Первая мировая в мемуарах участников.

Продолжаю знакомить читателей с исходниками книги "Распутин-наш!" Сегодня - неоднократно изданные, но всё равно малоизвестные мемуары прапорщика русской армии, умершего от ран в 1915 году.

Дневник ратника ополчения —  подлинный документ, написанный в 1915 году участником военных событий Первой мировой войны Яковом Полежаевым.

29 апреля мы грузимся на ст. Митава и выезжаем утром в Альт-Ауц. Ненадолго. Снова в поход. В сторону на юг от Муравьева мы заняли сторожевку. Войска полка, нами смененные — все новобранцы — хуже нас, грешных, ушли вперед. Хорошо мне живется. Как адъютант у ротного. Идем вечером поверять посты. Составляем сообща донесения, я ему черчу кроки6. Люди по сараям, по окопам, а я с ротным в комнате. Но ночью хочу сменить унтерофицера поспать. Но вот внезапный приказ, и мы идем на Лайжев (?) — 11 верст и оттуда прямо еще верст 20 до Муравьева, где и останавливаемся. Через немного дней наши 1, 3 и 4 взводы (2–й при штабе) с 2–мя взводами 3–ей роты отданы в распоряжение драгунского полковника. Бравые люди. Кони в порядке, сами красавцы. Немцами щипаны мало были. А наши ротные струсили. Нас отправили к драгунам, а сами без рот остались в Муравьеве. Вот ночь на 12 мая, мы отошли за Муравьев к немцам на 11 верст. По пути, в Тыркшле, часочка 2 поспали, и к 6 час. утра с крыши сарая видим за полторы версты немецкие окопы. В бинокль сереют нагло их спины на насыпи окопа. Вот мерзавцы, резвятся, играют в чехарду. Дело-то вот в чем… За делом мы пришли… Чудный драгунский поручик объясняет нам план наступления: мы должны выбить немцев. Я командую 3–м взводом, он в резерве. Версту ползли мы под огнем. Но вот наши зашли им в фланг. Над нами рвется шрапнель. Вот прямо над головой прогудел стакан. Ой, уж даже больно… Отдаются немецкие прямые выстрелы. Ребята думают, что это разрывные пули… А они поют сверху, но никого не задели из 100 наступавших. Немцы бежали. Подожженный мост потушен. В их окопах находим телефон, белье, хлеб. Ночь сторожим. Рассвело. Продвигаемся на 2 версты. Сторожили здесь 5 дней и, рады-радешеньки, возвращаемся в Муравьев. А он в пепле. Половина сгорела в наше отсутствие. Помещаемся в школе против [неразб.], на новом месте 2 дня, идем за 3 версты: в сторожевку на реку Венту, а 2 дня следующие копаем окопы с саперами. Слышна изредка канонада. Но что за трусость? Позор! Могила, пули. Что за настроение у моих солдат1. Я взводный. Все обленились страшно. Нет готовности жертвовать собой. Они ругают русские порядки, начальство. Малодушно разглашают нелепые слухи немецких побед и наших отступлений. Винят во всем начальство, а сами не хотят потрудиться нисколько без ропота и пререканий. Ужасная создается атмосфера: нервы обнажаются, жизнь становиться не мила.

А тут и правда немцы поперли нас с Карпат. Перемышль отдан… Да они все возьмут!.. Лучше под пулями ползти да без ропота, чем жить с такими солдатами.

28 мая иду на Митаву и, повидавшись здесь в команде из Штаба с 12–м Георгиевским, пойдем к 30-му во Псков. Что здесь нового? Ничего нет. Есть офицера деляги, а есть и шваль.

Но, Слава Тебе Господи за жизнь!.. Живем чиновниками. Спокойно.

День в Школе

Сон к утру чуткий. Другие уже встали. Вдруг резко прокатывается по казармам в 6 ч. утра сигнал .вставать.. В 6 . идем пить чай сладкий с булкой. В 7.до 11. на занятиях. .Дай ногу!., .Чище делать!., — слышится до 10.; затем .Звено, за мной, вперед бегом!. .Сколько осталось?., — смотрим на часы. Опротивела эта муштровка: все знаешь, а тут с неучами снова тянешь. Но вот без подсчетов, отбивая [неразб.] 100 чел. такт, идем вздвоенными рядами в казармы. Живо смахнуть пыль с сапог. Строимся идти на обед. Становимся на молитву за столами. Гулко гремит общий хор. Вдруг: .Встать! Смирно!. — тучная фигура с седой головой начальника Школы. Он пробует пищу и зорко смотрит и все видит. Пообедав, до 2х отдых.

Все[неразб.] спят. С 2х–4. до чаю занимаемся словесно. С 4. — 5. — чай дуем с 5–копеечной булкой и с 5. –7. обычно что-нибудь с винтовкой. С 8 до 9 — ужин, поверка, а в 12 все должны спать. Офицер наш подпоручик Андреев, человек умный, энергичный, но порывистый. В преподавании его нет шаблонности, скуки. Дает все образно; видимо, ему самому эти избитыя1 тексты уставов не нравятся. Зато, что практически важно или иногда красочно, красиво — того он не упускает. Сам идеал воинской выправки и смекалки. Силен, ловок, умен, озорен прилично, суров и, видимо, много о себе понимает хорошего. Да честь и слава ему; ведь и на солнце есть пятна; он именно озорен, но озорен законно, тактично и в духе именно нашего века. Его и мой характеры разнятся: он человек напора. Блещет внешностью; но что под этой золотой мишурой? Тоже золотая середина или пропасть? Он великолепный актер; я же безличность. Он бьет своим Я, а через меня действует лишь воля совершеннейшего. Т.е., покуда я не обличен силою власти, властью капитала, оружием духовнаго обличения, я не действую. И не смирит ли его гордыню Господь при всем его великолепии?

Что нового для меня?

Нова жизнь. Сама обстановка. Товарищи уже не мужички, а часто семейные люди, занимавшие среднее положение в жизни. Чиновники, бухгалтеры, землевладельцы, торговцы, землемеры, архитекторы. Странно сначала казалось. Люди, одинаково служащие Отечеству, как и солдаты. И вдруг сразу пользуются полными удобствами. За что? За то лишь, что они привыкли так жить. Я смотрю на это отрицательно. Я любуюсь всегда солдатом, который сутки в наряде, ест, что сварит, чай пьет, который сам вскипятит, спит на голой доске, и кроме забот у него нет. Единственное, что я прибавил бы к этому типу солдата для получения образцового офицера, это чтобы при всей подобной тягости жизни, офицер сохранял бы живой дух дисциплины, бодрость и отвагу духа. Чтобы он еще нес и умственный труд о своих подчиненных. Тогда действительно солдаты (бы) видели образец. Интересна для меня система дисциплины или [неразб.] выправки Андреева. Он не скупится на наряды. Люди из шкуры лезут. А потом тем, что выдвинулись из наказанных, снимает наказание. А то и со всех, если весь взвод подтянется. Затем его манера преподавания: образность, показ и при приподнятом внимании требует точности исполнения, все усиливая наказания за ошибки. Сразудобивается образцового исполнения приема, а не вымучивает людей, делая его безконечное число раз. Но зато пять потов сгонит, пока не добьется быстрого рассыпания напр. в уст. [неразб.] .отставить, [неразб.] бегом.. Внезапная проверка или степени знания, или усердия людей. Внезапно встречает взвод в казарме и, найдя безпорядок: открытые прежде времени затворы, отсталые от строя люди, — дает наказания высшей меры. Из кустов подсмотрит, что люди не в ногу идут, на словесность, — ставит на 5–10 мин. .Смирно.. Внезапно осматривает винтовки, содержание кроватей. Легко дает пример ружейных приемов

и отдания чести, высмеивая движениями тех, что плохо исполняют. Легко ориентируется во всякой обстановке для показа, например, говорит: .Это не дом, агора, не труба, а куст., .Это не гусь, а будка, это не люди, а колышки для разбивки окопов. Эта земля не сад, а лес, и не рядом, а в . версте.. Объясняет все ясно, понятно, а например, что его не интересует — .Уголовные законы., — то он и не касается их. Вообще он любит добиваться эффектного исполнения, на что и уходит много времени, а не гонится за тем, чтобы побольше показать приемов. В команде его замечателен оттенок непосредственного чувства. Команда раздельная, музыкальная с оттенком насмешливости иногда. Спокойная и некрикливая. С выражением и самыми своеобразными интонациями всякий раз в отдельности. Не допускает никакого двоемыслия в строю. Ясно указывает с первым счетом, вот со вторым и т.д., и раз навсегда.

Есть своеобразныя слова, например: .некчемый пскопской. — т.е. незнающий –зевака-лентяй; .корявые. — люди, портящие стройность фронта неловкостью; .выше нюхала., вперед до приклада, назад — до неба.; .нос на солнце.; .чтобы земля от ноги провалилась..

Здесь я только понял тайну чистоты приемов .на кра-ул. и .на пле-чо..

Нужно руку сгибать лишь в локте. Также правило отдачи чести или подход с рапортом к начальнику. Некоторая отчетливость получается теперь и в взводном учении, а также в ротном. Новы приемы стрельбы по кавалерии из колонны по отделениям.

Полны новизны приемы, действия пехоты в бою. Обходы. Строгая выдержка намеченной цели. Связь условными знаками. Выбор подступов к противнику с составлением [неразб.].

Общий же характер Школьной жизни для меня таков, что я лишь еще слегка отшлифовался. Умнее того, кто ничего не знал. А мне иногда приходилось разучиваться. И Андреев некоторые вещи не по Уставу показывал, но, раз показавши, на этом и оставался. А незнающих 90%. Все писаря. Винтовки в руках не державшие. Иногда обидно было вместе с ними маршировать. Но с уставами здесь придется ознакомиться еще полнее. Да было и новое. А [неразб.] я не смогу сказать, в каких. Замечания получаю наряду со всеми. Похвалы ни одной не заслужил.

Авторитет офицера

Едва, едва стали немножко обламывать нас, как вдруг как раз после занятия Андреев спрашивает: .Кто что хочет спросить?. Я вышел и тихо у него спросил, что мы в учебной команде при захождении шеренги плечом имели человека с головой, повернутой вдоль фронта на заходящем фланге. Почему же он учит обратное? Он насмешливо сказал, чтобы я почитал Устав и смутил меня, спросив, какой был у нас взводный офицер в учебной команде. Я не мог припомнить фамилию Ивашкевича и молчал. После я показал ему это в Уставе, но он свою команду не отменил, и эту несуразицу все делают по сей час. Но в других взводах это исполняется, согласно моего замечания. Вначале после позиции было очень легко, и я распустился. И сразу попал на 4 наряда не в очередь. Неделю без отпуска с записью в журнале взысканий.

Идем вечером в казармы, а на верхней площадке держит [неразб.] служитель 4 бутылки ситро. Я остановился на 1/2 минуты. Выхожу во двор, а Андреев тут как тут. Нарядов хотя не несу, но позорная записка из-за ситра осталась: .За своевольное оставление строя..

Это наказание я получил 19 июня.

Война началась 19 июля. Ряд мой в отделении 19. Жребий при ставке 19. Дума откроется 19 июля. Состоял в 19 корпусе. Дума открывается в 1 час 9 минут. Попал в журнал взысканий 19 июня. Переехал в [неразб.] Анненгоф 19 августа. Что будет?

Что Господь даст! А именно: покуда люди не раскаются в своем эгоизме, покуда они будут жить лишь для себя, Господь не даст полного торжества над угнетателями немцами. А кто теперь уже раскаялся? Кто готов идти в жертву за брата? Солдат — да! Но офицер — уже нет! Они уже берегут свою особу для будущаго боя. А отсюда и солдат-то не рвется в бой. А только по долгу службы скрепя сердце умирает. А наш тыл? Да никто! Никто не чувствует войны!

Если бы у нас приблизительным образом собрали силы страны. Ну правительство, скажем, обобрало бы у всех по известной сумме денег. Или лучше хлеба. Вообще заставило бы страдать население за счет удобства армии, тогда и сами жители встряхнулись бы. Поняли бы, что жертва нужна. Немецкий обыватель давно это понял с тех пор, как конфисковали картошку и хлеб. Каждое существо дает наибольшую продуктивность труда, когда увидит или почувствует боль, гибель.

Покуда не застонет русский тыл голосом боли, наносимой пока не врагом, а своими руководителями, до тех пор он не окажет поддержки героической армии. Да будет Господня воля! А пока немцы нас гонят по всему фронту. От Галиции до Риги. Не удивительно, если они заставят отдать им и Варшаву, и Ригу. Митава очищена,_ слышим от жителей. Их кулак тяжелей нашего. Но наступит зима. На войну нужны средства. А мы не должны отдавать им цветущих городов. Должна быть решительность. Пусть возьмут не Варшаву, а груды камня и кладбища их защитников. Пусть возьмут не привольный край, а обуглившуюся пустыню. Эта решимость у нас должна быть. Вспомним Полтаву, вспомним 1812 год. Но те войны были игрушки сравнительно с этой. Так пусть остается врагу лишь горький дым. Ведь мы же не пользуемся ничем, когда немцы отходят. Контрибуций не берем. Всюду лишь развалины.

О вышесказанном авторитете офицера

21/VII 1915

Нет-таки, он прав, и я тоже, конечно. Андреев перед самым экзаменом исправил свою ошибку, но так, что кроме меня никто, пожалуй, на это не обратил внимания. И то ведь ему страшновато: а ну как на смотру да скажут ему: .А почему при захождении плечом шеренги заходящий не поворачивает головы по фронту, а стоящий поворачивает? Да, это не верно.. Вот он и переучил вдруг вчера, но так как многие уже смешали в голове все команды с новыми ротными, то никто на это не обратил внимания.

Горький результат

Не знаю, почему, не знаком ли Андреев с психологией? Или ему просто не повезло, или он сам чем-либо себе навредил — своей заносчивостью, но полковник положительно зарезал наш взвод по строевому экзамену.

Нигде не было такого строя, такого трепета в строю, таких гонок бегом и столько .отставить., как в 1–м нашем взводе. Наши взыскания не ограничивались лишением отпуска и постановки. Но у нас был длиннейший список попавших в штрафной журнал.

В других взводах этого не было. За ошибку, за непонятную команду приходилось здорово расплачиваться. Наряды летели как из рога изобилия. За шевеление, за неточный ответ. Иногда вечером наряды снимались, но не всегда, так, например, я попал за лимонную воду 19/VI, когда один раз за всю школу на ½ минуты отстал от строя. Это меня страшно оскорбило. А теперь я вижу, что и у самого Андреева как бы в отместку за наши сухие слезы не задались экзамены. До экзаменов 1 взвод считался передовым во всех отношениях: по дисциплине, строю, по словесности, ругаться было нельзя. И вот 3й взвод на экзамен получает .спасибо. за .спасибо. полковника, а 1 и 2ой .скверно. и .учиться надо.! И 2 взвода проваливаются. После 1й держит переэкзаменовку по [неразб.]. В заключение 1й взвод был отпущен из школы в последнюю очередь.

Вот результаты! Вот к чему привело: устрашение, [неразб.] и нетерпимость самосознания и справедливости. При всех его выдающихся качествах. Образного объяснения и способности быстро добиваться надлежащего исполнения при помощи системы: .отставить, возьмите себе 8 нарядов за невнимание.!

Говорят, что Андреев давно живет с одной и теперь у него официальная свадьба. Киренскому мы поднесли золотые часы за 150 р. Андрееву портсигар за 210 руб. Подарок был, конечно, не официально.

Силогина стена Во Пскове. Из грунтового песчаника. Огромной длины, опоясавшая весь город. По этой стене ходил и насматривался ее Костя1 с 26 Июля по 3 Августа 1915. И как теперь безсмысленна эта стена, [также] безсмысленно, кажется, [Папино] и [его] в Пскове пребывание в 9 дней. 1го нас произвели и 2 дня еще держали, т.к. [неразб.] массу назначений. Канцелярия и задержала. 2 субботы, 2 воскресенья и понедельник я гулял со своими, папой и Костей. В остальные дни едва виделись урывками, а 3го вечером все отбыли на Петроград — Москву. И 4–го в 8и1/2 был в .стоглавой.. Затем в ночь на 5ое я уже в Боровске. 5–го, 6–го, 7–го, 8-го и 9-го гуляю. 5–го, Среда и 6–го — в гостях, 7–го — на [Бобровке], 8-го — [Кресенке] и [Аннушке], и 9-го — дома. 10-го и 11–го в Москве. К 12 ч ночи [11/12 с/м] с почтовым вагоном впятером на Ригу.

Во второй линии

19 Августа 1915 года из [Заленгофа], предместья Риги я с [Осип. Осип.] и Прилуцким, а с нами и 4 рота [… друж.] сделали переход в [Спаде] 16 верст от Риги. Отсюда роты должны будут ходить на работы. Ос. Ос. Останется с ними, а Прилуцкий [поехал] опять к штабу. Меня же вызвал командующий дружиной и назначил временно в 3ю роту за полуротного. Вас. Ив. меня встретил верхом. Я тоже трясся на лошади ординарца. Явились и удалились. С места в карьер: приняли 2 пулемета на роту и пулеметчиков. И пока Нос в командировке я живу здесь. Спим вволю. Едим хорошо. Страху не видать пока. Погода хорошая. Виделся с [Кост.] Георгиевск. Он еще рядовой. Вернулся из Учебной Роты и подал рапорт о производстве. Выправился, посвежел. Вчера сняли фотографию: Взоров, Авилов, Тюриков и я. В общем, есть свободное времечко: можно облениться!_

Наше местоположение: на 21й версте. Корчма. Возле Кирхи. Окопы от озера Бабит до непроходимых болот на Росток. 2 роты 2я, 3я [дружины]; в 10 вер первая линия укреплений: стоит 7я оп(олчения) бригада. Попал на свою полочку…

Пришло умное распоряжение осмотреть дороги в тылу и представить по осмотре карточку и описание. Ком. [Друян] спросил у меня, знаю ли я съемку и назначил меня и Боревича этот осмотр произвести. На работу дали 1. суток, но каких! Дождь!... Ветер!... Все планы замочишь, да и сам повымокнешь. Я, однако, проездил весь день по дождю, выяснил дороги указанного участка и вернулся сухим. План тоже сухой и маршрутную съемку сделал. Боревич здесь же со съемки уехал в отпуск, а мне пришлось на утро кроки чертить и описание дорог составлять. И теперь меня знают: случилась 2–я работа по черчению — дали уже мне. Попал на свою линию…

А вот и еще раз по душе дело: ротный назначил к пулеметам команду для ознакомления. Я заинтересовался, пошел посмотреть занятия. Стали заниматься. Ознакомился сам. Команду увеличили до 40 чел. с 2–х рот. Разрешили выпустить 1000 патрон. И теперь пока сам учусь и руковожу занятиями. Это вносит интерес в мою жизнь здесь. 29/VIII. 1915. Анненгоф.

Стрельба из пулеметов

1го Сентября мы произвели учебную стрельбу из 2х пулеметов. Поставили мишени. Я разставил оцепление, не смотря на которое в самый разгар стрельбы над мишенями по бугру пробежал безнаказанно человек. Стреляли с 20 и 100 шагов.Открыл стрельбу Адъютант Приходька. Стреляли с 9 утра до 5 вечера с перерывомна 1 и1/2 часа. И теперь из команды выберем лучших 20 чел., а остальные составят резерв.

М. М. Крассовский удачно сфотографировал момент стрельбы. Вчера стекла дрожали: все работают наши канонерки. То с моря, а то и по АА. Наши отпугивают немцев и слегка продвигаются по взморью. Скоро и за нами будет очередь. Справа, за озером части бригады далеко уже впереди. Впереди наших окопов, что у кирхи на буграх на 400 м впереди в поле строят еще новые. Но войска мало. Положим, придет поддержка, если понадобится. Хутора на 1/2 версты впереди разрушены и сожжены. Одни груды кирпичей да обгорелые головешки. [Со мной] идет в отпуск в Москву адьют. Приходько, а вернулся прап. Боревич. 5/IX 1915 г. Анненгоф.

Цененгоф

3–ю роту перебросили из Анненгофа влево на 1 вер. (версту) в Цененгоф. Здесь счастливое и спокойное было житье. Люди рыли или делали себе быстро теплушки. Поставили баню. Мы уже поместились в дом лесничего, где жили наши соседи: командир др. Брантон (?), офицеры: Головин, Никитин, адъютант Степанов и Мы занимали комнату. Я, Нос и Филиппов, чертили кроки, писали письма, занимались с пулеметчиками и благословляли это время отдыха на 10 верст в тылу.

Ночной переход

С 21 на 22 сентября мы, выйдя вечером, шли походом всю непроглядную ночь и пришли в Шлок1. Шли вокруг оз. Бабит и через ж.д. мост по[неразб.]. Темь была непроглядная. Я иногда садился на ротную лошадь, иногда слезал. Нос часть же ехал с командиром дружины капитаном Даниловым на его пролетке. Этот первый поход офицером в ставке утомил меня, да ведь я привык уже к 40-верстовым переходам в солдатском снаряжении. День провели, отдыхая, а к вечеру ушли на квартиру за город и выставили тыловое охранение. Подрядчиком Сначала я ходил с 3–ею ротою в сторожевку, а затем получил себе дело по постройке землянки. И дернуло меня жить чужим умом. Но [неразб.] постройки я спросил совета Носа. Тот дал совет строить на страх начальству получше. На материалы подводы и рабочих требования не ограничивали, но на исполнение давали всего 8 дней. Требовалось построить помещение на 240 человек. И начали наказывать начальство. Тесу я набрал на склад пазованного, рабочих и подвод не жалел и выстроили 2 барака на 90 человек. Что полковник Жикулин оскандалился. Аванса не хватило. За один лесной материал нужно было заплатить 1029 р. Подводы и рабочие не были сполна рассчитаны. Наши землянки, осмотрев, назвал он дворцами и сделал выговор Командиру. И взялись теперь за ум начальники, назначили рабочих солдат, ограничили число подвод и приказали строить из подручного материала. Одну пока такую землянку выстроили на 30 чел., а у корчмы 45 окончить не дали пули немецкие, засвиставшие утром 18 окт. Это дело я передать пытался [неразб.], но командир не позволил. Мытарил в общем дело. Приходилось с 6 утра до 5 вечера самому на работе присутствовать, иначе распоряжения не было. А теперь оказалось верно то, что это дело тыловое. 4 офицера ушли сегодня в сторожевку, а там бой идет, а я собрал своих плотников и инструмент и сижу пока в [неразб.] и чай пью. Но разве долго попасть в дело! Я один лишь в резерве. Случись разведка — вот и отправят. Но пусть бы не тревожили: простудился я, видимо, на работах.

Далее следует текст, написанный матерью Якова, Зиновией Яковлевной Полежаевой

1915 года октября 26.

Яшу ранили, мы получили телеграмму 27–го вечером от Курносова и от доктора Фомина. Ваш сын ранен и перевезен в Ригу в лазарет. Я и Ваня поехали навещать. Из Москвы выехали 30-го на Петроград, приехали в Ригу 1 ноября, в 9 часов вечера в гостиницу, позвонили по телефону в лазарет, нам сказали, вашему сыну лучше, ехать было поздно.

2 ноября, утром, в 11 часов поехали к Яше, 1–й офицерский лазарет, [неразб.] улица, дом во дворе здания, 4 этаж, чистота и порядок. Пришли, Яша лежит один в чистенькой и светлой комнате, кровать налево, умывальник, шкаф с зеркалом для одежды и белья. Вошли, он веселый, поцеловались. Он говорит: .Папочка, садитесь, мамочка, садитесь. Вот я и ранен.. Стал нам рассказывать. Слова Яши:

.Я отвоевал с 18 по 26 октября. Мы измытарились. То в разведку, то в сторожевку, измучились. 26–го не дообедали, приказ идти в наступление, взять Кемерну, а мы были близ Шлока. Мы выступили. Прапорщик Филиппов, ротный командир Нос, не обменявшись мнениями, идти было неловко. Я вел левый фланг.

Рота попала мне, татары, — не моя. Взошли в лес. Тут немцы осыпали нас снарядами. Мы в поле, укрыться негде, бой ужасный, какой-то ад. Я скомандую лечь. — лягут, скомандую .встать. — не подымаются. Не знал, что делать. Солдатики валятся, как снопы. Я побежал к ротному за распоряжением. Пуля попала мне в ногу. Я бегу, слышу, загорелись грудь и живот; значит, рана другая. Подбежал к ротному, сказал: .Я ранен., и пошел за куст и лег. Просил солдатиков вынести мое тело с поля битвы, не оставить меня здесь. Они сложили ружья, положили меня и понесли. Я перекрестился, сложил руки крестом, простился со всем миром и думаю, что вот сейчас умру. Нет, жив. С ружьев положили на телегу и повезли очень шибко, я думал, что умру. 7 верст ехали, привезли к перевязочному пункту, подошел доктор Фомин и спросил: Он без памяти? Нет, я все помню. Кишки положили в живот и забинтовали. Меня положили в землянку, которую я строил. Лежал, пока подали паровоз в Шлок, отправили в Ригу. С вокзала на автомобиле в лазарет. Сняли все с меня, обмыли и положили на стол, и надели_маску, и стал уходить в какое-то блаженное состояние. Когда проснулся, перекрестился, я жив и на хорошей кроватке, в хорошей комнате, мне здесь хорошо. Только сегодня уснул, без пулеметов, а то — не мог. Закрою глаза и вижу всю картину войны, и не сплю. Сестрички за мной ухаживают хорошо, и [неразб.], и доктор бывает 2 раза в день, иногда говорит: .Мы боялись за него..

Яше подали кушать манную кашу и овсяный кисель, он покушал и велел окно открыть, потом мы ушли, опять пришли в 4 часа, ему сделали перевязку, вынули кусочек осколка из ноги 3–го числа.

* * *

На этом записи в дневнике обрываются. На обороте фотографии Якова рукой его отца сделана следующая запись: .Скончался 8 ноября 1915 года в 8 часов утра в Риге в лазарете. Ранен был тяжело в живот 26 октября. Вечная тебе память, дорогой страдалец за Родину..

Книгу, куда вошли и материалы из этих мемуаров, можно прочитать или скачать по адресу: https://author.today/work/1597...