Глава Института национальной памяти Украины В.Вятрович 17 августа заявил, что последний памятник В.И. Ленину на оставшейся под контролем Киева территории снесён.
С интервалом в несколько часов мэр населённого пункта Сиэттл в Соединённых Штатах Америки Э.Мюррей сообщил, что необходимо снести уже, наконец, украшающий собой хипстерский пригород города Фремонт памятник В.И. Ленину (отлитый в Словакии в 1970-х, перевезённый в Америку в 90-х и четверть века служивший своеобразной арт-инсталляцией, подчёркивавшей богемность креаклиного городка).
На первый взгляд перед нами совершенно случайная, юнгова синхроничность — в том смысле, что совпали между собой события, имеющие разную историю и никак не связанные.
На самом деле (как и при любой синхроничности, правда) связь, конечно, есть. Несмотря на то, что украинский чиновник едва ли знал о Ленине во Фремонте, а мэр Сиэттла — об украинском «ленинопаде» (лицемерный, кстати, термин — описывающий разрушение статуй как нечто совершённое ветром и стихиями, а не конкретными погромщиками).
Штука вся вот в чём.
В обоих случаях мы имеем дело с неосознанной ещё толком, но уже широко шагающей глобальной реформой, закрывающей эпоху.
И это, конечно, не «эпоха XX века с её тоталитарными идеологиями», как можно подумать с разбегу (и как многие подумали). Нет, ту эпоху как раз закрыл наступивший вместе с переломом 1980-90-х «постмодернизм».
Именно в ту эпоху (она же, мы помним, позиционировала себя как Конец Истории) наступила некая всемирная эстетская игра в символы и понятия.
Поскольку случившийся глобальный триумф рыночных отношений рассматривался как событие естественное — оставшееся от предыдущих «эр борьбы» наследие вся продвинутая и массовая культура начала трактовать как нечто уже совершенно безвредное, подлежащее обыгрыванию и бижутеризации.
«Пет шоп бойз» забабахали знаменитый свой Go West, в котором на семидесятническую песню была наложена квазисоветская эстетика. Явилась мультикультурность, полагавшая, что раз во все культуры можно играть — значит, они в игровой форме отлично уживутся вместе. Немного — и пришли костюмированные комичные арабские террористы и даже (в экстремальных вариантах) смешные фашисты. Пираты и вампиры, сатанисты и садомазохисты слились в общем, карнавальном по сути, марше. По Европе и Америке фестивалили антиглобалисты в футболках в мелкую чегевару, на бывший соцлагерь набегали волнами прайды меньшинств.
Так вот: именно эта, костюмированно-пёстрая эпоха, превращавшая любые идеи и символы в фетиш для ролевых игр, сегодня как раз и завершается.
Защитники В.И. Ленина в Сиэттле пытаются пояснить, что речь вообще не об идеях, потому что «перед нами искусство, и оно должно заставлять нас Чувствовать, и вовсе не обязательно чувствовать нечто хорошее, и это значит, что искусство живо».
Но фокус весь в том, что они это пытаются объяснять людям, говорящим уже на другом языке.
И для этих новых людей искусство, которое говорит что-то не то — является никаким не «артом», а преступлением. Хейт-пропагандой. Оправданием зла. И как таковое — не имеет права на существование (размявшиеся на статуях конфедератов демократичные погромщики сейчас пикетируют фремонтского Ленина с немудрящими плакатами «Ленин — это Гитлер»).
Если угодно, речь идёт о возвращении не просто «эпохи идеологий», а о возвращении идеологий совершенно нетерпимых и деспотичных. Причем деспотичных в куда большей степени, чем даже самые дикие вариации тоталитаризмов прошлого века.
Ибо тоталитаризмы прошлого века, как ни крути, всё же призваны были выражать и обеспечивать задачи, разделявшиеся и верхами, и значительной частью общества. Даже когда речь шла о зачистке территории от инородцев или представителей социальных классов. Даже те тоталитаризмы, которые потом были опровергнуты историей как глубоко ошибочные — всё же служили цели, понимавшейся как общая цель.
Нынешний же внезапный приступ единственно верного понимания, стирающий вековую символику пластами на том основании, что символика эта злая — обеспечивает собой нечто совсем обратное. Он призван обслуживать не решение общих задач — а сохранение статус кво и позитивного к нему отношения. Его единственная функция — охранять благочиние и гармонию в текущем виде.
И поэтому так странно близнецово поступают подчёркнуто «сельский» упрощённый недорейх с разбегающимся во все стороны населением — и ведущая нация Запада, которой вдруг резко запонадобилось очистить публичное пространство от неверных символов.
…На этом месте я бы очень хотел написать нечто вроде «хорошо, что у нас такого нет». И более того: года полтора назад я бы так и написал.
Но есть один нюанс.У нас такое уже есть — пусть пока и не в катастрофических масштабах.
Сегодня мы все являемся невольными (и по большей части — не желающими того) свидетелями крикливой битвы между «новой единственноверностью», с одной стороны, и «игровым постмодерном» с другой.
При этом постмодерн выражен вполне усреднённым типом, встречающимся везде — грантозависимым артхаусным творцом, решившим поиграть за казённый счёт в корону Российской Империи.
А наш отечественный извод единственноверности — представлен пёстрым фронтом бойцов за пополнение списка Священных Символов России последним монархом. Со множеством, на самом деле, вытекающих оттуда последствий, время обналичивания которых ещё просто не настало.
Главное, что роднит эту эпическую баталию с украинской и американской — то, что большинству наших сограждан она чужда в принципе. Потому что это сражаются не две концепции будущего — а две концепции хранения настоящего. Согласно одной, можно продолжать играть в символы, фигурки и вообще в былое, потому что эра постмодернизма продолжается. Согласно второй — для беспрепятственного продолжения нынешнего момента в будущее необходимо ввести куда более жёсткие правила публичного благолепия.
Так что главная хорошая новость — в том, что государство сегодня в этой схватке двух концепций настоящего принципиально не участвует.
Оценили 3 человека
7 кармы