В конце марта 197… года ударила вдруг жара. Снег в два дня растаял, и степь залило водой. Коегде потоки перехлестывали через шоссейку, но были они все неглубоки, и «уазик» преодолевал их без затруднений. «Это – несерьезно, – говорил Саушкин, сбрасывая газ. – Это нам... по колено», – и снова можно было придавливать акселератор.
По радио объявили полдень.
– Пять часов пилим, – подсчитал Саушкин.
– Четыре пятьдесят две, – уточнил с заднего сиденья Краузе.
– Мы ведь выехали ровно в семь, – Саушкин вопросительно посмотрел на меня, я только пожал плечами.
– Ровно в семь ты включил двигатель, а потом начал искать права. В семь ноль восемь ты нашел их.
– А-а, правильно, правильно, было.
– Сколько до моста? – спросил я.
– Немного осталось, – отвечал Саушкин. – Вон за тем поворотом... Или за следующим...
– До моста семь с половиною километров, – сказал Краузе.
– Семь так семь, – согласился Саушкин. – В прошлом году там такая беда... А кстати, почему ты не приезжал в прошлом году?
– В прошлом? – взялся я напрягать память...
– Он ездил в командировку на Дальний Восток, – объяснил Краузе, – и на обратном пути из-за нелетной погоды застрял в Хабаровске.
– Точно, – вспомнил я, – в Хабаровске. Я ведь вам оттуда звонил!
– А-а, да-да-да, – припомнил и Саушкин, – звонил. Денек мы тебя подождали, а потом поехали, было... Мы-то проскочили нормально, а на следующий день воды прибавилось и здесь автобус перевернулся: и шофер вроде опытный, а вот... Шел посередке, да глубоко и тачка-то длинная – корму с насыпи и снесло. Народу человек тридцать погибло – беда-а...
– Двадцать семь, – сказал Краузе.
Вскоре мы скатились в низину, и путь нам преградила натуральнейшего вида река: мутный поток волочил через дорожное полотно вывороченные с корнем кустарники, вороха соломы, обломки досок, деревянные ящики и прочий хлам. По берегам потока стояли десятки машин, а трактор «Кировец» сновал туда и обратно, перетаскивая желающих. Краузе сходил на разведку:
– Ширина разлива – сто двадцать – сто тридцать метров, глубина над мостом через ручей – один метр, справа и слева от моста, рядом с насыпью, глубина достигает... может достигать четырех метров.
В эту минуту трактор буксировал «Запорожца». Дойдя до самого глубокого места, легковушка оторвалась от земли, подвсплыла, и течение отнесло ее в сторону.
– Вот там, где сейчас находится «Запорожец», глубина и может достигать четырех метров, – заметил Краузе.
– Туда автобус и завалился, – Саушкин не отрывал взгляда от «Запорожца». – Тонет...
Машина действительно начала погружаться в волны.
– Давай! Скорее! Давай! – закричали с берега трактористу.
Но, похоже, он и сам хорошо знал свое дело: оставив опасное место позади, плавно добавил скоростенки – легковушка подтянулась к обочине, вползла на асфальт, а тут уж и выкатилась на сухое место.
– У него хоть какая-то герметизация, а мы при своих щелях – потонем, – и Саушкин покачал головой.
– Можно ехать так, – заявил Краузе.
– Как «так»?
– Так. У тебя есть кусок шланга?
– Ну, есть... наверное.
Краузе вставил один конец шланга в выхлопную трубу, другой загнул вверх и привязал к застежке брезентовой крыши «уазика». Потом приподнял капот, снял ремень вентилятора, наконец сел на свое место:
– Можно.
– А ты уверен?
– Вполне. Скорость – первая, обороты – предельные, поехали.
– Поехали так поехали, – и Саушкин нажал на стартер.
– Только, пожалуйста, педаль не отпускай, – попросил Краузе, – ни на миллиметр, а то заглохнем. И возьми прицел: совмести щетку дворника с автокраном – вон, на подъеме стоит. Держись этого курса, а на воду не смотри: дороги не видно.
Мы уходили все глубже и глубже, в какое-то мгновение вода подступила к ветровому стеклу, но тут же сбежала с капота – начинался подъем. Мотор натужно ревел, и Саушкину было жаль его, но педаль он не отпускал. Переехали...
– Теперь машине надо полчаса отдохнуть, – сказал Краузе. – Потом трогаемся: через двадцать семь километров заправка, возьмем сорок литров бензина.
Насчет километров Краузе не соврал – в точности так и оказалось, однако по поводу литров пророчество его категорически не сбылось: мартовский бензин кончился, а апрельского еще не завозили.
– Фантастика, – растерялся Краузе.
– Да брось ты, старичок, – тягостно вздохнул Саушкин. – В сравнении с отечественной реальностью любая фантастика – детский лепет... Ну, что будем делать?
– Я не знаю, – спокойно признался Краузе.
– То-то же... Это тебе не километры считать... Есть тут председатель один – Перебейнос, я про него писал как-то... Может быть, помнит...
Отыскали грязное степное сельцо. Перебейнос помнил:
– А як же?! Товарищ Саушкин в нашей областной газете таку гарну статью про меня написал, что ой-ой-ой – разве можно забыть?.. Присаживайтесь, дорогие гости, присаживайтесь... Горпина Нечипоровна!.. Горпиночка! Це друззя мои, так ты того... сама знаешь... и сала...
С этого момента путешествие наше стало обретать характер новый и непредсказуемый. Через полчаса сильно раскрасневшийся Перебейнос кричал:
– Та вы шо?! Яка така охота?! Яки таки гуси?! Таки гарны хлопчики, та шоб я отпустил вас? Ни! Горпиночка, скажи там внукам или еще кому, шоб навертели гусакам шеи... Скилько? Ну скилько вам надо тих гусей? По три штуки хватит?.. Хватит?.. Горпиночка! Нехай они десять гусей тащат... Кушайте сало, хлопчики.
– Три на три – девять, – исчислил Краузе.
– Ну, девьять. Та еще и по курке в придачу, а? На кой оно вам сдалось: тащиться куда незнамо, там, мабуть, и хаты неякой немае?.. Берить сало, закусуйте...
Хорошо еще, что Саушкин не пил. Однако гостеприимный хозяин добрался и до него:
– А ты чего не пьешь, хлопчик? Я ведь тоби все равно бензину не дам, так что пей, корреспондент, пей... А вы угощайтесь... О так и живем – товарищ Саушкин знает: я уже семнадцать рокив район вытягиваю.
– Это точно, – подтвердил Саушкин. – Иногда даже и область...
– Та-а! По зерну план заваливается – к Перебейносу, молока недобор – опьять, кормов нема – сюда же... Та вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь... Горпиночка, принеси еще сала. А Горпина Нечипоровна у меня заслуженная учительша – працюе директором...
– А учить женщине не позволяю, – отчеканил вдруг Краузе.
От неожиданности все замерли.
– Дюже мудро, – восхитился Перебейнос. – Дюже! С них таки ж учителя, як с мене балерина.
Краузе внимательно осмотрел фигуру хозяина, словно желая удостовериться, что балерина из Перебейноса – никудышная. На всякий случай поинтересовался:
– А сколько вы весите?
– Та-а... пудов девьять, мабуть... чи десять.
– А рост?
– Кто его знает? В армию призывался – сто шестьдесят пьять було, так то ж когда...
– Когда?
– Та уж с полвеку, мабуть.
– Не получится балерина, – признал Краузе и, тяжело вздохнув, повторил: – А учить женщине не позволяю.
– Дюже умно! – Перебейнос был потрясен. – Який добрый хлопчик.
– Это не мои слова, – сознался Краузе, – это сказал апостол Павел.
– Дюже умно. Горпина Нечипоровна, слыхала такого?.. Ни?.. О то ж! Они такого не проходют. Слухай, корреспондент, товарищ Саушкин: оставь мне цього хлопчика, а? Бензину дам – хоть залейся. Такий добрый хлопчик!.. Ты чего умеешь робить?..
– Лесничий он, – отвечал Саушкин, пока Краузе собирался с мыслями.
– Лесничий? В степу?
– Лесопосадки, вдоль дорог, – объяснил Саушкин.
– Ну шо ты там маешь?.. – полюбопытствовал Перебейнос. – Я буду платить тебе против того вдвое, ты мне тильки мораль читай.
– Под моим руководством высажено шестьсот сорок четыре тысячи различных деревьев и кустарников, – сообщил Краузе.
– Да хай вони, ти кусточки, цветуть и пахнуть! – хозяин решительно отмахнулся. – Кусточки и Горпина Нечипоровна нам посадит. Кто б взял на себя усю эту мораль, усю... як ее... нравственность. Словом, душевность...
– У меня специального образования нет, – скорбно произнес Краузе.
– Ой-ой-ой, делов-то! Учиться пошлем! Где цьому учат?
– Этому, пожалуй, в семинарии, – предположил Саушкин.
– А нам шо? – вскинулся Перебейнос. – Пошлем и в семинарию. Пока я, – он ткнул себя пальцем в грудь, – кормлю область, а не область меня... Эх! Та шо область? Перебейнос усю Европу бы накормил, он бы вам о тут бананы вырастил, тильки бы кто-нибудь прийшел людям на пидмогу, тильки бы кто взявсь отвечать им на их душевни потребы... Кто б растолкував, як надо жить, чтобы не обижать дружка дружку, чтобы никто никому не мешал... А то... возьмем, к примеру, колхозы... Слухай, хлопчик, а шо ты можешь сказать насчет колхозов?
– Насчет колхозов? – вяло переспросил Краузе.
– От именно: насчет колхозов.
– А! Вздор! Не может худое дерево принести доброго плода.
– Та-ак, а насчет Госплана?
– Если слепой ведет слепого – оба упадут в яму, – влепил Краузе не задумываясь.
– Так-так-так... А насчет... – он оглядел всех, словно собираясь задать самый важный вопрос, но не успел – грянул ответ:
– Если это дело от человеков, оно разрушится.
– О то ж и я думаю, – горестно кивнул Перебейнос, – но в чем же тогда шукать опору?
Краузе забормотал что-то, похожее на песню, да вдруг как взревет:
– Победы на супротивные даруя-а-а-а!..
– A-a-a! – могучим басом присоединился хозяин и ударил кулаком по столу.
Как ни умолял, ни упрашивал нас плачущий Перебейнос, Краузе мы ему не оставили.
– Он нам самим нужен, – завершил разговор Саушкин.
– Понимаю, – легко согласился хозяин. – Як не понять?.. Но – жалко. Я бы ему и хатку дал, и скучно бы ему тут не было – у меня тут и немчики е... Кого тильки у меня нет – всякие нации. – Он вытер слезы: – Есть еще така нация, у которой и названия нема – один матерный язык понимают. От через них-то, скоришь всего, я ридну мову и подзабув: добри слова десь хоронятся, а пакость всякая так и прет, так и прет. – И, внезапно озаботившись, поинтересовался: – Не видели по дороге – боронуют где-нибудь?
– Не обратил внимания, – отвечал Саушкин.
Я вспомнил, что где-то попадались нам работающие трактора, а Краузе ровным голосом сообщил:
– Два трактора вели боронование на сто двенадцатом километре справа от шоссе...
– Колхоз «Заря», – определил хозяин.
– И один – на триста тридцать девятом, тоже справа.
– Это – «Восход», та-ак, – он задумался было о своем, но, вскинув восхищенные глаза на Краузе, снова всхлипнул: – Это ж надо!.. Углядел, запомнил – такий хлопчик... Та шо ж вы сало не кушаете?
– Кушаемо, – возразил Краузе.
Потом мы долго тряслись по проселку. Taк долго, что почти весь хмель из нас выбило.
– Куда это тебя занесло? – спросил Саушкин.
– Не занесло, – сказал Краузе. – Просто мне хотелось сказать о самом важном, – и замолчал. Похоже, однако, что остатки давешней красноречивости в нем еще сохранялись – недолго помолчав, он приступил к разъяснению:
– Среди моих предков были люди разных профессий, но каждый из них делал работу, которую считал главной для русской земли, – это закон нашей фамилии, нашего рода. Уже двести четырнадцать лет. Отец мой отдал меня в Лесотехническую академию, потому что считал профессию лесничего перспективно самой необходимой. Он говорил, мы так вырубаем лес, что скоро не останется кислорода.
– Он был прав, – оценил Саушкин. – Экология сегодня...
– Он был не прав, – перебил Краузе, – он ошибся: самые важные проблемы сегодня – другие, те, о которых говорил Перебейнос..
– Что ты имеешь в виду? – обернулся Саушкин.
– Через тридцать метров канава... – И мы чуть было не влетели в канаву, вырытую поперек.
– А это еще зачем? – прошептал Саушкин в бессильном недоумении.
– Раньше дорогу тут размывало – помнишь, какая грязь была? – спросил Краузе.
– Ну и что, что грязь? Проползали ведь?
– А то, что каждый год приходилось подсыпать полотно. А теперь они сбросят воду через канаву, засыплют ее – и всё: целесообразно.
– Так ведь проехать нельзя!
– Нельзя, – заключил Краузе. – Ширина – два метра, глубина – тоже два метра, причем один метр – вода.
– Ну уж нет, – рассердился Саушкин, – так дело не пойдет, – и задумался. – Погодите-ка! Где-то нам щиты попадались? Которые для снегозадержания...
– Километрах в трех. Нет, в четырех отсюда. Но из них ничего не сделаешь, да потом – скоро уж темно станет.
– Попробуем...
Мы привезли два щита, положили их один на другой через канаву, поразбросали нарытую экскаватором землю, чтобы машина могла въехать на мост, а если выпадет фарт, то и съехать. Краузе походил по щитам и остался недоволен:
– Прочность этого моста не рассчитана на массу этого автомобиля.
– Я и сам знаю, – сказал Саушкин.
– Мой отец не дал бы здесь никаких гарантий.
– Я тоже никаких гарантий дать не могу.
– Зачем же ты собираешься ехать?
– А что мне, – взорвался Саушкин, – у канавы и куковать? Я сюда чего ради за четыреста километров тащился?..
– Четыреста тридцать два.
– Гуси будут где-то, а я буду здесь? Или обратно поедем, к Перебейносу? За домашними гусаками и курками?! Тоже мне, «добрый хлопчик»... Зря тебя не оставили… Рассчитана - не рассчитана... Что с того, что не рассчитана? Ехать надо? Надо! Ну вот...
– Одно условие: дай мне аптечку.
– Возьми... погоди, а где она есть-то? Может, у меня ее и нету?.. А! Вот она, держи! – Он захлопнул дверь, машина подпрыгнула, рванулась и замерла уже на другой стороне. Мы с трудом перебрались по деревянным обломкам.
– Сколько осталось? – осведомился Саушкин.
– Шесть с половиной километров.
Дальше ехали при свете фар. В каком-то месте свернули с проселка в степь, проползли сколько-то без дороги, наконец Краузе сказал: «Здесь стоп». Саушкин остановил машину, выключил двигатель, откинулся к спинке сиденья и тихо так попросил:
– Мужики, налейте там чего-нибудь, а то ведь не усну – так и буду руками дергать да ногами на педали давить.
Потом мы расстелили палатку, бросили сверху спальные мешки, залезли в них и мгновенно уснули.
– Три часа четыре минуты, – разбудил нас Краузе все в той же кромешной тьме.
– Так мы – чего, – не разобрал Саушкин, – ложимся или встаем?
– Конечно, встаем! – удивился Краузе. – Ложились мы в ноль часов четыре минуты.
– Обалдеть можно, сколько спали, – вздохнул Саушкин. – Всё спим, спим... Эх, Краузе, ошибся в тебе товарищ Перебейнос, ох как ошибся! – Саушкин протяжно зевнул. – Ну какой из тебя проповедник? Ты ведь умные слова городить можешь только «на кочерге». А закалки у тебя под это дело соответствующей нет...
– Тсс...
– Что тсс?
– Тсс...
– Да что тсс?!
– Гуси...
Я затаил дыхание: донесся издалека хрипловатый гогот гусиной стаи.
– Так ничего же не видно, – изумился Саушкин, повертев головой. – На кой ты нас разбудил-то?
– Через восемь минут начнет светать, – сказал Краузе, – как раз подойдут гуси.
И мы выскочили из спальных мешков.
Оценили 2 человека
2 кармы