Военно-патриотическое воспитание в США: где же подвиги

На первый взгляд, с военно-патриотическим воспитанием у нашего заокеанского партнера все обстоит превосходно. Традиция ежедневного поднятия флага в учебных заведениях. Уверенность подавляющего большинства населения (есть, конечно, несогласные интеллигенты — а где их нет?), что Америка — специально избранная Богом самолучшая во вселенной страна, призванная нести свет демократических ценностей всему миру. Лучше, конечно, мирно и по-хорошему, но если объект демократизации непонятлив и злоупорен, то можно и по-всякому, то есть manu militaris. Многочисленные случаи вооруженного вмешательства в самых разных странах мира воспринимаются en masse как вещь нормальная. Равно как и сверхъестественные размеры военного бюджета, подступающие к триллиону долларов в год.

Если это не успех военно-патриотического воспитания, то что тогда успех?

Единственный вопрос, возникающий тут: почему нация, обладающая столь воинственным духом и при том в самом деле воинствующая — список вооруженных кампаний не может не впечатлить — так небогата на достойные войти в хрестоматии подвиги своих военнослужащих. Точнее — этих подвигов вообще нет. Хотя воинственная нация обыкновенно помнит своих героев и приводит их в пример новым поколениям, особенно несущим военную службу.

Иногда это действительно герои —

«Будут в преданьях навеки прославлены

Под пулеметной пургой

Наши штыки на высотах Синявина,

Наши полки подо Мгой» —

иногда за неимением лучшего военные пропагандисты сочиняют историю про «подвиг обозника рядового Иосифа Бонга». В любом случае, однако, записи в хрестоматиях есть.

Но случай с Соединенными Штатами показывает, что бывает и так: постоянные военные кампании есть, а хрестоматий нет.

На то можно, конечно, возразить, что как раз в этом и заключается величие Соединенных Штатов и вообще победоносных демократий. В пьесе Брехта ученик Галилея Андреа мыслит стандартно: «Несчастна та страна, у которой нет героев…», на что Галилей возражает: «Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях». То есть культ героев и надобность в героях суть признаки ручного управления, тогда как в благоустроенной стране (и, соответственно, в благоустроенной армии), где работают регулярные механизмы, такой надобности нет, все и так идет как надо.

Нельзя сказать, чтобы Брехт был совсем неправ. Мы знаем, сколь часто культ героев (причем подлинных героев) использовался, чтобы затушевать неисправность надстоящего руководства. А ведь если бы оно было на высоте, возможно, и в героических подвигах не было бы надобности.

Все так, но даже мирная жизнь сложнее, чем либеральные прописи, в ней тоже бывает место подвигу (хотя и лучше бы не было), а уж на войне, где непредсказуемость бушует со страшной силой, регулярные механизмы (конечно же, необходимые) слишком часто дают сбой, и говорить: «В правильной армии герои не нужны» было бы слишком смело. Ибо странно: угроза смерти есть — война есть война, — а противостоящего ей героизма нет.

Разрыв с традицией военного этоса, которая роднит гомеровских героев, рыцарей Средневековья, солдат российской, затем советской, затем снова российской армии, был бы вовсе необъясним, если бы отечественный философ не заметил, что так бывало и прежде: «Сила в самом «насильственном», самом грубом и осязаемом своем аспекте, то есть в аспекте военной мощи, предстает как сумма, соизмеримая с каждым из составляющих ее слагаемых — личной крепостью и личной отвагой каждого отдельного гоплита или рыцаря. Напротив, мощь византийской державы едва ли кто мыслил себе как слагаемое телесных и духовных сил отдельных стратиотов (воинов. — Прим. ред.); скорее это некая иррациональная величина, в которую входят такие составляющие, как абстрактный авторитет присвоенного Константинополем «римского имени», искусство изощренной дипломатической игры, хитрости военных инженеров и так далее».

То есть отвержение героизма за ненадобностью в истории случалось и прежде (заметим, что и о персидских героях, прославившихся в сражениях за Ксеркса и Дария, тоже ничего не известно). Тут военная сила империи предстает как торжество абстрактной машинерии, в которой нет места индивидуальному героизму. Всесметающая механическая мощь самодостаточна. Какие еще герои-моряки —

«И слова равняются в полный рост:

«С якоря в восемь. Курс — ост.

У кого жена, брат —

Пишите, мы не придем назад.

Зато будет знатный кегельбан».

И старший в ответ: «Есть, капитан!» —

потребны авианосной группе 6-го флота. «Устрашитеся!» — и весь сказ.

Единственная проблема в том, что вся эта византийско-персидская сверхмощная машинерия испытана лишь в кампаниях, более напоминающих cpaжeниe Пeтpyшки Укcycoвa c квapтaльным — «Becь нeпpиятeльcкий флoт пocлe oтчaяннoгo coпpoтивлeния нaшeмy кpeйcepy «Money enough» cдaлcя eмy бeзycлoвнo. Пoтepь yбитыми и paнeными c oбeиx cтopoн нe былo». То есть были, но только с той стороны, которую не жалко.

Настоящему, реальному боестолкновению, при котором все на кону, всепобеждающая механистическая сила, не нуждающаяся в героях, не подвергалась.

Что, с одной стороны, хорошо — настоящая война, она всем война во всем своем ужасе, и не приведи Господи. С другой стороны, громко раздающийся из-за океана клич «С нами Бог, никто же на ны» пока не подвергался верификации. И несокрушимая военная мощь демократии проверялась лишь несокрушимой готовностью высечь море по примеру царя Ксеркса. Впечатляет, но не вполне.

Источник