Достоевский и революция

«Крепостной режим развратил русское общество — и крестьянина, и помещика, — научив их преклоняться лишь перед грубой силой, презирать право и законность. Режим этот держался на страхе и грубом насилии. Оплеухи и затрещины были обыденным явлением и на улицах, и в домах... Розгами драли на конюшнях, в учебных заведениях, в казармах — везде. Кнутом и плетьми били на торговых площадях, “через зеленую улицу”, т.е. “шпицрутенами”, палками “гоняли” на плацах и манежах. И ударов давалось до двенадцати тысяч. Палка стала при Николае Павловиче главным орудием русской культуры.

Я родился и вращался в кругу знатных, в кругу вершителей судеб народа, близко знал и крепостных. Я вскормлен грудью крепостной мамки, вырос на руках крепостной няни, заменившей мне умершую мать, с детства был окружен крепостной дворней, знаю и крепостной быт крестьян. Я видел и радости, и слезы, и угнетателей, и угнетаемых. И на всех, быть может и незаметно для них самих, крепостной режим наложил свою печать, извратил их душу. Довольных между ними было много, неискалеченных — ни одного. Крепостной режим отравил и мое детство, чугунной плитой лег на мою душу. И даже теперь, более чем полстолетия спустя, я без ужаса о нем вспомнить не могу, не могу не проклинать его и не испытывать к нему ненависти...» -

Это писал не революционер. Слова принадлежат перу барона Врангеля (отцу того самого Врангеля). И если обласканный зажиточный аристократ, принадлежащий к высшему слою элиты, испытывал такие чувства, можете представить, что творилось в России этажом ниже.

Этажом ниже творили либералы , куда входили университетские профессора, учителя, инженеры, журналисты, адвокаты, врачи, промышленники, директора банков и даже некоторые правительственные чиновники, для которых признаком хорошего тона стала помощь самым различным экстремистам. Точно с таким же пиететом, с которым либеральная интеллигенция относилась к революционным террористам в начале ХХ века, она смотрела и на чеченских террористов в конце ХХ. Российская либеральная интеллигенция вообще традиционно радуется, когда население России умирает насильственной смертью.

Это про них Фёдор Михайлович сказал, как припечатал:

«Они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся… И никаких невидимых миру слез из-под видимого смеха тут нету! Никогда ещё не было сказано на Руси более фальшивого слова, как про эти незримые слёзы!”

“Не случайно ведь также и то обстоятельство, что многие русские либералы… всей душой сочувствуют террору и стараются поддержать подъём террористических настроений…” – писал про этих же людей В.И. Ленин.

Естественно на такой почве могли произрастать только весьма специфические революционные цветочки, которые превращались в не менее специфические ягодки. Фёдор Михайлович Достоевский в своих «Бесах» безжалостно препарирует мысли и чаяния людей «по ту сторону баррикад», камня на камне не оставляя от уже советских мифов про революционеров, как исключительно высоконравственных и гуманных людей будущего:

“В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки. Я не про тех так называемых «передовых» говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто с глупейшею, но всё же с определённою более или менее целью. Нет, я говорю лишь про сволочь. Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается.»

Так считал не только Достоевскмй. Профессор Бар-Иланского университета, историк А́нна Ге́йфман, утверждает, будто даже руководитель эсеров-террористов Гершуни жаловался, что девять десятых всех революционных экспроприаций были случаями обычного бандитизма … Так что Достоевский знал, о чём писал:

«Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с жёлчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный… Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал — свирепствовал тезис Littré, что преступление есть помешательство; приезжаю — и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. «Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!». Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред «дешевкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они ещё попьянее стали! Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет…"

Достоевский писал свой роман, когда будущий вождь пролетариата и автор Октября 1917, В.И. Ленин ещё только учился ходить, а Курта Зуккерта, автора «Техника государственного переворота», ещё не было даже в проекте, однако с присущей ему гениальной проницательностью, писатель просто и понятно описал циничную технологию цветных революций, которые будeт задействованы в России:

“Для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться.

… Вы сами, вначале и потом ещё раз, весьма красноречиво, — хотя и слишком теоретически, — развивали картину России, покрытой бесконечною сетью узлов. С своей стороны, каждая из действующих кучек, делая прозелитов и распространяясь боковыми отделениями в бесконечность, имеет в задаче систематическою обличительною пропагандой беспрерывно ронять значение местной власти, произвести в селениях недоумение, зародить цинизм и скандалы, полное безверие во что бы то ни было, жажду лучшего и, наконец, действуя пожарами, как средством народным по преимуществу, ввергнуть страну, в предписанный момент, если надо, даже в отчаяние.»

Кого сегодня считают главные знатоком и первым исследователем тоталитаризма? Открываем следующую страницу бессмертного творения Фёдора Михайловича:

«Он предлагает, в виде конечного разрешения вопроса, — разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать. Меры, предлагаемые автором для отнятия у девяти десятых человечества воли и переделки его в стадо, посредством перевоспитания целых поколений, — весьма замечательны, основаны на естественных данных и очень логичны.

А я бы вместо рая <…> взял бы этих девять десятых человечества, если уж некуда с ними деваться, и взорвал их на воздух, а оставил бы только кучку людей образованных, которые и начали бы жить-поживать по-учёному.

- И может это было бы самым лучшим разрешением задачи! – горячо обратился Шигалев к Лямшину…»

Последние слова – это квинтэссенция всех революционных потрясений ХХ века. «Убить всех плохих и тогда останутся одни хорошие!» - мысль эта пережила народовольцев, эсеров, большевиков и вернулась в ХХI веке идеей перенаселённости планеты с необходимостью как-то утилизировать большую часть живущих, чтобы оставшиеся могли «пожить по-человечески».

Какой уж тут гуманизм? Стрелять надо! И стреляли, и взрывали, невзирая на ранги и сословия. Из 671 служащего Министерства внутренних дел, убитого или раненого террористами в Первую русскую революцию, только 13 занимали высокие посты, в то время как остальные были рядовыми полицейскими, кучерами и сторожами.

Однако мы слишком увлеклись самими революционерами и ни слова пока не сказали про бенефициаров, без чего невозможно понять, почему узнав о низложении Николая II, Дэвид Ллойд Джордж, премьер-министр Британии, заявил, что одна из главных целей Первой мировой войны достигнута

***

У каждой революции есть своя столица и свои заботливые крёстные. И если столиц революций много, то в XIX – XX крёстный оказывался всегда один и тот же же. Имя ему - Лондон. Лондон - чудное место. В XIX – XX веке он оказался причастен к большинству свар, смут и переворотов по всему мире.

Этот дивный город традиционно предоставляет свободу собраний любым деятелям, которым хотелось бы снести с глобуса Россию. Британские джентльмены давно и страстно коллекционируют русофобов всех мастей, предоставляя им приют, подкармливая, окружая заботой и вниманием.

Лондон увлечённо боролся против любой власти на российской территории - царской и советской, демократической и тоталитарной, социалистической и капиталистической. Поэтому именно в Лондоне в 1903-м году произошло знаковое событие - II съезда РСДРП - объединение разрозненных групп российских социал-демократов в политическую партию, которая поставила себе цель свержения царя. Там же прошёл и III, и V съезд РСДРП. IV съезд приютил Стокгольм. С момента ее создания джентльмены ни на минуту не оставляли без внимания такой ценный ресурс, а сэр Джеймс Рэмзи Макдональд - James Ramsay MacDonald - дважды занимавший пост премьера Британии, от имени хлебосольных хозяев лично принимал участие в организации и проведении съездов.

Затем, уже конце января 1904-го года состоялась встреча полковника разведки японского генштаба Мотодзиро Акаси с лидером финских революционеров – подданным Российской империи Кони Цилиакусом. Стороны остались довольны друг другом и договорились совместно валить “неправильного” императора России на деньги “правильного” императора Японии.

В начале марта в польском Кракове полковник Акаси встретился с ещё одним “пламенным революционером” - Романом Дмовски, журналистом и членом Тайного совета польской националистической Национально-демократической партии. Обсуждение возможности участия сей партии в вооруженном восстании закончилось вручением Дмовски рекомендательных писем (для установления контактов) - заместителю начальника японского Генштаба генералу Гэнтаро Кодама, и генералу, начальнику 2-го отдела (оперативное планирование) Генерального штаба японской армии Ясумаса Фукусима.

В начале июля для продолжения переговоров в Японию отправился будущий правитель Польши Юзеф Клеменс Пилсудский. В представленном им в японский МИД меморандуме предлагалось создать японо-польский союз и была повторена прозвучавшая ещё в марте просьба о предоставлении Японией материальной поддержки на вооружённое восстание. Для проведения разведывательной работы, диверсий в тылу русской армии Пилсудскому было выделено 20 тыс. фунтов стерлингов (200 тыс. рублей).

Все деньги, потраченные на русскую революцию, Британия вернула сторицей. Не допустила союза Германии с Россией, подсадила русского царя на британские кредиты, руками русских солдат разделалась с Тройственным союзом, лишив Россию полагающихся ей по договору черноморских проливов и конфисковав напоследок, имущество Романовых и государственные активы. В процентах все выгоды посчитать невозможно, то есть революциоенные вложения окупились тысячекратно.

***

Уже без Достоевского в начале ХХ века неуклюжая, инфантильная, ленивая власть последнего императора России, как “Титаник”, безвольно плыла аккурат на этот айсберг. России навязывался насквозь фальшивый выбор - кто ей больше нравится, вдребезги проворовавшееся и капризное царское правительство или откровенные террористы, бандиты и уголовники?

Где же тогда, спросите вы, были интересы простого народа? Да там же, где всегда... Для того, чтобы эти интересы защитить, Сталину в ХХ-м веке понадобилось сначала прислонить к стенке всю “ленинскую гвардию”, а потом пересажать “съезд победителей”, тех самых террористов и грабителей, которые называли себя профессиональными революционерами, потому что ничего другого делать не умели и не хотели. Но про это уже напишут другие писатели...

Из книги "Переписать сценарий" Глава 36