкой отодвигают. Во-вторых, вот вам лакмусовая бумажка. Первая холодная война закончилась потому, что Горбачёв сдал Советский Союз. Попробуйте завершить нынешнюю предложением американцам сдать США и посмотрите, что из этого получится. И коль скоро не получится ничего — это очевидно, впору задуматься, так ли неправ был рейгановский госсекретарь генерал Хейг, заявивший, что «есть вещи поважнее, чем мир»?

Четвертое. Из всего этого следует, что тему «общечеловечности», муссируемую сегодня не только в интеллигентско-диссидентских кругах, но и в контексте так называемой «глобальной повестки устойчивого развития», в России следует вывести прочь, по крайней мере из «рукопожатного» дискурса, рассматривая ее как прямое содействие реализации глобализационных планов — тех или других. Гениальные афоризмы Н.Я. Данилевского «европейничанье — болезнь русской жизни» и А.Е. Едрихина-Вандама «хуже вражды с англосаксами — только дружба с ними» не будут лишними ни в одном из самых высоких руководящих кабинетов.

Поэтому тема «единого человечества», «общечеловеческих ценностей», etc. приобретает содержательный смысл только при упомянутом глобальном двоевластии — как собственный проектный взгляд на пути и результаты такого объединения. А пока ситуация не созрела, над темой нужно работать в закрытых «мозговых центрах», не вынося такие разработки на публику так же, как американцы держали под сукном многое из наработанного, начиная с 60-х годов, вплоть до 1992 года. Когда на наших глазах на первой конференции в Рио-де-Жанейро развернулся полноценный проект, известный как «Agenda-XXI».

Те же, у кого на эту тему именно сегодня «свербит», должны ясно отдавать себе отчет в том, что будучи предупрежденными о пагубных последствиях своего энтузиазма для национальных интересов, если не государственности, целенаправленно против них работают, поливая воду не на нашу мельницу. Если делают это за деньги — то предатели, если по идейным соображениям, то, по Сталину, — политические простачки. А что хуже — глупость или измена — со времен Павла Милюкова так и не удалось выяснить.

И пятое, последнее, резюмирующее. Перечисленные в тексте концепции «морской» экспансии Запада на великий континент Евразии — субъективного, англосаксонского происхождения. Но это не значит, что под ними нет объективной подоплеки. Увы, она имеется. И состоит в том, что между континентальными и морскими народами действительно существует непреодолимое противоречие, антагонизм которого даст сто очков вперед даже классовым противоречиям пролетариата и буржуазии.

Первые живут собственным производительным трудом, вторые — с колониальных времен принятия пиратства на морскую службу британской короны промышляют международным разбоем, масштабы которого растут пропорционально их финансовой и технологической мощи.

Как быть? Чтобы не стать жертвой волков, овцы, конечно же, доверяются пастуху, но в результате рано или поздно оказываются на шампурах. И как раз эта метафора лучше всего иллюстрирует роль пропагандистов «общечеловечности», убаюкивающих своими россказнями широкую общественность там, где впору круглосуточно, пока не поздно, бить в набат.

Источник