Сначала было слово...

"Род занятий славян, способ добычи хлеба насущного издревле был самым разнообразным: существовали оседлые, живущие с сохи землепашцы-оратаи, были полукочевые сезонные скотоводы, были и те, кто жил с лова — с охоты. И, разумеется, хочется сделать вывод, что эти, последние, и дали название всему огромному славянскому миру, потому что довлели, доминировали над иными племенами, отличались силой, выносливостью, мужеством, ловко владели всеми видами вооружений, умели постоять за себя и соседей. Короче, обладали качествами доминирующей группы, поскольку охотничья суровая жизнь того требовала...

Однако не всё так просто: природные охотники-северяне отчего-то оказались на юге и основали Новгород-Северский на Десне, где и княжил знаменитый герой «Слова...» — Игорь. Вероятно, и там занимались ловом, но более соколиным, а в основном это земледельческая область и испокон веков там обитали те, кто жил с сохи. А на севере, в непролазных таежных дебрях, где был охотничий рай, на берегах холодной Ладоги, Волхова, других рек и озер обитали словене, промышляющие не только охотой, а тем же землепашеством.

Судя по раскопкам и берестяным грамотам, и те, и другие были поголовно грамотными и дольше всех отстаивали право на вечевое правление. Также, как их единокровные по происхождению словаки, оказавшиеся в Западных Карпатах (Лужицкая культура), в долинах среди гор, где занимались скотоводством, орали черноземные пашни на Подунайской низменности и широких поймах рек, отчего сохранилась гидронимика, река Орава, например, а ловля там была примитивной, развлекательной и не могла прокормить.

Другие же словене (словенцы), которых во времена Александра Македонского называли иллирийцами, оказались в Альпах, где оленей стреляли более для пищевого разнообразия, а хлеб насущный добывали сохой, скотоводством, виноградарством и огородничеством.

А были иные славяне, и в самом деле промышлявшие охотой и обитавшие в лесах, особенно многочисленная русь, древляне, вятичи, кривичи, носили иное неславянское самоназвание, не имеющее даже намека на основополагающий корень “лов”? Да и вятичи — вящие — вещие — «знающие» — носят его лишь косвенные признаки.

Все перечисленные племена объединяет языковая память, ее образовательный потенциал настолько устойчивый и могучий, что, несмотря на влияние иных культур, они сохранили их древнейшее пристрастие — тягу к просвещению.

Пропитание можно было добывать где угодно и каким угодно способом, но, если тот или иной славянский народ оставался приверженцем неуемной страсти к поиску и ловле знаний, истин, если со своей священной добычей продолжал выходить на вечевую площадь, информация об этом сохранялась не только в самоназвании, но и в памяти тех, кто к этому виду лова по тем или иным причинам давно охладел.

Вывод: словенами, славянами, словенами, словенцами именовались те, кто владел словом и учил, просвещал других. Слово «просвещение», впрочем, как и само слово свет, происходит не от собственно слова, означающего излучение солнечного либо иного света, а от понятия вещий — вящий.

"В чем главное отличие языковой картины мира русского человека, которого в ХХ веке рьяно принялись перевоспитывать в духе приобретательства и вожделения богатства, от языковых представлений европейца – англичанина, француза, немца? Это отличие состоит в том, что европеец всегда стремится к обладанию, приобретательству, вожделеет проглотить и присвоить весь мир, недаром Эрих Фромм роняет обобщающую фразу – «никто не хочет быть аутсайдером», а русский – он предпочитает просто жить, любить и работать в своё удовольствие.

Различие менталитетов проистекает из коренного расхождения наших языков в видении мира и отношении к нему. Ключевым для европейских языков является общеиндоевропейский корень, выражающий значение приобретательства – латинское habeo, английское have, немецкое habe, греческое eho. Этот корень лежит в основе английского слова happiness (счастье), и коренится в английском chopping (покупки), составляющем сегодня средоточие жизненных целей западного человека общества потребления.

В русском языке данный древний индоевропейский корень содержат лишь слова хапать, хавать, хватать, хитить. Он не участвует ни в каких грамматических структурах, находится на периферии языка, обозначая весьма неприглядные для русского мышления понятия – хитрость, хваткость, хищничество. Все это слова, синонимичные понятиям стяжательства, рвачества, делячества (в смысле попытки делить и присваивать себе общее), захватничества. Причем habeo, have, habe ни в коем случае не переводятся на русский язык с таким же корнем, уж слишком негативны эти речения, они последовательно заменяются у нас глаголом иметь.

Другие же русские слова, связанные с приобретательством, также не имеют подобного индоевропейского корня: приобрести буквально значит – найти, получить – взять по случаю, добыть и достать – достигнуть существующего, овладеть и обладать – получить власть над вещью. Так что понятия об обладании в русском языке и в западноевропейской картине мира – разные. И взгляды на жизнь в свете этих понятий – тоже различны.

Взять хотя бы такой несерьезный вопрос, как смех и отношение ко всему смешному.

В русском языке смех происходит от глагола сметь и является преодолением запретного, его могут вызвать так называемые «неприличные» вещи, то, что в русской культуре нельзя называть и обнажать. Запретными для называния в русском представлении всегда были предметы и понятия «ниже пояса». Напомню, что в нашей иерархии хорошего и плохого верх и низ человеческого тела соотносились с добром и злом. Граница между ними проходила по чреслам человека, на которые ритуально налагался пояс. В старину неподпоясанный был все равно что неодетый.

Все, что ниже пояса, считалось срамным, и обнажать эти части человеческого тела почиталось за великий грех. И даже говорить об этом считалось греховным, ведь называние частей тела «ниже пояса» тоже являлось своего рода обнажением их, а значит делом стыдным. Срамные понятия табуировали, но и новые слова, заменявшие запретные речения, скоро становились неприличными. Те же запреты распространялись и на плотские отношения, и на физические отправления человека. Все слова, что описывали действия «ниже пояса», были запретными, их разрешалось упоминать при необходимости только во время болезни или родов, да и то в среде родных и врачевателей.

В русском языке к такому смеху, «ниже пояса», применимы понятия издеваться, изгаляться и измываться, что по сути означает – срывать одежды, покрывающие запретные телесные места, срывать покровы над недопустимыми к обозрению плотскими действиями. Человек издевающийся будто «раздевает» словами окружающих и себя самого, и потому его называют наглым, то есть бесстыдно скинувшим с себя одежду, нагим, неодетым. А смех такого рода рождает стыд, исконно звучавший как студ, буквально озноб от наготы, открыто выставленной на всеобщее посмешище. Стыд – чувство того, кто подвергается наглому осмеянию. Семья же и род, где завелся наглый смех, подвергались сраму – публичному осуждению бесстыдства. Выражение стыд и срам очень точно передает впечатление от наглого смеха как человека, так и всего общества.

Все это именовалось на Руси нечистым и бесовским, а подобный смех рассматривался как разновидность беснования. Русский язык не случайно соединил слова смех и грех, поставил рядом с греховной, бесстыдной шуткой чувство вины за согрешение. Именно о нечистом бесстыдном смехе предостерегают русские пословицы: «Где смех, там и грех», «Мал смех, да велик грех», «Навели на смех, да и покинули на грех».

Нечистая сила и бесстыдный смех идут рука об руку. В народе это хорошо понимали, на этот счет существовали отговорки и предупреждения: «Шутил бы черт с бесом, водяной с лешим», «С чертом не шути: перетянет», «Леший пошутит – домой не пустит; водяной пошутит – утопит», «Не шути с чертом: из дубинки выпалит, убьет», «Чем черт ни шутит», «Шутить бы черту со своим братом!». Черт порой в присловьях заменяется словом шут: «Шут его знает!» или дядя: «Шутил бы дядя, на себя глядя». Срамной смех осуждался церковью, за него требовалось принести покаяние.

Смех и грех – наиболее распространенная сегодня смеховая культура, прежде запретная и осуждавшаяся в благочестивом русском народе. Этот вид смеха, выражаясь языком психиатров, вызывает ощущение эйфории – чувства удовольствия и наслаждения, мотивированные наглой смелостью поругания запретов. Словесные матрицы неприличного смеха энергично и массово внушаются через бесчисленные «развлекаловки» и «хохмы» – юмористические программы. Люди, собирающиеся на эти зрелища в огромных залах и у телеэкранов, жаждут одного – «поржать», хотя прекрасно понимают, что «ржачка» эта непристойна. Жаждут не посмеяться, не улыбнуться тонкой шутке, игре слов, доброй иронии, едкой насмешке, а именно ржать, гоготать, фыркать, хрюкать – какие еще животные термины приложить к этим звукам, которые издают зрители, схватываясь за животы, икая, обливаясь слезами и захлебываясь смехом на подобных сеансах бесстыдства и наглости. Сами «бла-бла-шоу» нацелены на слушателей и зрителей с «гусиным разумом и свиным хрюкальцем». В русской культуре такой смех еще называли пошлым.

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог."

Кто бы ни написал эти строки, он сделал это неспроста. Ведь язык - это не только система коммуникации. Язык - это отражение национального менталитета.

Зарождается связь языка и менталитета на самом примитивном уровне: для того, что народу важно, появляются отдельные слова. Например, во многих индейских языках не существует общего слова "сорняк" - зато есть десятки конкретных наименований. Потому что для них очень важно, что именно там выросло. При этом у них может не быть отдельных слов для солнца и луны - по контексту им и так всегда понятно, о чем речь. А в австралийском языке десятки слов для шума: "dalmba" (звук резания), "mida" (щелчок языка по нёбу, либо удар угря по воде), "moral" (удар по живому телу), "nyurrugu" (далекий разговор, в котором нельзя разобрать слов), "yuyuruqgul" (шелест ползущей змеи). Русским на этом уровне, например, оказались важны виды холодной погоды: мороз, колотун, дубак, стужа, холодрыга, прохлада. Для тёплой у нас только "тепло" и "жарко".

Таким же образом происходит этот процесс и для более глубоких, уже не бытовых понятий, а благодаря лингвистическим исследованиям удаётся выявить, как в языке отражается менталитет.

Судьба. Для русских это понятие очень важно, и существует во множестве синонимов: смирение, участь, жребий, рок, доля, удел. Судьба - то, на что ты осуждён (слово происходит от глагола "судить"), поэтому "от судьбы не уйдёшь", "ничего не поделаешь", "будь что будет", "авось". Мы вовсю используем фаталистические конструкции с глаголами "удалось", "повезло", "постараюсь", "пришлось", "(не) успел", "угораздило", "хочется" (а не "хочу"), "завидно" (а не "завидую"). Всё как бы происходит благодаря некой внешней иррациональной силе.

Разум. Для нас это далеко не то же самое, что ум. Разуметь - значит постигать интуитивно. Можно сказать "лучшие умы", но не "разумы". "Разум" - это как бы единая сущность, частями нисходящая в мир человека. "Высший разум", говорим мы, "homo sapiens" переводим как "человек разумный", наш Иван-дурак не умный, не рассудочный, но обладает интуицией, высшим разумом, связанным с добром и справедливостью.

Истина. Это понятие отделяется у русских от правды. "Правда" - то, что "правильно", это "право", "правила", "справедливость", отражает порядок человеческого мира. "Истина" скорее относится к божественному плану. "Правда жизни", но "вечная истина", "сказать правду", но "познать истину".

Воля. Это слово состоит из двух понятий: стремления ("сила воли", "воля к победе") и свободы ("вольный ветер", "воля вольная"). В отличие от более социальной "свободы", "воля" это природная категория (можно сравнить выражения "свобода слова" и "дать волю словам"). Свобода - это право, но оно ограничивается правами других людей. Воля же не имеет никаких ограничений и не связана с законом. О том, кто покинул тюрьму по окончании срока, мы говорим "вышел на свободу", а о том, кто сбежал - "вырвался на волю". Русский менталитет определённо предпочитает волю как ничем не сдерживаемую силу. Воля - это русские бескрайние просторы, «где гуляем лишь ветер... да я!».

Любовь. У этого русского понятия невероятно вселенский характер. Оно не имеет сексуального подтекста: мы можем любить и яблоки, и кошку, и других людей. Особое отношение к миру, эмпатия, оценочность, сопереживание, свойственные русским, проявляются в непереводимом глаголе "любоваться". От этого же корня происходит и слово "любой". Очень странно в этом контексте звучит европейская калька "заниматься любовью", ведь для русского менталитета это совсем не занятие, это состояние.

Тоска. Это непереводимое слово трудно даже объяснить как следует. Может быть, это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, не знает, чего именно, только знает, что это недостижимо (тоска по родине, по ушедшим годам). В каком-то смысле всякая тоска - это тоска по утерянному раю. В этом понятии отражается идеализм русского народа, а также, оно скорее всего тоже подпитывается бескрайними русскими пространствами: долгие путешествия заставляют думать о глубоких вещах.

Душа. Это слово живёт в множестве выражений: на душе, в душе, по душе, душа в душу, излить душу, отвести душу, открыть душу, душа нараспашку, разговаривать по душам, ни души. Даже употребительное во всей Европе выражение per capita (‘на голову’) у нас имеет вид "на душу" (населения).

Чудачество. Это понятие связано с игровой моделью отношения к миру, отражённой в образе Емели, в русском феномене скоморошества. Оно же лежит в истории о том, как Левша подковал блоху (ведь подковать лошадь было бы значительно полезнее). В этом опять проявляется тяга русской души к чему-то высшему и более значимому, чем практические заботы о сегодняшнем дне. "Чудной" происходит от слова "чудо", это положительная окраска в языке и менталитете. В каждой русской деревне должен быть, свой юродивый, которого все холят и лелеют. Эта же идея ярко видна в самом русском произведении - "Братьях Карамазовых" Достоевского.

Богатство. В русском языке это понятие происходит от слова "бог", то есть достаток даётся Богом. В европейских языках это слово (англ. "rich", исп. "rico") происходит от латинского "rex" ("король"), то есть достаток даётся властью.

Быть и иметь. В европейских языках идея обладания передаётся глаголом "иметь" (have, avoir). Эта идея там настолько важна, что такие глаголы используются и для образования времён (have been), и для выражения модальности, например, долженствования (have to). В русском языке идея обладания передается через идею бытия (у меня есть), и когда ранее у нас существовали другие глагольные времена, они тоже выражались глаголом быть(откуда есть пошла русская земля, жили-были). Идея собственности у нас ослаблена, и для неё существует множество негативных синонимов - стяжательство, накопительство, кубышничество, барахольство.

Подводя итог, хочется сказать, что наш язык создал огромное количество слов для понятий, которые невозможно или очень сложно выразить средствами других языков. Для доказательства не надо залезать так уж глубоко.

Например, русское слово "старушка". Как перевести его на английский - "old woman"? Хорошо, тогда "старуха"? Та же "old woman"? Но в первом случае дама была скорее милой, а теперь не очень. А если "старушенция"? Русский язык по умолчанию добавляет в слово дополнительные смыслы, которые нельзя изящно перевести.

А чего стоят оттенки значений, которые мы можем привнести в слово одной-двумя буквами: бегать, бежать, побегать, побежать, забегать, забежать, набегаться, перебегать, сбегаться, разбегаться, убежать, прибежать, сбежать, сбегать, отбежать...

Великий и могучий! Что тут ещё скажешь?!

В заключение хочу привести высказывание известного профессора доктора филологических наук : «Одухотворенный русский язык - душа России, ее святыня, предметное воплощение высших духовных ценностей, нерушимое духовное достояние, без которого человек (и народ!) теряет свое лицо, при поругании которого народ испытывает ущерб своего достоинства и духовной самостоятельности, оттесняется, становится нравственно уязвимым и духовно бессильным». Я считаю, что этими словами сказано очень многое и любой человек, думающий о своем языке, дорожащий им и любящий свой родной язык не раз задумается о предназначении этого великого дара - русского языка.

Использованная литература:

Колесов В.В. “Русская ментальность в языке и тексте.”

Ибрагимов Р.М. “Влияние русского языка на менталитет русского человека”

Монина М.П. “Отражение факторов формирования русского менталитета в языке”

С.Т. Алексеев. "Сорок уроков Русского”

Т. Миронова. “Броня генетической памяти”

Зализняк, Левонтина, Шмелев. "Ключевые идеи русской языковой картины мира"

Корнилов. "Языковые картины мира как производные национального менталитета"

Караулов. "Русский язык и языковая личность"

Радбиль. "Основы изучения языкового менталитета”