Владлен Чертинов
Когда началась Великая Отечественная война, многие деятели культуры создавали патриотические шедевры, а сегодня, когда идёт СВО, ничего подобного не наблюдается. Складывается впечатление, что творческая интеллигенция оказалась не готова к войне: кто-то боится говорить о ней, а кто-то и не умеет. Оно и понятно: очень трудно шагнуть во "время героев" из "эпохи потребителей и буржуев"». Царьград пообщался с ведущим актёром одного из ведущих театров Донбасса — Донецкого республиканского молодёжного театра — Николаем Гусейновым о том, надо ли вообще о войне говорить.
Театр-бомбоубежище
Этот театр хоть и называется Донецким, находится в 12 километрах от столицы ДНР — в Макеевке. 6 апреля ВСУ опять обстреляли этот город. На сей раз ракетами из Словакии, которой правит "большой друг России" и большой потребитель российского газа Роберт Фицо.
Ракеты были начинены поражающими элементами в виде металлических шариков — чтобы убить побольше народу. Погибла женщина. А в феврале ракета попала в многоэтажку у автостанции — погибла девушка и были ранены ещё 10 человек. Всего в километре от этой многоэтажки и находится Молодёжный театр, билеты на спектакли которого всегда раскуплены.
Царьград: Николай, как работается под обстрелами?
Николай Гусейнов: Ну, сейчас ситуация уже гораздо лучше, чем была еще полгода назад. Фронт ушёл далеко, и обстрелы уменьшились. До нас теперь долетают только дальнобойные ракеты. Школьники и студенты недавно вышли с дистанционного обучения, на котором сидели 2,5 года, а наш театр начал работать не только по выходным, но и по будням. И если раньше мы заполняли наш 500-местный зал только 100 зрителями — по количеству мест в бомбоубежище, то теперь, помимо партера, нам разрешили продавать билеты ещё и в амфитеатр.
В начале СВО Министерство культуры России помогло тем, что вывезло большую часть нашей труппы из Макеевки на полтора месяца — организовало нам большие гастроли внутри страны. А потом мы вернулись. Хоть и с перебоями, но театр работает на протяжении всей войны.
Россия между ангелом и бесом
— Ваш театр молодёжный, а молодёжью по последней классификации ВОЗ считаются люди до 45 лет. О чём вы говорите со зрителями — со взрослыми и детьми?
— У нас такой театр, что мы всегда во всём ищем светлую сторону, стараемся в финале спектакля давать человеку какой-то выход, не оставлять зрителя с мыслью, что всё плохо. Например, есть такая популярная современная пьеса "Человек из Подольска".
Главного героя Колю задерживают и доставляют в полицейский участок, и там начинается какой-то абсурд. Полицейские заставляют его сдавать экзамен по истории Подольска, петь, танцевать, издавать какие-то звуки. В основном в России эту пьесу ставят про плохих полицейских. А мы сделали спектакль о добре и зле. О том, как ангел и бес борются за этого Колю. И в конце, покидая полицейский участок, благодаря всем этим абсурдным допросам он осознаёт, как он живет и для чего.
Мы возили этот спектакль по России. И бывало, к нам приводили школьников группами. После одного из спектаклей ко мне подошёл мальчик лет 14 и спросил: "Я правильно понял, о чём эта пьеса?". И рассказал ровно то, что мы в неё вкладывали: о том, что вся эта ситуация ассоциируется с Россией и с тем, что в ней происходит, что Колю спасают.
У меня прямо мурашки пробежали по коже от того, насколько этот парень всё понял. Говорю ему: "Да, все верно". Он спрашивает: "А что мне делать с моим другом?" — "В смысле?" — "Друг неправильно понял ваш спектакль. Он говорит, что все менты плохие, и страна у нас плохая, ему плевать на неё, и он, как только окончит школу, уедет куда-нибудь в Европу". Я отвечаю: "Нет. Со страной всё нормально. Мы хотели, чтобы зрители над спектаклем подумали и увидели в нём свою Родину. Чтобы приняли и любили её такой, какая она есть. Чтобы любили людей и не видели всё в серых тонах".
Этот мальчик сказал на прощание: "Я попробую своего друга переубедить, хотя он очень сложный человек". Я подумал тогда: "Вот ради чего мы выходим на сцену — чтобы они подходили и задавали такие вопросы".
— Мне кажется, театр именно этим и должен сейчас заниматься — переубеждать людей, живущих с плохими мыслями.
— Ну конечно. Что мы и пытаемся делать. И молодёжи это заходит. Понятно не всем. Но чем ты искреннее и проще на сцене, тем больше зрители к тебе прислушиваются. А когда начинаешь что-то изображать, то пиши пропало.
Хороший спектакль должен будоражить
— На мой взгляд, в современном российском искусстве стало много декаданса, мертвечины и вот этого самого крена в "плохие мысли". Деятели культуры не успевают или не хотят осмысливать реальную жизнь. У вас таких ощущений не возникает, когда смотрите спектакли модных российских режиссеров?
— Вы меня провоцируете. Пару лет назад я прошёл отбор и поехал через Союз театральных деятелей на "Золотую маску". Нам нужно было среди прочего ходить и смотреть спектакли в Москве. Часто, приходя в театры, я не понимал, о чём постановка и для чего. Не понимал, за что в этих театрах платят такие деньги. Не говорю, что я супер-пупер-актер, но кое в чём всё-таки разбираюсь. И я знаю, что такое хорошие спектакли.
Например, когда был в Питере на стажировке, смотрел шикарнейший спектакль "Земля" в БДТ. Он берёт с первой и не отпускает до последней секунды. Во время просмотра этого спектакля я в последний раз плакал в зале. Но опять же он идёт очень редко, и я не могу понять почему.
Для меня спектакль — это когда есть мысль. Когда я понимаю, для чего он поставлен. Когда тебя что-то будоражит — и ты после спектакля несколько часов или дней ходишь и размышляешь над каким-то вопросом, который он в тебе пробудил. Но такое очень редко случается, к сожалению. И у нас в театре тоже хватает спектаклей одноразовых. Не без этого. Мы не можем показывать только такие спектакли, где нужно думать. Хотя для этого театр и создан, как по мне.
Аллергия на войну
— Вы ставите спектакли про войну?
— Стараемся много не говорить о ней, потому что война вокруг нас, но мы не можем её не захватывать. Недавно донецкий Playback-театр "Беседка" получил президентский грант на постановку документального спектакля и позвал меня в качестве куратора, как они выразились. Я этого слова не понимаю и поэтому сказал: "Давайте я вам просто помогу".
Работа заключалась в том, чтобы собрать интервью у людей, которые не уехали из Донецка в 2014 году, когда после киевского Майдана у нас начались обстрелы аэропорта, референдумы, блокпосты, Славянск, то есть события, которые стали первоисточником того, что происходит сейчас.
Мы собирали интервью у медиков, озеленителей, водителей троллейбусов, электриков, учителей. Спрашивали их о 2014 годе. Потом долго обрабатывали информацию. Это оказался тяжёлый труд. Было очень сложно построить из этого сценарий. Но мы сделали. Недавно была премьера. После неё подошёл человек и сказал: "Очень хороший спектакль. Но его надо показывать не у нас, а везти в Россию, чтобы там его посмотрели, потому что они об этом не знают. А мы это всё пережили и не хотим, чтобы нам об этом напоминали".
Я пытался убеждать его, что спектакль не о войне, а о городе и о людях. О том, как изменился Донецк после 2014 года. Не забывать о том, каким он был, очень важно. В 2012-м в Донецке прошёл чемпионат Европы по футболу. Вы понимаете, каким должен быть город, чтобы соответствовать такому масштабу, чтобы принять гостей из России, Украины, Европы? Донецк был очень красивым европейским городом. Самым чистым. Его ещё называют городом миллиона роз. Потому что везде розы цветут, пахнут. У нас очень много зелени, парков, арт-объектов.
И вдруг это всё останавливается и за 10 лет рушится. Улицы рушатся, балконы падают — не хватает работников, не хватает воды, электричества, постоянно идут обстрелы. Мы хотели вспомнить, каким город был и о том, как люди сплотились. Потому что они действительно сплотились. Донецк стал в 2014 году пустым городом, и те, кто из него не уехал, радовались, что, кроме них, есть ещё кто-то. Обнимались при встречах. Вместе переживали свалившееся на них горе, боролись. Ходили косили косами траву на улицах, потому что некому было это делать.
Одна женщина рассказала, что они с подругой всегда сидели на лавочке и пили чай. А потом их не было в течение месяца. Когда опять пришли, к ним подъезжает машина, из неё спрашивают: "Девочки, у вас всё хорошо?" — "Да. А что?"— "Мы вас не видели здесь в последнее время". Представляете, насколько люди стали замечать других людей! Насколько война их сблизила! Это был удивительный феномен.
Мы об этом хотели рассказать и напомнить о тех, кто тогда не уехал — остался. О докторах, которые лечили и продолжают лечить. О водителях троллейбусов, которые ездят под обстрелами и у которых очень много коллег поубивало снарядами. Об электриках, которые приезжали в проблемные, постоянно обстреливаемые районы, где не было света, ремонтировали электроборудование, его опять разбивали, и они опять ремонтировали. О газовщиках, которые часто ехали делать ремонт, попадали под повторный обстрел — и всё, нет людей. О медиках, сотрудниках МЧС, которые тоже постоянно гибли, поддерживая в городе жизнь.
Кто-то понял, о чём спектакль, а кто-то заткнул уши, закрыл глаза и твердит: "Только не о войне". И в России таких, кто не знает и не хочет знать о ней, действительно очень много. Мы с Молодёжным театром возили по всей стране спектакль "Шахтёрская дочь" по поэме нашей местной писательницы Анны Ревякиной о 2014 годе, когда шахтёры пошли в ополчение защищать свой край. Главный герой погиб, и его дочь не выдержала — пошла мстить за отца, стала снайпером. Получился нашумевший спектакль, который был даже номинирован на "Золотую маску". Это спектакль о том, нужно ли мстить. Но во время гастролей по России люди в зале часто уходили с него. Одни не верили, что у нас такое происходило, другие вообще ничего не хотели знать о войне.
Ненавидеть и прощать
— Вы сами дончанин?
— Нет. Я родилися в Ставропольском крае. Какое-то время жил в Макеевке, а потом поехал во Львов и там окончил Институт Ивана Франко по специальности "актёрское мастерство". Учился и работал и при театре Леся Курбаса.
— Почему вернулись в Донецк?
— У нас во Львове был такой небольшой лабораторный театр — на 80 мест. Мы постоянно были в поиске. Многие актёры фактически жили в театре и целиком отдавались искусству. Семей у них не было, а у кого были — рушились. Я понял: если останусь, то и у меня не будет семьи. Моя девушка, а сейчас супруга была из Донецка. И я сделал выбор. К тому же мне всегда были интересны люди, живущие в Донбассе.
— Насколько они отличаются от людей на Западной Украине?
— Абсолютно разные и по-разному мыслят. Это и понятно. Та часть Украины всегда была под Польшей. Здесь степь — и люди открытые. А там — замкнутые. Тем более во Львове — старинном городе с маленькими улочками и брусчаткой, где давит сама атмосфера.
Я ещё во время учёбы понял, что рано или поздно будет война. Помню, в первый год в институте в День Победы пришёл на центральную площадь Львова: для меня это праздник — у меня дед воевал. И удивился: почему ничего не происходит? Мне сказали: "А мы не празднуем 9 Мая". При мне во Львове возле костёла недалеко от вокзала поставили памятник Бандере. Я не очень сведущ в политике, но понимаю: для того чтобы что-то сделать, нужен длинный этап подготовки, чтобы массу людей на это настроить. Памятник Бандере был подготовкой.
Как-то мы с друзьями вышли из театра на площадь Шевченко, где собиралась местная молодёжь. Я разговорился с одним парнем. Он сказал, что ненавидит москалей. На мой вопрос: "Почему?" — ответил: "Потому что мой дед ненавидел, отец ненавидел, и я ненавижу". И я понял: это у них в крови — ненавидеть русский народ.
— Те люди, с которыми вы раньше учились и работали и с кем вам было во Львове комфортно, они так и продолжают там жить?
— Кто-то уехал в Польшу. Когда война в Донбассе только начиналась, они и меня звали туда: "Приезжай, поможем". Я ответил: нет, не хочу. Все мы готовы уехать и уйти от проблем. А кто будет решать проблемы и говорить о них? У нас и так уехало очень много людей талантливых и хороших. Но зато пришло много молодёжи. И теперь одна из наших задач — её воспитать.
С кем-то из бывших львовских сокурсников и коллег до сих пор общаюсь, а с кем-то нет. Но я их не сужу. Я на них не зол даже. Наш менталитет, наверное, такой, что мы зла не держим. Прощаем, потому что мы православные.
Оценили 5 человек
6 кармы