Как полонофилия разбудила декабристов

На дворе уже декабрь, близится очередная годовщина восстания декабристов на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года (по старому стилю). Событие, исследованное историками вдоль и поперек, начиная от мотивов заговорщиков, их законодательных и административно-политических предложений и заканчивая механикой самого восстания и роли конкретных его предводителей в последующих событиях. Поэтому предлагаю взглянуть на проблему нелюбви декабристов к правящему императорскому дому с несколько иной точки зрения – а именно сквозь призму так называемой польской проблемы и царствования Александра I.

Царь, победитель Наполеона Александр «Благословенный», был известным полонофилом – то бишь любителем всего польского. В окружение царя входили такие видные представители польской знати, как князь Адам Чарторыйский, занимавший одно время даже пост министра иностранных дел Российской империи. По итогам войн шестой коалиции и Венского конгресса к России отошло государственное образование, созданное Наполеоном на части исторических польских земель, – Великое Герцогство Варшавское. Будучи переформатированным, оно вошло в состав России под названием Царство Польское.

Это Царство был продуктом довольно либеральных и, как уже отмечалось выше, полонофильских взглядов Александра I, начиная с того, что царь даровал Польше собственную конституцию. При том, что в остальной Российской империи некое подобие конституции появилось лишь в начале XX века в результате октябрьского Манифеста Николая II. Тут, кстати, имеется интересный исторический сюжет – еще во время Венского конгресса русский дипломат корсиканского происхождения Карл Поццо ди Борго подготовил Александру I записку, в которой предлагал не давать Польше конституцию и управлять территорией непосредственно через генерал-губернатора в Варшаве.

Поццо ди Борго в своем меморандуме на имя царя написал пророческие слова по поводу опасности сохранения Польши как единого политического субъекта на наших западных границах: «До тех пор, пока между Россией и остальной цивилизованной Европой будет находиться масса, организованная в отдельную национальность, взаимное влияние и сношения, вытекающие из непосредственного соприкосновения России с Европой, будут мало-помалу ослабевать. Русские, отодвинутые за их древнюю границу, будут не более как путешественники в завоеванной ими стране и останутся почти чужды для других наций. Россия получала бы от Европы все из вторых, так сказать, рук».

У Царства Польского вплоть до восстания 1830-1831 годов были собственные вооруженные силы, своя отдельная административная и правовая система. По сути, автономия Польши вплоть до восстания 1830-1831 годов была шире и глубже, чем у той же Финляндии. Если же говорить про армию Царства Польского, то костяк ее офицерского корпуса составляли ветераны наполеоновских войн, участвовавшие в том числе и в войне против России в 1812 году. К слову, единственным иностранцем, кому Наполеон присвоил звание маршала, был как раз поляк – князь Юзеф Понятовский.

Следует отметить, что дарование конституции Царству Польскому, а также особые права для ее граждан, наличие армии и т. д. вызвали резкое недовольство просвещенных кругов русского общества. Пожалуй, наиболее хлестко по этому поводу высказался великий русский литератор Николай Карамзин: «Царь исправляет раздел Польши разделом России; этим он вызовет рукоплескания, но повергнет в отчаяние русских; восстановление Польши будет или разрушением России, или русские оросят Польшу своею кровью».

Необходимо понимать, что Александр I в 1790–1800-х годах (в разгар его дружбы с Чарторыйским), а затем не столь публично, но вынашивал идеи не просто создания конституционной монархии Польши в личной унии с Россией, но и «прирезания» к ней западных русских губерний, которые вошли в состав империи по итогам трех разделов Польши в конце XVIII века.

Эти намерения императора наиболее ярко проявились в знаменитой «Варшавской речи» на польском Сейме 1818 года, в ходе которой Александр I выступал не как русский царь – но как польский король. Александр I в этой речи, с которой можно ознакомиться в репринтном скане на сайте Национальной электронной библиотеки, говорит о восстановлении Польши в числе «достойных народов Европы», в ней сохраняется собственная армия и отдельная государственная система. А в октябре 1819 года царь и вовсе прямо заявил Карамзину о своем желании восстановить Польшу в своих «древних границах» – то есть в границах до трех разделов, и с западно-русскими губерниями в составе. Мало того, в историографии известны документы, свидетельствующие о том, что польские тайные общества, возникшие как после разделов Польши, так и после победы над Наполеоном, выдвигали в качестве требований возврат Польше даже Смоленской губернии как территории, когда-то принадлежавшей Речи Посполитой.

Исследователи указывают на то, что еще в правление своей бабки Екатерины II, при которой, собственно, государственность Польши исчезла по итогам последнего, третьего раздела, Александр I (во многом под влиянием своего французского наставника Лагарпа) романтически-сентиментально мечтал о восстановлении Польши в ее «до-раздельных» границах. То есть границах, которые включали в себя значительные территории нынешней Белоруссии и Западной Украины, ставших обычными российскими губерниями.

Отдельным аспектом проблемы было то, что несмотря на крестьянское православное большинство в этих регионах, реальная власть была у польской шляхты, оставшейся при своих поместьях и собственности, гарантированной имперскими законами. Они сохраняли высокую степень автономии и самоорганизации – к примеру, могли по-прежнему выбирать маршалков и проводить шляхетские сеймики, у них оставалась административная власть над крестьянами.

Эту проблему концентрации власти в руках польской дворянской элиты в Западной Белоруссии и Западной Украине власти начали как-то решать лишь после восстания 1863 года – а в начале XIX века польская знать представляла грозную и сплоченную силу на недавно присоединенных территориях.

На каком-то этапе русские тайные общества вели некий компромиссный диалог с поляками, в том числе и на предмет решения территориальных вопросов. Однако к концу 1825 года Пестель начал отрицать идею территориальных уступок полякам, особенно за счет западных русских губерний.

Эти потенциальные уступки восстановленной Польше (а принятие для нее отдельной конституции давало фактическую пищу для подобных воззрений) со стороны Александра I в глазах декабристов, многие из которых прошли Отечественную войну 1812 года и участвовали в заграничных походах в Европу, виделись как акт национального предательства. Польский вопрос стал во многом триггером образования прото-декабристских обществ, поскольку непропорциональные привилегии, данные Царству Польскому, порождали множество вопросов в среде русского офицерства.

Например, такой: чем поляки заслужили принятие собственной конституции и подтверждение наполеоновских реформ (в частности, сильное ограничение крепостного права) в ситуации, когда польские войска воевали против России в составе французской армии? Почему, исходя из какой-то романтической прихоти, нужно еще отдавать полякам русские земли на западе России?

Россия в прошлом слишком часто руководствовалась какими-то не слишком рациональными мотивами в своей геополитике. Взять, к примеру, болгар-«братушек», которых освободили из-под турецкого ига в результате войны 1877-1878 годов, дали государственность и поставили на ноги. Итог известен – болгары были в стане противников России в обеих мировых войнах, да и сейчас не отличаются особой русофилией. Урок с «Конгрессовой Польшей» образца 1815 года и последующими восстаниями говорит нам о том, что сохранение политической субъектности присоединяемых территорий в перспективе оборачивается большими политическими и военными проблемами.

России нужно больше полагаться на унификацию, чем позволять «расцветать ста цветам», которые потом нас же и отравят своими ядовитыми всходами.

Илья Ухов