Владлен Чертинов
После сожжения людей 2 мая 2014 года в Доме профсоюзов Одессы украинская власть многих из тех, кто представлял для неё опасность, бросила за решётку. Владимир Ермолов, бывший морпех и десантник, комендант Антимайдана на Куликовом поле, провёл в тюрьме 3 года и 6 месяцев. Сотрудники СБУ на допросах пытали его током и топили в воде. Царьград продолжает рассказывать историю этого стойкого человека, который в 53 года ушёл добровольцем на СВО и сейчас воюет в Херсонской области на побережье Днепра — не так далеко от своей любимой Одессы.
"В шею разрядили четыре электрошокера"
По словам Владимира, после массового убийства русских патриотов в Доме профсоюзов атмосфера в Одессе изменилась мгновенно. Город превратился в пришибленный тихий дурдом. Исчезла присущая одесситам жизнерадостность. В глазах многих людей, даже не участвовавших в Антимайдане, читались страх и потерянность. Начались повальные аресты.
Да и сейчас — спустя 10 лет — в Одессе всё то же самое. Мужское взрослое население прячется по домам — только теперь уже не от СБУ, а от ТЦК, не от тюрьмы, а от верной смерти на фронте.
После 2 мая 2014 года стало понятно, что прежней жизни уже не будет, что дальше будет всё только хуже. И ещё было понятно, что задержание меня и моих товарищей — лишь вопрос времени. Поэтому я, как и многие, решил уехать. Группой из восьми человек мы собрались в Москву. Главное было выбраться в Россию, а что будет дальше, никто не знал. Думали для начала устроиться работать на стройку и постараться получить российское гражданство. А дальше у кого как получится. Но сейчас я понимаю, что в любом случае судьба привела бы меня в ряды тех, кто воюет с бандеровцами,
— рассказывает Владимир.
27 мая они приехали на вокзал. Подали поезд. Проводники открыли двери во всех вагонах. Кроме одного — того, на который были куплены билеты у Владимира и его товарищей. А потом на них налетела толпа сэбэушников в спортивных костюмах.
Первый после задержания допрос был самым жёстким — он длился 12 часов. Всё это время мои руки были застёгнуты наручниками за спиной. Да ещё передавлены. Следы от этих наручников потом сходили больше двух лет. Мне в шею разрядили под ноль четыре электрошокера. До этого я был вполне подвижный, здоровый и спортивный человек, у меня порядка 1700 прыжков с парашютом. Но после того допроса начались неприятности с сердцем, которые преследуют до сих пор. Ещё меня опускали лицом в ёмкость с водой и доставали захлебнувшегося уже почти без сознания. Причём они стремились не узнать правду, а заставляли нас сказать то, что им было нужно,
— вспоминает Владимир.
Сэбэушники выбивали из него признание, что группа ехала в какой-то разведывательный учебный центр, собиралась пройти там подготовку и вернуться в Одессу для совершения террористических актов и подрывной работы среди населения.
В одной из статей о Владимире написано, что он был единственным, кто не пошёл на сделку со следствием и не назвал никаких имен. Но сам он рассказывает об этом немного иначе:
На сделку не шёл, а кое-какие имена всё жё назвал — потому что иногда "очень сильно просили". Я называл имена людей, про которых чётко знал, что они уже находятся за тысячу километров — уехали в Россию без планов вернуться или воюют в ополчении Донбасса. И даже не столько называл, сколько подтверждал, чтобы лишний раз током не били. Следователи не знали, что эти люди уехали, а я знал — я им ничем не напакостил.
Уголовники делились сигаретами
Администрация одесского СИЗО, куда привозили антимайдановцев, устроила им особый режим. У других заключённых были открыты окошки кормушек на дверях — так они хоть немного вентилировали камеры. А у политических окошки были всегда закрыты. Это была ещё она пытка — ведь стояла жара.
Если кому-то становилось плохо, тюремный врач не заходил в камеру, а передавал лекарства через окошко и через него же консультировал сокамерников, какую помощь оказать заболевшему. Но внутрь, чтобы кому-то послушать сердце или измерить давление, не входил.
Когда наступало время прогулки, зэкам просто открывали камеры — и они шли по коридорам в прогулочные дворики в сопровождении одного конвоира. А политических вели сквозь строй охранников в масках с облаивающими их собаками — примерно как в фильмах про фашистские концлагеря. Все вышеперечисленное делалось по указанию СБУ.
А вот другие зэки, особенно уголовники, к антимайдановцам относились иначе.
Они не могли нас отнести ни к какой масти. Мы же не убийцы, не воры, не мошенники. Но для правильных зэков любой, кто пошел против власти и в этой борьбе пострадал, — нормальный человек. Никаких уголовных наездов на нас не было, относились к нам уважительно, передавали сигареты, а потом, когда нам стали носить передачи, мы с другими тоже делились.
Всего в Одесском СИЗО находилось больше 130 антимайдановцев. Но это не далеко не все арестованные. Противников бандеровского режима отправляли также в тюрьмы Харькова, Киева, Николаева, Херсона.
Примерно через год режим содержания ослабили, но он всё равно был строже, чем у остальных. В таких же условиях, как мужчины, содержались и женщины. Почти не было отпущенных на подписку — только подростки и совсем уж посторонние люди, чью вину в чём-либо было доказать невозможно.
Потом начались суды.
Обещание Кащея
Судьи толком не знали, за что и как нас судить. Прокурор заявлял, что мы, грубо говоря, виноваты во всём, а мы отвечали, что не виноваты ни в чём. Обвинение приводило каких-то свидетелей — наших шапочных знакомых. Судья спрашивал: "Вы его знаете?" – "Да". – "А знаете о его подрывной деятельности?" - "Нет". Доказухи не было, всё разваливалось. Но и отпустить просто так невиновными нас они не могли. В этом случае полагались бы денежные компенсации. Каждый обратившийся в Европейский суд по правам человека гарантированно отсудил бы у Украины сотни тысяч евро за незаконное трёхлетнее пребывание в СИЗО,
— продолжает Владимир.
Самым тяжёлым в их положении была неопределённость. Люди не понимали, сколько ещё их будут держать. И следователи многим начали предлагать сделку — признаешь какую-нибудь не самую страшную вину — и с учётом срока, который уже отсидел, сразу выйдешь на свободу.
Почти все соглашались на это, в том числе все ребята из нашей группы. Упрекать за это я их не могу — все хотят на свободу. И они никого своими действиями не подставили.
Товарищи вышли на свободу, а Владимир как "руководитель группы" остался сидеть.
В конце 2017 года было принято решение о первом большом обмене между Россией и Украиной. Каждого кандидата на обмен вызывали на собеседование. Владимира привели к полковнику СБУ с говорящей фамилией Кащей. Тот предложил написать заявление на обмен. Владимир отказался. Резонов у него было два. Во-первых, ему оставалось уже не так много сидеть: по "закону Савченко" на Украине год пребывания в СИЗО приравнивается к 2 годам в колонии, и он в обозримом будущем должен был выйти на свободу как отсидевший максимальный срок, положенный по "его статье" ( ст. 109 ч.1 УК Украины "Действия, совершённые с целью насильственного изменения или свержения конституционного строя или захват государственной власти". Наказание — от 5 до 10 лет лишения свободы).
Во-вторых, до этого уже случались небольшие обмены, и Владимир знал судьбу некоторых обменянных. Знал, что Украина старалась максимально изгадить своим бывшим гражданам жизнь в России — начиная с невозможности для них как-то распорядиться своей недвижимостью и заканчивая "испорченными" документами.
У Владимира была нормальная квартира в Одессе, он понимал, что в случае обмена лишится её. И ещё знал, что у него недействительный паспорт. В тюрьме ему исполнилось 45 лет, нужно было вклеить в документ новое фото, по закону он имел право на эту процедуру, но адвоката с фотографом к нему не пустили.
Я сказал Кащею, что не буду писать заявление на обмен — выйду на свободу и просто уеду. А в ответ услышал: "Мы оба офицеры и друг друга должны понимать. Ты думаешь, что долго проживёшь, выйдя за ворота?"
Владимир, трезво рассудив, на обмен согласился.
Первый большой обмен
Их привезли в здание СБУ, где напоследок попытались вызвать на откровенность: "Расскажите правду, теперь-то вам уже нечего скрывать".
Не найдя понимания, сэбэушники отводили их в наручниках к микроавтобусам. Владимир ехал вместе с ещё двумя политическими. Кроме них и водителя, в машине был автоматчик.
Привезли в Донецкую область — в санаторий под Святогорском. Там в ожидании обмена они пробыли почти месяц. Из комнат выходить запрещалось, даже на прогулки не выпускали. Только водили в столовую под конвоем сэбэушников в масках. Но после тюрьмы это действительно был санаторий.
В день обмена 27 декабря 2017 года приехала Ирина Геращенко — соратница Порошенко, уполномоченная президента Украины по мирному урегулированию конфликта на востоке страны. Говорила, что если кто-то не желает выезжать на территорию "сепаратистов" и отказывается от обмена, тех Украина примет обратно. Её открытым текстом послали матом. После этого всех стали рассаживать по автобусам.
В обмене участвовали граждане как Украины, так и России, как политзэки, так и ополченцы Донбасса, попавшие в плен.
Только сели — опаньки: "Всем гражданам России выйти — вы на обмен не едете!". Мы психанули всей толпой: если они не едут, то и мы не поедем. Обмен оказался под угрозой срыва. А он сильно был распиарен — проходил под контролем ОБСЕ, руководства России, Украины, Московского Патриархата. И тогда россияне подошли к нам и сказали: ребята, всё нормально, поезжайте, меняйтесь! И мы поехали. Нас было больше 140 человек.
Их привезли на КПП "Майорск" на линии разграничения у Горловки. На большую площадку, с другой стороны которой подъехали автобусы с украинцами. Те быстро тронулись дальше, а наших ещё долго мурыжили.
Наконец автобусы завелись. Половина двинулась в Луганск, а Владимир попал в группу, следовавшую в Донецк. Но пройдёт ещё год, прежде чем он сможет приехать к родственникам в Россию.
Оценили 19 человек
25 кармы