- Барина везут! - закричал кто-то, когда небольшая кавалькада спустилась с Ильинского пригорка.
В Волосырке всё было на ушах с тех пор как пришло известие, что Григорий прибыл в Талдом нездоров. К нему, побросав всё, отправились почти все коренные мужики пустоши. Не на шутку перепуганные они нашли своего благодетеля в горячке, только что не в беспамятстве, но он их неизменно успокаивал - "всё наладится, всё образуется!"
- Что делать прикажете, Григорий Онисимович?
- Везите меня к Марье Петровне. Да не полошите её, увижу красу мою - мигом на поправку пойду!
Мужики переглянулись. Хозяйка и сама была нездорова, хотя и ничего серьёзного с ней не случилось. "Обыкновенное дело, когда малОго ждёшь!" - поговаривали крестьяне ей и друг другу. К тому же Мэри, не получая вестей от Григория, понапрасну волновалась, и это не шло ей на пользу.
- А она сама-то что? Без вести обо мне?
- Не насмелились её волновать, Григорий Онисимович! - сказал, вышедший вперёд Булыга.
- Так и понял. Знала бы мигом бы прилетела сюда! Хорошо, в путь!
Мэри и по нездоровью и по тяжести своей уже пару месяцев как не взбиралась в седло, а в бричку, какую ей мужики справили, впрячь лошадей не было и потому она пошла навстречу мужу как есть - пешком.
Григорий на свежем вольном воздухе почувствовал себя лучше, и теперь, завидев свою ненаглядную, приказал остановить, чтобы последние двадцать шагов сделать самому. Вышагивая как можно твёрже он всёж не был прытким.
- Гриша, наконец-то вернулся, родненький!
Смущённые мужики с одной стороны и подоспевшие бабы с другой стороны хоть и потупили было взоры, но всё ж глядели во все глаза. Ребятня примчавшая навстречу обозцу вперёд всех, но державшаяся на отдалении от старших теперь стала кричать "Ура! Ура, барину! Ура Марии Петровне!"
- Здравствуй, Маэл Муйре! Сказывали нездоровилось тебе? Ну здравствуй, родная! Всё хорошо!
- Теперь здорова, совсем здорова! Вернулся! Сам-то как? Вижу, без раны не обошлось.
- Не рана страшна, а зноб поле неё. В Москве совсем уж было на ноги встал, до Москвы ехал, думал там совсем поправлюсь, ан нет... Вишь как!
- Мутит тебя? Давай с дороги уж в повозку надо, да быстрей к дому. Мы тут хоромы справили, хозяйство! Сам увидишь как Емельян расстарался, да сколь средь мужиков мастеровитых.
- Что? Мастеровитых? Эка ты Маэл Муйре русачка стала! Отроду не слышал, чтоб иноземные люди так наше наречие воспринимали. Говор англицкий у тебя ещё силён, а речёшь-то по-нашенски, по-рассейски!
- Ребятня и не тому ещё научат! Они же вседневно говорят, говорят, говорят. Не закрываются рты у них, а они ж постоянно подле меня вертятся. Я как малое дитё - речь русскую совсем выучила. Я даже в другой раз думаю уже не по-английски и не по-ирландски, а по-русски!
- Диво, что ты такова, лапочка! Ну айда, а то брякнусь оземь тут.
Хоромы пахли смолой, недавно срубленным деревом, новьём. Григорий поднялся в горницу не без помощи мужиков, ему уже был постелен бумажник, зажжены лампадки, накрыт стол.
- С дороги подкрепиться или в баню пожелаете, Григорь Онисимыч? - хлопотала рядом Домна Степановна.
- Баню не сдюжу пока, а подкрепиться - неплохо было бы.
Мужики почти все разошлись по своим делам, остались только Емельян с сыном. Второй укос был в разгаре - не ровен час и дождь брызнет.
- Ну как там? Подобру ли вернулся? Хвалил ли царь-батюшка? Ртищев, Шаховской?
- Вести привёз дурные, да не от меня то зависело. Алексей Михайловича в Москве не застал, он отлучился куда-то, сказавшись больным. А остальные - им большого дела нет до Левобережных дел, своих забот немало. Наказ получил оставить дела, да к своим барским обязанностям вернуться. Полуполковничий протазан сдал... Вот оказалось не зря... Хворь вернулась.
- Я в монастырь за лекарем послала, пущай помолятся, и знающего кого пришлют.
- Расстроился я когда тебя в Москве не застал. Думал там будешь, аще того боялся, что за мной сорвёшься...
Мэри улыбнулась - Григорий словно читал её сердце.
- Мне почти сразу явился князь Фёдор Иванович и без объяснений отправил в поместье. Неспокойно в Москве. Царевну мою в Бело-озеро отправили - в монастырь, тоже упрятали... Я, грешным делом и вправду хотела до тебя ехать, но Матвей и Алёна отговорили - пужать стали, что ребёнку будет нехорошо... А потом и вернуться в Волосырку настояли, как князь и советовал. Как там наши в хоромах? Не набедокурили?
- Там всё ладом... Оксанка домовничит, хотела досель ехать, но я ей воспретил. Пущай на хозяйстве будет, а то там некому. Но что за новости? Царь сказывается больным... Богдан Хитрово мне под большим наказом никому не сказывать открыл, что царь из Москвы ушёл, а куда не открыл... Что творится?!
Мэри обняла Григория. Ей было всё равно что творится в Москве и мире, главное, что он вернулся живой.
- Я же тот сон вещий, страшный ещё несколько раз видела - а потом всё изменилось и спать стала спокойнее. Но молить за тебя не перестала. Вот, отмолила!
Григорий почувствовал холод между лопаток и ужаснулся. "А если бы стрела ниже прошла? Да под лопатку, да в сердце? Чуть Рюзгар бы на кочке подскочил..." Ужас, который он сейчас испытывал не был страхом смерти. Он ужаснулся, что лежал бы безвестным на поживу воронью, а Мэри зачахла бы с горя.
- Знобит тебя... Сейчас в баньку тебя сведём, а там и лекаря, даст Бог, дождёмся.
Дом, что им построили был мал и тесен. На том настояла Мэри, которая не хотела строить большой терем без хозяйского глаза. Но двор был обширный, рядом с дорогой на Ильинку. Чуть дальше двора взгорок, где когда-то Григорий бердышом махал, а за взгорком тропинка к Кирьянову косогору за которым уже Волга.
- Кто это там бузит? - спросил Григорий, услышав шум со двора.
Мэри поднялась и выглянула в оконце.
- Дедушко Якшенин явился. Прознал про твой приход. Шалит, с мужиками ругается.
- А чего ругается?
- Да, наверное как обычно, задирает их, за то что его нехристем зовут.
Якшенин ввалился во двор, вошёл в сени, потоптался в нижнем жилье, да и стал подниматься по лестнице в горницу.
- Хозяева! Ко двору ль?
- Ждём, дедушко! Ко двору... подымайся! - ответила Мэри.
- А ты уже с дедом-то, похоже, коротко сошлась?
Мэри улыбнулась и бледное её лицо стало словно ангельский лик.
- Дед Прохор он как Глен. Мудрый, спокойный, а глаза насквозь видят.
- Да... Глен, - припомнил Григорий и улетел далеко в Вулвич в кузню хитроумного и ловкого мастера. - А ты с Кирьяном познакомилась?
- Совсем чуть-чуть, - и тут в горницу ввалился старик Якшенин с порога вперившись в Григория взглядом, словно испытывая.
- Здрав буди, Прохор батькович!
- Тебе здоровья сей час надо, а моё от меня далече не уйдёт. Не соврали огольцы, худо ты, барин, выглядишь, а дела твои и того хуже, видать.
Голос ведуна был громким как иерихонская труба. Раньше Григорий не так обращал на это внимания, но сейчас в хоромах он, казалось в барабан попал, такой голос был у старика.
- Займусь тобой, коль не запретишь?
- Да я разве ж супротив?
Дед без церемоний задрал рубаху Григория, немного осмотрел и ощупал рану, больно продавив её. Что-то про себя бурча он приложил ладонь ко лбу стрельца, затем приказал поднять руку, отвести назад, вытянуть вперёд, после чего взялся за кисть и поболтал ею, отчаянно тряся.
Григорий вскрикнул от неожиданной боли, но Якшенин только довольно крякнул.
- Нельзя тебе в баню. Ещё жизни решишься. Мешок с гноем у тебя там. Небольшенький, но если прорвётся внутрь - не жилец ты, барин. Такеи дела!
Мэри бледная и расстроенная выспрашивала, что можно сделать, а Григория мутило так, что того гляди грянет оземь от потери чувств.
- Что делать? Я скажу что делать! Огонь нужен!
- Снова огонь? Мне уже огнём прижигали один раз рану...
- Значит пожалели тебя, не до конца прижгли! А тут дело такое - не прижжёшь, считай убил человеца.
Дед стал копаться в котомке, что-то достал, затем ещё и ещё раскладывая все свои мешочки из плотной холстины на столе. Он и действительно был то ли знахарь то ли вообще колдун - по всему было видно, что не зря крестьяне его шарахались.
- Во оно - огнёво снадобье! - наконец торжествующе сказал он.
- То же сера! - воскликнула Мэри уловив знакомый запах. - То ж чертовщина!
Дед Якшенин засмеялся своим трубным голосом и задорно, словно Мэри шутку сказала.
- Стал быть и чётра можно поставить себе на службу?! Да не чертовщина это, а трава огнёвка толчёная с щепотью серы. Только то!
Григорий посмотрел на обомлевшую от недоверия супругу. Она всем видом своим выражала какое-то страстное желание броситься на старика и спустить того с лестницы, лишь бы отбить своего суженого от чар.
- Всё будет хорошо, Марьюшка, не бойся. Дело дед говорить - не прижгём - точно помру!
- Я буду молиться и не помрёшь! Молитва чёрта поборает, и хворь тем более. А сим колдовством душу в ад ввергнешь, навеки разлучиться можем! Нет!
Григорий задумался, а дед Якшенин в свою очередь застыл в изумлении.
- Да што ж такое Марь Петровна? Я шутковал, неуж думаешь, что я колдун какой?
- А кто? Что за снадобья чародейные?
- Да какие оне чародейные-то? Испокон веку лечились тем. Серу же меня жид надоумил пользовать, когда я в Михайлой Шеиным в плену куковал да чумные повозки с мёртвой шляхтой и мещанами по градам и весям на погосты свозил. Серу ещё и ромеи пользовали в стародавние времена, когда о чертях ещё и слуху не было. Ну же?! Чёрт огня боится, и разве не в серном озере его участь и смерть? Огнём его!
По крыльцу забарабанили чьи-то тяжёлые, но быстрые шаги, вот уже гость в сенях, на лестнице... В проеме появился Кирьян-кузнец, здоровый черноволосый и очень молодой, но видом грозный детина.
- С превеликим почтением к хозяину, хозяйке и дому сему...
- А сё Кирьян с кузни, должно? - спросил Григорий, догадавшись. - Мир тебе!
- Сказывали люди, что хворый вы, батюшка, прибыли...
Выглядело смешно, когда Булыга или его ровесники звали Григория батюшкой, словно он поп какой или большой боярин. Григорий хотя и свыкшийся уже почти со своим положением стрелецкого начальника, ещё не свыкся с тем как его матёрые, суровые люди звали-величали. Кирьян вот тоже был лет на пять старше, но выказывал почтение так, будто всё было наоборот.
- Тело хворо, дух необорим. Оклемаюсь.
- То верно, раз уж дедо взялся...
И новые шаги засеменили, застучали быстрее кирьяновских. Часто часто кто-то перебирал ступени, взлетая в верхние покои.
Это был невысокий, но широкий костью, и довольно грузный отец Демьян, местный попик, коего утром ещё призвали из Кимрского монастыря. Он выказал недюженное проворство и несмотря на своё немалое пузо влетел стрелою.
- Здравия, Григорий Онисимович, здравия Марья Патрикеевна, - выпалил он впопыхах, не дожидаясь приветствий.
Мэри поспешила поцеловать ему руку, и Григорий также. Он хотел было привстать завидев попа, но отец Демьян его опередил.
- Что за столпотворение язычников у одра болящего?
- Принесла нелёгкая, - чуть не в один голос выдохнули Якшенин и Кирьян.
- Так-то служителей божьих встречаете?
Кирьян всё же приложился к руке попа, а дед Якшенин только хитро прищурился.
- Знаем вас, бого-словов. Только Бога не словишь, Он сам кого угодно на кукан посадит.
Дед сделал характерный жест - крючковатым пальцем поддел себя за челюсть, вытянулся струной вверх, привстав на цыпочки - "За жабры и на кукан!"
Кирьян хохотнул, сдавленно, стыдливо. От ужимок Якшенина улыбнулся и Григорий, а Мэри метнула в деда грозную стрелу взгляда тёмных глаз. "Вот ужо, благочиние нарушать!" И дед деланно поник, сгорбился, скукожился, "подчиняясь" хозяйке, при том тайком улыбаясь в бороду.
- Эх, старый... - поп упустил слово, которое само просилось с языка (то ли хрен, то ли хрыч) и сокрушаясь приговаривал: Доколе вы будете ёрничать нехристи? Доколе людей добрых смущать, с пути сбивать? Ты-то, Киря, совсем от рук отбиваться стал, гладя на этого... Ну што ты "Я чо, я ничо?" Што я не знаю, что ты там у себя в кузне уже Бога забыл?
И обратился к Григорию:
- А ты-то как, сыне, в чистоте сердца путь вершишь али как придётся?
- Стараюсь, батюшка! Кажный день молитвы читаю, да Бога-Отца заступиться прошу, - серьёзно и торжественно ответил Григорий. Его лицо покрылось испариной - болезнь давала о себе знать.
- Вот и хорошо, сыне! - отец Демьян отставил нарвоучительный тон и ухватил Якшенина за рукав. - Чего встал, нехристь? Делай зачем пришёл! Вишь Григорью Онисимовичу худо... Чего стоишь, рот щербатый раззявил?
От неожиданного требования отца Демьяна они немного обалдели, но через мгновенье Якшенин уже по-хозяйски распоряжался:
- Киря, ты мне ножичек приготовь, щаз гной выпускать на волю будем! Айда до бани?
Кузнец спустился первым, Якшенин за ним, увлекая за собой стрельца. Следом и Мэри и попик. Двинулись по улице до булыгинского двора, где их уже ждала банька под парами.
Кирьян взял у Домны Степановны несколько ножей, но ни один из них не нравился ему. "Нашто свинорез такой? Мне тонкий нужен, острый!" Нашли какой-то старый засопожник с источенным лезвием, Кирьян его придирчиво осмотрел и за неимением лучшего быстро, умело поправил его на наковеленке, где Булыгины отбивали косы. Острый нож понравился старику Якшенину.
- Что за дело? В хозяйстве ножа нет нормального... - ворчал Кирьян себе под нос на Булыгу-скупердяя. - ну што не приходит? Ножа не справлю годного? Рук у меня нет, да?
- Разведи огонь, да прокали как следует, - повелительно командовал рыбак.
Мэри и отец Демьян тем временем читали молитвы на выздоровление, причём Мэри незаметно для себя перешла на английский, который обильно пересыпала ирландскими словечками. Поп недовольно косился на неё, но нашёптывал на церковно-славянском.
Знахарь свою работу знал - Григорий и спросить не успел что далее ждать, как уже пришлось вскрикнуть. Якшенин принял у Кирьяна нож, не показывая его Григорию, заговорил зубы и готово! По всему видно было, что дед не раз и не два такое проделывал: быстрыми движениями его руководили опыт и сноровка - и вот уже тепло разливалось у Григория в раненом плече.
- Взаправду огонь! Не жаркий, тёплый... Ох и хитрый ты Прохор батькович! Ведь грозился в баню свести, а сам до предбанника даже не долвёл! Прям на улице вспорол!
- Погодь, ещё блажить будешь. Но через два дни будешь как новенький, - дед улыбался, торжествуя. - Ну что Демьянушко, молитва твоя не сильна нарывы лечить? Не берёт хворь?
- Што ты зубоскальничаешь, нехристь? Господь дал тебе дар врачевать - Господом хвались, аспид.
- Да не Господь, а жидовин один в городе Кракове. Вот кто мне искусность преподал! Да и бабка моя была толковой в травах. Только она Господа не сильно жаловала. Я и то боле почтения к Нему имею.
- Ох, быть тебе, Прохор, в котле сатанинском, а языком твоим хульным будешь сковородки лизать! Попомнишь мя и мою доброту как тебя из сетей и козней дьявольских тащил, что сома из-под коряги!
Двор Булыги стал заполняться людьми. Хозяева уже никого не дожидаясь стали накрывать столы, которые были свежетёсаны, для такого случая и приготовлены - вся Волосырка ждала когда новый хозяин назад вернётся. Сенокос отавы уже кончился - сено собрали в копны так и бросили. Сегодня погода позволила.
Мэри, было приболевшая, с возвращением мужа ободрилась и сейчас сияла ни на миг не разлучаясь с ним. Да и Григорию стало намного легче - морок больше не мучил, а жар стал спадать, уступая место теплоте, послеболезненной неге.
- Погляньте, ну кто там ещё? - крикнул всем оглянувшись на ильинский косогор Андрей Ольшанский. - Мельник что ль? Итить его колотить, лёгок на помине!
Не успел Роман Быков спуститься с Ильинского пригорка к Волосырке, как с Мостков показались новые гости - какие-то чернецы.
- Вот несёт же нелёгкая... Поди-ка люди епископа Тверского? - гадали мужики.
Мало сказать, что Быкова в деревне не любили - его тихо ненавидели. Много за помол брал, да куда деваться? Но он не замечал людского отношения - для него эти крестьяне были не лучше сорняков среди пшеницы, не ровня, а прах земной. Он спрыгнул со своих дрожек, поправил шапку и направился к волосырским хозяевам - раскланяться.
- У, мироед, - шептали ему вслед и стар и млад, не понимая, что Быкову то как музыка для ушей.
- Наше Вам особое почтение, Григорий Онисимович и Мария Патрикеевна! Наконец-то свиделись! - шапка в знак почтения оказалась в руках, тон голоса был самым медовым и даже, наверное, заискивающим.
- И тебе, Роман, привет, - спокойно, и бровью не ведя, ответил Григорий не встав из-за стола и не пригласив присесть мельника. - Хорошо ли дело идёт?
- Не жалуемся! Господь с нами и благоволит! Вот жернова новые по Волге с Устюга идут шестипудовые... К Преображенью* ждём! Новый урожай на новых жерновах молоть будем!
- Ну, мы-то так далеко пока не заглядываем... А старые жернова куда надумал пристроить?
Быков улыбнулся и начал рассказывать какие у него планы, что да как, и по всему видно было, что он старается ускользнуть от ответа. Когда же вопрос задали снова он только отшутился.
- Да мало ли греховодников в Ильинке? На шею кому-нибудь привесим, да и в омут!
- А всё ж таки? Жернова и нам бы в Волосырке сгодились... К чему добро переводить? Грешников - каять и страхом спасать, а жернова нам продавай, а?
- Да што я вам хлеба не смелю что ли? Эти мои прежние жернова поистёрлись уже, давно думал менять. Мнут хлеб, а не мелют! Да и одно дело жернов старый четыре пуд, а совсем другое дело новый на шесть пудов! Я по такому случаю и цену на помол скину.
Мужики заворчали. "Скинет он! Знаем! Скинет, да на медный пятак! Нашёл дурачьё!"
- Думаю, что нам и старые четырёхпудовые подошли бы... Сходную цену тебе дадим... Ну, по рукам?
Мельник побледнел как мука, замялся стал что-то бормотать пока не нашёлся:
- Так в Волосырке и ветра-то нет! Это мы на холме стоим, нас ветром полощет, а Волосырка в месте тихом - там лес, тута косогоры, а сама пустошь почитай что в низине...
Встал Булыга, расправил усталые плечи и словно нехотя, медленно, не понимая глаз на Быкова высказал накипевшее:
- Ты, Роман, забудь про пустошь Волосырку. Мы теперича не пустошью зваться будем, а селом. Да и прозываться пора нам не по Волосырю, которого уж и след здесь простыл и померли уж все кто его тут знавал, а по Государем жалованному уделу - Григорьевым. Так и затверди себе - село Григорьево. Другим накажи! Государь сказал - так тому и быть!
- Развеж так в росписи сказано? В росписи Григорию Онисимовичу отписана Волосырская пустошь! А село это там, где церква есть... - Быков не хотел спорить с Булыгой, он обращался к стрельцу и его супруге, словно за защитой.
Григорий молчал, не спеша с ответом. Люди того только и ждали как ненавистный всем мельник-мироед будет повержен, а хозяин по достоинству оценит их желание называться по его имени.
- Вот любопытство моё взыграло, - медленно и очень внятно, чётко стрелец будто чеканил слова. - Откуда это ты роспись на Волосырскую пустошь ведаешь? Как там написано кто бы знал? У меня она есть, и в Дворцовом приказе есть, откуда роспись эта делана, третья передана воеводе. Которую из них ты очами зрел?
Бедолага замялся, понял, что попал как кур в ощип, но куда уже было деваться?
- Не видел я. Чаю, что там так писано... Ну а как ещё, коли Волосырка и есть Волосырка. Про неё кто ино писать будет?
- А ты, Емельян Прокофьевич, откуда взял, что название стоит переменять? Не много ли мне чести - все бумаги Государевы переправлять? А ну как завтра опала и отымут у меня сю землю? Снова Волосыркой нарекут?
Емельян хитро прищурился и указал на мостковский косогор и на повозку, приближающуюся к скопищу.
- Энти вот гости нас и рассудят, Григорий Онисимович!
В повозке сидели два монаха - один правил ею, другой сидел величаво и важно пристально рассматривая крестьян их жён и домочадцев. Роста он был среднего. но на фоне второго казался высоким. Полуулыбка не сходила с его лица, а чёрные как уголья глаза казалось могут прожечь насквозь, коль он долго будет смотреть-буравить ими. В бороде уже серебрилась седина, но на его лице ещё не было сколько-нибудь заметных следов старости.
- Подобру ли собрались, люди православные? - приветствовал этот необычный инок всё честное собрание. - Сказано в Писании: "Там где двое или трое соберутся во имя Моё, там и я средь них!"
Отец Демьян первым признал в заезжих монахах протоиерея Благовещенской церкви отца Нестора и иеромонаха Филофея, что считался в округе правой рукой Тверского епископа.
Филофей начальствовал в слове, и во виду был человеком учёным, строгим и даже грозным. От него исходила такая сила духа, что он мог бы вогнать в страх Божий не только присутсвовавших, но и наверное даже церковных чинов саном повыше его самого.
Григорий буквально загривком почувствовал, что мгновение особое, и всё, что было до того уходит в туман, а слова Булыги словно слова пророка предваряли явление этих неожиданных гостей. И начинается новая страница, новая история этого места, с чистого листа.
- Наслышаны мы, что жители Волосырки решились строить храм Божий и находим дело се богоугодным и душеполезным. Известно нам, что и рука Григорья Онисимовича с вами, народ честной. Ну, а раз так, то не пристало нам, служителям престола Божьего стоять в стороне. Благословим же место коие нам престало освятить для дома Божьего!
Филофей не дожидаясь пока ему укажут, где решили ставить храм обернулся к косогору, с которого они только что съехали и пошёл на его отлогую вершину. В руке его был большой пастырский посох и шагал он размашисто, быстро, словно спешил куда. Отец Нестор засеменил за ним. Вприпрыжку их догнал отец Демьян, как всегда проворный. Потянулись мужики и бабы, ребятня, и эта процессия становившаяся всё шумнее от ликования увлекла и Григория с Мэри. Один только Роман Быков стоял как громом поражённый - его планы рушились прямо на глазах...
Посох иеромонаха опускался на землю так, что вонзался в бедный, жухлый от жары ковёр трав чуть не на пядь. Каждый шаг Филофея наполнял сердца людей величием происходящего, а когда он затянул громко и неожиданно звонко речитатив молитвы-славословия священный трепет накрыл всех идущих за ним. Ребятня притихла, бабы наоборот старались повторять за монахом, желая во всём ему подражать. На ходу отец Нестор раздавал свечи - да не абы какие - толстенные чистовосковые, ладаном сдобренные. Особых свечей таких люди отродяс не видали, а как пахли они!... Ух-х-х-х!
Пришли и величавая речь Филофея полилась быстрым стремительным потоком - церковно-славянский его слог уже мало кто понимал, но эта сила проникала в сердца и даже не понимаемая, вызывала отклик. Кто-то из баб уже втихушку рыдал, и даже мужики пустили слезу, смахивая нежданные росинки краями рукавов.
Дед Якшенин не ёрничал и не ехидничал, а шёл с видом донельзя серьёзным - да так, словно для него это было дело чуть не всей жизни.
- Здесь быти храму Божиему! - воскликнул Филофей и вонзил посох так глубоко в землю, что когда отнял от него руку посох стоял и не покачнулся.
Иеромонах откинул полу своей рясы - хотя и черноризной, но богато шитой чёрным, блестящим шёлком - и оказалось, что у него при себе лампадка с тлеющими угольями.
- Се огонь священный, от алтаря Вознесенской церкви зажжённый!
Филофей раздул его и показался маленький язычок пламени от которого он ловко и легко зажёг свечу и, передав её Григорию, пустил по кругу благословенный огонь. Свечи в отличии от обычных хилых и горевших слабо с треском заключённой в воске воды, горели ярко, ровно, и даже ветру их не затушить.
- Не там Бог живёт, где стены стоят, да купол венчает их, а там, где люди возжигают в сердцах огонь любви к Всевышнему, где любят Христа, Господа Славы, Господа господствующих над миром сынов Божьих. Ибо, если вы побораете страсти греховные и чисты пред Всевышним - вы сыны и дщери Его, ведомые Первосвященником нашим Иисусом Христом-Спасителем!
И в священной тишине снова зазвучал зычный его голос, который казался всем стоящим - и даже отцам Нестору и Демьяну - гласом ангела с небес. И сколько длилось это таинство никто толком и не заметил - все были очарованы. Время летело где-то там, но не здесь, словно и не касалось их.
А потом внезапно, когда Филофей закончил своё служение по храму случилось то, чего никто и никогда не смог бы предположить:
- Благословите, батюшка, - сказал Прохор Якшенин, бухнувшись перед Филофеем на колени и приложившись к руке.
- Се чадо Божие, кому сей храм вверен будет. Восстань Прохор, сын Якшенин. Заждался тебя Господь... Ну, с возвращением, брате! - иеромонах сначала перекрестил Прохора, а затем крепко обнял его, подняв на ноги.
Изумлённый шёпоток сельчан, выглянувшее из-за лёгких обложных облаков солнце, свежий волжский ветер... Григорий обнял Мэри и так хотелось чтобы это мгновение длилось, длилось и длилось...
- Вот ваш церковный староста отныне, и с лёгким сердцем покидаю я новый наш приход, посколь и не сомневаюсь - благословлены все вы свыше.
Бабы заголосили от счастья и умиления, видя как легко Филофей обернулся прошёл через всю толпу сельчан и пошёл к бричке, что оставил в Волосырке. Больше всех ревела Домна Степановна, да так, словно долгие годы копила в себе этот рёв.
- Отец Филофей! Отец Филофей! - припустил за иеромонахом отец Нестор. - А дале-то што?
- Полагаю, что дале тут нужно всё устроить. Вот и останься, отец Нестор, вот и устрой... Филофей в раздумьи ещё постоял, а затем кликнул: - Григорий, сын Онисимов!
- Я! Иду! - отозвался стрелец.
- Едешь со мной?! Порадуем братию в монастыре, бо жаждут увидеть тебя. Я как раз туда.
- Батюшка, а как же... Григорий только с дороги, больной... - воскликнула Мэри не успевшая ещё насладиться долгожданной встречей с мужем и досадуя на внезапную, хотя и краткую разлуку.
- Мальчишка будет, - огорошил её монах. - Не мальчишка, огонь! И намаетесь и насчастливитесь отроком сим, а как возмужает - славой ваш род покроет как росой по утру. Не златом, а серебром, но премного славы той будет, сколько глаз охватит - всё в славе...
Мэри обомлела, остановилась, была поражена новой мыслью, внезапным пророчеством.
- Серебром?.. - промолвила она и умолкла, положив руку на уста.
Филофей ласково, но и повелительно посмотрел последний раз на Мэри, на то, как Григорий шепчет ей слова утешения и обещает скоро вернуться, и пошёл прочь более не оглядываясь.
На взгорке, где теперь должна была встать церковь ещё долго стояли люди, а Григорий сев в бричку всё ещё испытывал неземной восторг и подъём чувств.
- Возьму-ка я вожжи, - как ни в чём ни бывало монах стал править лошадью, хотя видно было, что он не особенно в этом преуспел. - Сюда спешили, так отец Нестор правил. Он ямское дело хорошо знает, настранствовался! Но уж не обессудь - я быстро гнать не умею, а тебе поводья не дам. И так рану твою немало растрясёт пока туда-обратно доедешь.
- Отец Филофей, откуда вы всё знаете? Неуж правда пророческий дар за Вами?
- А сам-то как думаешь? - иеромонах улыбнулся, пустив лошадь бодрым шагом.
- Наверное есть...
- И почему это люди так уверены в чужих дарах, но упорно не верят в свои собственные? наверное потому, что собственный дар ко многому обязывает? "И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут." - не так ли написано?
Филофей засмеялся и его величавость и сановитость мигом слетели с него. Гусиные лапки озорного смеха обнаружили себя, а борода с проседью уже не настолько старила, как Григорий подумал сначала. Чем-то Филофей сейчас напоминал деда Якшенина - только не ждалось от него язвительных словечек да ухмылок...
- То есть нет его - пророческого дара?
- А ты в Писании как читаешь? Разве не учит тебя святое Слово Божие, что пророческих духов надобно испытывать? Разве не читал сего?
- Нет... - устыдился Григорий. - Да я и читать-то хорошо не умею, а Писание так великО...
- Прочтёшь, и не раз! - и Филофей засмеялся снова, - Вот скажи, мне, слуга Государев, сейчас я пророческое слово изрёк, альбо нет?
- Про то, что я Писание прочту? Ну... - Григорий почесал затылок. Мысли спутались и ни одна не казалась правильной.
- Видишь какая сумятица у тебя в голове. А представь какая сумятица в головах крестьян, мещан, и даже, чего греха таить, у бояр... Вот, к примеру, Прохор Якшенин. По всему видно справный, здравый мужик... Верно ведь?
Григорий снова колебался не понимая куда клонит Филофей. Хитрит? Как будто нет... Дед Якшеннин, язычник, "нехристь", которого вся округа считает за опасного чудака и вдруг в словах православного иеромонха - "справный мужик"? Черепушки вокруг дома развесил, с попами лается толь в шутку, толь всерьёз...
- Так верно или не верно?
- Я не знаю что сказать. По на православный лад вроде как он язычник получается? Чудно, что хвалите его...
- Разве ж я хвалил Прохора, а Григорий? Ты сам послушай себя: "На православный лад, вроде как"... По твоему получается есть православный лад, но есть и какой-то другой. Ты, получается сам вроде как язычник получается? Каким другим ладом ты ещё мыслишь?
Григорий смутился. Будто его голого вывели на всеобщее обозрение и рассматривают с пристальностью великой.
- Какой же он этот неправославный лад, давай подумаем? Вот Якшенин. Он бывалый человек, так? Так! На войну ходил? Ходил! В полон попадал? Был в полону! Живой вернулся? Не только живой, но и в полоне много чему научился. Дале смотрим... Почитай уже лет десять как один живёт? А грязью не зарос, одёжа на ём стиранная, зашита добротно, коль прореха появлялась. Ходит в сапогах. Посмотри - даже Булыга ваш в лаптях ходит, а Якшенин сапоги только и уважает. А кто ещё в сапогах ходит? Кирьян кузнец... А кто ещё? Мельник ильинский. Ты сам-то тоже не в лаптях. Выходит Якшенин по сапогам-то на одном уровне с тобою стоит, а ты вона как высоко.
- Да нешто сапогами разум мерится? Мало ли кто может сапоги одеть? Иногда и дурни в сапогах ходят, - возразил было Григорий, немного даже удивившись своей наглости.
- Сапог от лаптя носкостью отличен. С лаптями морока, с сапогами - никакой. Но ты про Якшенина ответ держи - ведь здравый мужик?
- Получается здравый.
- Вот и получается, что если по делам его судить - он здравый, толковый, годный, а если как ты говоришь "на православный лад", то худ и не годен никуда? Это что ж у тебя в голове за "православный лад" такой? Ты вот скажи, кто из нас "на православный лад" самый самый православный - отец Демьян, отец Нестоор, альбо твой покорный слуга иеромонах Филофей?
- Вы, батюшка, ясно дело! Вы вона как и язычника Якшенина в покорство привели!
- Тьфу, Гришка, ну и дурак ты-ы-ы-ы... Ты уж извини, Григорь Онисимович, но ты себя послушай! В какое "покорство"? Вроде совершенный летами уже, а по разуму как брякнешь что - ну отрок несмышлённый. Почему вдруг Прохор, тёртый калач, и вдруг так мне в ножки кинулся. С каких щей? Мож съел чего? Мухоморами употчевался?
- Так там, на горке, все так! Мы ж... Мы... В самое сердце...
- А что произошло-то? Что видели очи твои?
- Славу Божью!
- Так, хорошо! А ещё что? Они видели как воплощаются чаяния всех людей, что там собрались? Ну разве что мельник ильинский одаль стоял, чуть на отшибе. Что произошло в Волосырке вашей? Люди много лет трудятся не разгибая спины, не видя ни просвета, ни продыха. И вдруг жизнь стала другой, совсем иной. Словно раньше спали они, и вот проснулись. Так ведь? То-то. И только они к этой жизни стали привыкать, как всякие треволнения, да ещё год не очень-то урожайный. Как они себя чувствуют? Грянуло счастье, а теперь вот вмиг его можно потерять... А старая жизнь она вот - рядом. Хотят они назад? Нет! А защита от этого всего где? Кто повелевает надо всем?
- Бог!
- Вот смотри какой клубок сплёлся. Видишь какая цепочка добра идёт? Князь Фёдор Иванович сжалился над тобою, миловал, потом полковник Полтев к себе близить стал, покровителем твоим соделался, дале царь тебя приметил - и все тебя жаловали. Пока наконец сам ты не стал других благодеять. А ведь вчера ещё грабёжником был, иконы изламывал из окладов драгоценных!
Григорий не знал что думать. Он оказался словно не просто наг и беззащитен, но и в слепящем свете, от которого было щёкотно внутри, до самой селезёнки. Щёкотно, но спокойно.
- Отец Филофей, откуль всё это знаете? Неужто сердцеведение не байки досужие, а правда?
- Велика ли наука - сердце человеческое знать, коль Господу служишь? "Помыслы в сердце человека - глубокие воды, но человек разумный вычерпывает их."*. Что до остального - с Шаховским дружны мы, и за тебя он самолично просил, чтобы тебя в учение в сколарию пристроить, да догляд за тобой иметь. Когда же в посольство тебя занарядили, то и отца Глеба, что с посольством ходил, я упросил тебя на примете держать.
- Вот ведь... - только и вырвалось у стрельца. - Неужто божьи люди вот так соглядатаями бывают?
Филофей засмеялся и смех этот был во всю грудь, как рык льва.
- А разве не Божье дело веру беречь, людей взращивать, а разве не мы, рабы его смиренные и служители, тому должны быть споспешниками? Идёт брань духовная и не против плоти и крови мы сражаемся, а против духов злобы поднебесной. Константинополь пал... не устоял Царьград, град славы православной - теперь Москва оплот веры нашей и беречь Москву надобно и ратным подвигом и духовным. Греки, что стонут под гнётом турским - наши глаза и уши в стане врага - разве не соглядатаи? Разве монастыри, что под пятой бусурманской, разбойниками терзаются - не есть твердыни веры? Ты огнём и сталью разишь врагов, мы словом и молитвой людей спасаем, чертей разгоняем. Какие ж мы соглядатаи? А?
- Выходит, что и греческие монахи и наши Государю служат?
- Мы Господу служим и никогда других господ не будет у нас, а Государю мы способствуем в защите веры и народов православных. Впрочем можешь нас и соглядатаями называть. Невелика докука.
Близился вечер и августовское солнце клонилось к закату. Ехали дорогой мимо столбовских полей, которые уже начали желтеть, словно напился колос солнца. Где-то рыжела рожь, в другом месте полоскался ветерком овёс, а вот стоит плотным строем пшеница - некогда острые её пики колосьев начали уже клониться к земле.
- Разве плох урожай будет?
- Плох. Да... год не задался. Но видишь Григорий поля эти? Тут вчетверо больше чем было ране. Не только на прокорм вольготный будет, не только на посев обильный останется, но и на продажу будет. Не скупо сеяно, не скупо возьмётся! Тяжела будет страда, но радостна будет зима. Тебе благодаря! При том же будь год урожайней - вдвое было бы боле зерна...
Помолчали каждый за своей думкой.
- И слушай ещё что... Булыга когда мне меньшого своего прислал и просил передать - не звать больше Волосырку этим прозванием. Теперь селом Григорьевым называться желают. Эвона как! Ну раз хотят - так тому и быть! Не скажешь слова против?
- Неловко мне. Невелик я - чтоб так по имени моему сельцо звать.
Натянув поводья как-то неуклюже монах развернул повозку.
- Вот что Григорий... Что хотел тебе сказать - сказал, что хотел показать - показал. Правь-ка к жёнке своей молодой, а я пойду до Кимр. Дорогою молиться хорошо!
Не дожидаясь ответа Филофей бросил поводья, спрыгнул и был таков.
- Отец Филофей! А как же монастырь? Братие ждёт же?
- Они тебе всегда рады, они тебя всегда ждут! Подождут ещё маленько, пока сам не соберёшься. Что ж думал, я тебя туда силком везти буду?
- А повозка?
- Что повозка? Отец Нестор что ж пешком в такую пору пойдёт? Он-то не ходок!
Филофей обернулся и пошёл к Мосткам, к Кимрам.
- Спасибо, отец Филофей!
- Богу, Ему спасибо!
Радостное волнение витало в Волосырке повсюду. Девки уже давно нацепившие кокошники, ленточки и шитые бисером сарафаны пели, радовались, а завидев возвращающегося на бричке Григория стали славословить ему. Все мужики сплошь в белых рубахах, бороды расчёсаны, лица светятся.
- Как ангел с небес - вот каков отец Феофил! И вроде как не были в храме, а всё равно как будто у престола Божьего стояли и Слову Его внимали! Чудо, как через слугу Божьего подаётся благодать!
- Тьфу ты, дурья бошка! Не Феофил, а Филофей!
- Да разница-то кака? Всё одно божий человек!
Мэри, в отсутствие Григория баловавшая Рюзгара, по которому соскучилась, увидела бричку уже когда он сошёл и крестьяне облепили его. Ещё немного и они его на руках качать начнут от несказанного счастья.
- Ну што, назвал отец Филофей нашу Волосырку сельцом Григорьевым? - первым делом спросил Булыга.
- Как есть назвал, Емельян Прокофич!
Кругом закрутилось, завертелось - мужики чуть только в пляс не пустились - да и то от того лишь, что ни у кого не оказалось ни рожка, ни свирелки.
- Заживём! Ух, заживём! За тобой, Гррригорь Онисимович, ну как за каменной стеной - покойно и тихо! - старший Ольшанский едва говорить мог от распиравших его чувств.
- Но, заполошные, барина загубите такими суётами! Давайте уж к столам!
Быстро, споро раскидали по мискам небогатую, но густую похлёбку - чем Бог послал. Поставили квас, принесли холодных ягодных морсов - земляничного, малинового, клюквенного... метнули пару свежевыпеченных хлебов - скорее для виду, чем для насыщения - зерна уже не осталось к августу - последнюю муку смололи. Что эти два каравая для такого множества народу? Зато квашенной капусты было вволю, да и рубленины* всякой - вдосталь. Отцу Никифору и Прохору Якшенину налили молока - особое почтение. Старый нехристь теперь вошёл в почёт, и уже не позволял себе прежних вольностей, зато и обычная его сутулость пропала. Церковный староста как никак. И нет ещё ни стен ни даже подклета, а всё одно - староста!
Молодых хозяев посадили на почётное место и потчевали особо - на выбор - грибная наваристая глазуха**, либо же якшенинская уха из щучьих голов.
Теперь ко всему прочему - к завершению сенокоса, к скорому началу страды, и устройству барского дома добавились приятные хлопоты по устройству храма... Разговоров было только о том, как и что нужно делать и кто что готов сделать для церкви Божьей. Григорий и Мэри рассказывали где какие храмы видели. Рассказал, и дед Якшенин о всём, что видал в Польше и в Смоленске. Но более всех знал конечно же отец Демьян, который бывал во многих монастырях, городах и весях. На все эти рассказы люди дивились и гадали - как же лучше им их деревянную церковь обустроить, да как в ней служить.
- Не будет недостатка в служителях - братии нашлют с монастыря, службу поставят, то дело не хитрое - не впервой нам это, - важно поучал отец Демьян. - Вот отец Нестор ли с Богоявленского собора, аль с Воскресенского кто-то, а в том деле помогут. Другой разговор кто иконостас сделает, кто утварью поможет, кто облачением? Сё больших денег стоит!
- Откуль же нам такеи деньги-то взять?
- Кору снова жрать будем, а денег добудем! - воскликнул кто-то.
- Ну вот ещё! - Григорий встал и чинно, как подсмотрел у Ртищева, с выговором произнёс: - Мы во-первых должны найти нашему храму здателя, или как говорят учёные мужи - ктитора. Того, кто благо во имя Божие сотворит. Ну и я из своего достатка что-то могу дать. Мы же не обеднеем ещё более, Мэри, коли постараемся для сего здания Божьего?
- Не обеднеем!
Озорные глаза говорили стрельцу, что Мэри вот-вот отпустит шуточку насчёт коры или шкуры, денег-то в семейной казне уже почти и не осталось... И сам он уже прикидывал что из своего небогатого арсенала сможет повыгоднее сдать в лавку.
- А во вторую голову - Господь не оставит! Не чаем откуда помощь придёт, но уверенный я о том - будет помощь Всевышнего!
Все согласились и закивали. Бабки всё не нарадовались "Младой, а смори-ка как баско речёт, как себя держит! Наш-то далёко пойдёт!"
Солнце уже коснулось края земли за Кимрами, вот-вот нырнёт в Заволжье. Но ещё долго не стемнеет - лето ещё баловало. Хворь наконец отступила. Жжение одно время бывшее нестерпимым теперь только разливало тепло и клонило ко сну. Раскланявшись, забрав Мэри он вернулся в свежесрубленные хоромки, уже легко поднялся на второе жильё и с удовольствием растянулся на лавке у стены. Мэри присела рядом и стала гладить его по чёсаным, но всё-таки давно не мытым волосам.
- Милая Маэл Муйре, как же хорошо, что ты рядом. Нет больше хлопот... Можно просто жить и ни о чём не думать. У меня ведь до сих пор никогда ещё такого не было - чтобы вот так просто жить...
- Как рана-то твоя? На поправку? Не тревожит?
- Совсем всё хорошо. Ты рядом! Какие ещё раны?
Она положила его руку себе на живот.
- А вот чуешь? Бракается!
- Ой, да ну! Рано ж ещё! Или нет? - Григорий подскочил, сел, стал нежно и осторожно пытаться уловить хоть бы один толчок. - Не-не, чудится тебе! Но как же я по вам обоим соскучился!
Рана Григория была горячей, но Мэри как-то сразу успокоилась ощутив здоровый, задорный жар. Скоро, скоро на поправку!
Она обняла своего любимого мужчину и стала нашёптывать ему на ухо по-английски какие-то стихи - древние баллады. Она знала что он любит просто слушать её едва уловимый вкрадчивый и проникающий до глубин души шёпот. Ничего не понимая в этой речи - дикая смесь старо-английского и ирландского не поддавалась его слуху, он и не собирался вникать. Лейся, лейся дивный ручеёк!
- Ты словно чары на меня напустила - так хорошо и спокойно никогда ещё не было... Что это за стихи?
- Это наверное и не стихи - рифмы почти нет, но помнятся они отчего-то очень хорошо. Баллада о Тристане и Изольде.
- Кто это?
- Это история великой любви и великой глупости. Любовь у нас будет такая же, только больше! А глупостей мы никогда не позволим себе совершать, - шептала она по-русски. И было удивительно от того, что в шёпоте акцент совсем не чувствовался.
А мужики и бабы гуляли, праздновали снова дотемна - и не разошлись бы до самой зари не будь завтра новых хлопот.
==========
Преображенье Господне - 19 августа.
"Помыслы в сердце человека - глубокие воды, но человек разумный вычерпывает их".* - книга Притч 20:5
"И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут." - от Луки 12:48
Рубленина - салаты, в основном из овощей с добавлением ягод.
Глазуха - каша из ячменя с горохом.
Оценили 17 человек
39 кармы