1663. К Вязьме!

Утром, спозаранку, Григорий взялся писать Богдану Хитрово - голове Дворцового Приказа. Солнце только собиралось выглянуть из-за окоёма, и его трепетная засоня ещё не думала просыпаться. Поэтому Григорий старался сидеть тихо как мышка, чтобы не порушить её беспокойного сна. Сам-то он снов почти никогда не помнил поутру, а вот Мэри часто рассказывала настоящие захватывающие дух истории. Поэтому и берёг её сон особо строго. Открыв шкатулку и достав письменный прибор он положил чистый лист бумаги перед собой и начал:

"Достопочтенный Богдан Матвеевич! Великая нужда заставляет меня, вашего верного слугу, потревожить Вас, бо нужда моя отлагательства не терпит, а к кому иному обратиться не могу ввиду прекрайне, вельми и зело щекотливого дела. Так уж Всевышний судил, что весною мне жаловали землю - пустошь с одной деревушкой и починками - сущая безделица. Пришед в свой удел обнаружил здесь неустройство, нищету и даже отчаяние средь людей крайне обременённых и донельзя измученных тяжёлым беспримерным трудом, который их не всегда может прокормить. При том часть моих холопов бежали на Дон, не желая обременять других на сей скудной земле. Не от норова своего бежали, но от крайней нужды, почитай от смерти. Осмотрев хозяйство я потратил на него свои последние сбережения и купил и посевное зерно и на прокорм, взял скотину и мелкую животину, чтобы облегчить жизнь людям православным. Простил им долги и оброки мне причитаемые. После сего вынужден был отъехать по делу Государеву и вернулся только недавно.
Дела у моих пустошан поправились, люди стали бодрее и веселей, а виды на урожай вселяют в сердца их надёжу на жизнь хоть бы в малом достатке. Однакож вчера прибыл к нам некий стряпчий Митрий Дамаев от Вашего, батюшка,  Приказа дьяками снаряженый сбирать пожилое и тягло тож. Окромя того он привёз грамоту на взыск стрелецкого хлеба, полоняничных денег, подводную повинность и мостовую деньгу тож взыскает от нас. Прибыв не назвался и говорил крайне неучитиво, а холоп его поперёк слова моего лез за что был бит. Напуганы, явились и мои крастьяне с батожьём и вилами. Бог весть что бы было коли ярыги начали палить в них! Наново испрося со стряпчего грамоту я увидел подорожную и успокоил людей, которые считали ярыг чуть ли не татями, а некоторые и чертями по суеверному своему нраву. От сих податей и повинностей не отрекаемся - уплотим обязательно, но прошу повременить пока урожай хотя бы не продадим. Ныне нам и стрелецкий хлеб не сдать, а к осени будет. Скоро жнивьё, а на мясоед и мясо к столу стрелецкому будет.
Кроме того я по приезду в Москву продам часть своего скарба - как-то ненужные пистолеты, корысти боем взятые и протч. 
Но пока сие не то щекотливое дело, о коем прошу Вашего заступничества, хучь со взыском причитаемого ещё раз прошу повременить.

Не открыто мне то Богом, ведомо ли Вам, Богдан Матвеевич, что происхождением я из стрелецких детей, но сбившийся со стези прямой какое-то время ходил путями неправды и чинил ближним зло, не боясь ни Всевышнего нашего Царя царей, ни ангелов Его. Однакож стараниями Фёдора Ивановича Шаховского и Фёдора Михалыча Ртищева, Тимофея Матвеича Полтева, а так же и Вашей милостью исправился я и стал слугою царёвым. И вот когда я прибыл в удел свой подле селения и починков крутилась ватага татей, а ватаманом у них был мой старый знакомец по грешной жизни Голоштан, зовомый ноне Петькой Зубом. Он держал в страхе всю округу, но признав мя дал зарок, что не станет боле чинить безобразий. Любой, кто люд сей разбойный встречал, ведает, сколь ничтожно слово данное ими честным людям. Так и сей Петька Зуб нашёл отговорок чтобы нарушить своё слово и когда стряпчий Приказу Вашего возвращался от нас - сей ватаман с шайкою напал на стряпчего, ярыг и холопьев и побил их. Полонив стряпчего и одного из ярыг остальных он гнал до Талдома и чуть только не убил. Также он побраз всю казну, что была при твоих людях, оружье. Сей тать, известный всей округе скорой расправой со служивым людом всё ж захотел получить выкуп за стряпчего. Отец Диомид известил меня, что просят укшуи четыре ста рублёв серебром, чего в монастыре и у меня нет. Однако ж сему разбойнику и его людям я посулил полное прощение ежели они стряпчего спустят с рук, а свои грехи великие искупят кровью сражая ляхов во славу Государя и веры Православной! При сём я никто чтобы такое сулить, а дело сие только Государю мочное. А ручательство за самого ватамана Зуба я и игумен монастыря Власьевского отец Диомид дадим, бо он клялся нам целованием креста, что буде воля Государева его миловать он всё, что потребно исполнит. Отец Диомид и братие вседневно молют Всевышнего о прощении грешников сих и я с ними заодним. Посему Христом Богом прошу смилостивить царя-батюшку Алексея Михайловича над нами холопами его недостойными, и над сими душами пропащими, что полны раскаяния и рвения послужить Государю и Господу животами своими.

Что разбойный этот люд раскаивается знаем из того, что они без всякого прекословия спустили и стряпчего Дамаева и его ярыжку, вернули им всё отнятое и не медлили с тем. Видит Бог и я никакого умысла воровского супротив царя-батюшки не имею, а пекусь лишь о благе его к вящей славе Божьей!

За сим прощаюсь и чаю Вашей защиты перед Государем. Сам бы явился пред Ваши очи с челобитьем, да надобно мне выезжать к войску, бо как писал мне Тимофей Матвеич литвины с Пацем во главе уже вышли на нас, а команду над сотнями в Осьмом приказе принять некому.

Пришлось испортить семь листов прежде чем клякс и небреженья в письме удалось избежать. Буквы получились ровными, строгими, и Григорий сам залюбовался своим полууставом. Он знал, что если Хитрово решится такое письмо показать царю, то Алексей Михайлович прежде чем приказать прочесть его обязательно взглянет, как писано. И увидев ровный, круглый и крупный гришкин почерк обязательно умилится. А раз так, то считай и дело решено!

Опасаться стоило лишь того, что последующим известием, что Митрий Дамаев сошёл с ума вся задумка будет испорчена, но тут уж делать было нечего - так уж Всевышний судил.

Внизу на первом жилье богатырским сном спал Илья, прибывший поздним вечером. Он храпел всякий раз, когда поворачивался на спину и спасенья от этого храпа не было кроме как закрыть крышку проёма лестницы. Теперь же приподняв сосновые доски Григорий услышал храп не приглушённый, а ярый и отчётливый. Быстро слетев вниз он толкнул Илюху и храп сменился сопением - медведь перевернулся на бок и сладко зачмокал во сне.

Всюду уже вовсю горланили петухи, пытаясь переорать соседских; взлетая на плетни и ворота, на навесы и крыльца они надсадно сообщали соперникам - "Это-моё-мес-то! Не-суй-ся!" Григорий вслушался - нет-нет он слышал даже ольшанских горлопанов, которые были не так уж и близко.

Умывшись и  совсем уж проснувшись, недолго, но резво размял мышцы и кости. В утренней прохладе уже можно было купаться как в Волге - ветер освежал не хуже. Немного постоишь без дела так и озябнешь. Разгорячённый утренними упражнениями Григорий отметил, что рана больше не беспокоила, разве что немножечко тянула ещё. Но это было даже приятно, как-то томно. Сила в руке восстановилась, он легко орудовал бердышом приводя в восторг всю ребятню обоих полов - ребята сбегались посмотреть на удалого стрельца. Выкованный Кирьяном бердыш был и легче и удобнее григорьева приказного, и это позволяло показывать настоящие чудеса ловкости. Шалопаи насмелившись, его уже давно звали "дядькой", а он только смеялся в ответ и был совершенно не против.

- Дядько Григорий, а ты Рюзгарку будешь гонять? Можно меня в седло?!

- И меня! И меня! И меня! Нет меня! Я первый сказал! - сразу заголосила вся орава.

- Но-но, головастики! Никаких "в седло"! Спужаете мне коня, как на ем воевать буду?!

- Не спужа-а-аем! Ну пажа-а-а-луста!

- Урочные дела все сделаны? Вон смотрите - Минька о Рюзгаре заботится - всегда его радует чистой водой колодезной. А вы чем, карапузы?

- А я Рюзгарке и Каське дичку рвал! Они дичку хрумкать любят!

- А я овёс уже молотил! С тятькой во-о-от таким цепом!

- Но всё одно, нельзя в седло. Гикнетесь вниз потом ходить всю жисть горбатым, аль хромым придётся. А то и сразу на погост! Нет!

- Ну как же так?!

Чуть погодя на завалинку выполз погреться Илюха. Всё-таки в дому было холодновато - осень уже подкралась и вот-вот ворвётся с дождями и ненастьем. Он умылся и теперь сидел млел на солнышке укутанный в одеяло, которое почти и не грело. Подсев рядом Григорий стал выспрашивать как дела в Москве, как идут торги и что творится с деньгой.

- Деньга дешевела до лета, а летом поменяли всё взад-назад - медь на серебро и готово. Сейчас другая напасть: ушлые негодяи  навыкли медные монеты серебром покрывать. С виду не отличишь, а серебра в той монете хрен да нихрена. Аврамий Лопухин со своими молодцами занаряжен на то дело - ловит по всей Москве, да только без толку. Штук пять поймал - теперь висятся на Ивановской площади, воняют уже какую седьмицу. А одного поймал немца англицкого - тож повесил, хоть вся Варварка на ушах стояла, за своего биться грозились. Ну и самое-то чудное, что один из лопухинских на сём воровстве попался. У него той монеты на двести рублёв нашли! Так-то!

- Какой конфуз!

- Мало конфуз, так ведь не просто стрелец попался - из первой, лутшей сотни лопухинской! И кто? Десятский! От ведь!

- И што не дрогнула рука у Авраамия?

- У этого не дрогнет... И глазом не моргнул, и ухом не повёл.

- А про Осьмой приказ что бают?

- Мартьяша сдурел совсем. Пьёт по кабакам как перед Судным днём 0 сбереженья свои размотал... Дерётся! Немцев каких на улице увидит - лупить принимается. На знакомца твоего наскакивал, на маёра Гордона.

- Вот как? Шельма какой! И что Гордон?

- Шкотский маёр ему конешно зуботычину наладил, да всё одно Мартьяша ему кафтан в полукафтан переделал. Лапища-то сам знаешь! - Илюха склонился к Григорию и шёпотом поведал. - Дело со Смирным до царя дошло. Он Мартьяшу велел тайно розгами поптотчевать, батогами угостить, но без огласу. За заслуги былые бережёт полуполковника вашего. Царь к Смирному со всем уважением и сокрушается, что такой стрелец пропадает. Шибко на него жалуются все!

Илья рассказал про военные слухи, про удачный торг с кызылбашами и степняками и про то, что протопоп-расстрига Аввакум со своими сторонниками снова народ начали смущать.

- Допрыгается Аввакум, срубят ему бошку что твоему Калитве. Попадётся Полтеву, а у того сказ недолог. Не посмотит, что бывший царёв любимец и товарищество с Государем водил, - заключил Илья, важничая.

- Ну а сам-то Полтев как?

- Пузеет твой Тимофей Матвеич. Сколь можно уже, скоро пояс царёв, что за службу беспорочную даден надевать не сможет! Куда годно? Лошадь под ём страдает, аж вены на лбу вылазят!

- Ой, не ври!

- Если и вру, так мало-мало. Одышка у Матвеича, а на караул когда стрельцов ведёт смотришь уже на лавку присел - ноги-то не казённые, не несут. Сядет в Успенском, в притворе, и носом клюк-клюк, кемарит. Утрудился, стало быть, брюхо-то своё носить!

- Тьфу на тебя, Илюха! Что за дичь несёшь?! Тимофей Матвеич боевой мужик - и тебя ещё в мочало, надо будет, превратит.

- Ой-ой-ой! Ежели только пузом даванёт - тута не спорю, хана мне с разу!

Илюха подтрунивал над полковником вполне добродушно и Григорий совсем не обижался на него.

В доме обнаружилось шевеление, стрелец поспешил наверх и подхватил на руки спускавшуюся по лестнице Мэри.

- Марья Петровна! - воскликнул Илюха, приветственно улыбаясь, - Совсем сиянием своим нас ослепляете! Я думал солнце взошло, но то была, кажися какая-то жёлтая Луна, а Солнце вот оно только нас радовать почло!

- Илья какой галантный кавалер стал! Вот что Немецкая слобода с людьми православными делает!

- Да куда уж мне до Григорея! Вот он как стихи сплетать почнёт, как почнёт, дивлюся - откуда так выучился? Мож ангел ему шепчет на ухо?

- Зачем мне ангел, коли у меня вот дочурка Божья прям в руках? Она ли не источник вдохновенья нескончаемого? 

- Верю, но не совсем. Давай слагай виршу! Докажь! - хитро прищурился Илья.

- Мою малышку Мэри прозвали Майл Муйрэ
  За сердце золотое, за свет, что льёт везде
  Она сияет утром, она сияет днём
  И ночью бы сияла, да спит в дому моём!
  Повсюду, где ни ступит, всё тянется к рукам
  Моей малышки Мэри, ей рады здесь и там!
  А коли кто рассердит - сверкнут глаза её
  И вмиг испепеляют негодное гнильё!
  Уста её как алый, прекрасный алый мак,
  В очах задор и юность, а в сердце Бога стяг!
  Её носить потребно лишь только на руках,
  И целовать вседневно вот так, вот так, вот так!

Илюха всегда стеснялся когда кто-то при нём целовался и только успел пробурчать:
- И в самом деле, ты вития знатный, Гришка. Как свиваешь так?
- А Илюха-то у нас оказывается стесняется! А давай, Гришуня, цоловаться всё время?! Илюха-то, поглянь, красный как рак! Что твоя девица чепурная*!

- Марь Петровна, ну што вы в самом деле! Не по Христу так целоваться у всех на виду-то! Мальцы ж вон! Мелюзгу к чему приучаете?

- А как же "приветсвуйте друг друга лобзанием святым" - разве не так в Солунянах писано? А и другое место с Писаний "Приветствуйте друг друга лобзанием любви" - разве сие не слова апостола твердокаменного?

- То не то! Другое! - отмахнулся Илья, всё ещё смотря в сторону.

- А ты, Илюш, вот сам посуди - Гриша мне такие вирши сложил, а я его не отблагодарю? Обязательно нужно поцоловать! Нет разве? Да за каждую строчечку! Чмок! Чмок! Чмок! Нельзя витию без вознагражденья оставлять! Он от этого заболеть может, а разве нам нужны больные витии? Кто нас радовать будет?

- Вот мы тут рассуждаем, а у меня ужо в брюхе бурчит. Меня вообще будут кормить в ентом дому? Или ложись подыхай с голодухи? - Илья изобразил недовольство, похлопывая себя по животу. - Три дня в двуколке трясся, чтобы помереть смертию постной... а они тут целуются...

- Тогда дуй умываться, да за стол!

За трапезой всё больше молчали, особенно Илья. Ему и некогда было - он метал. Да и без привычки за столом говорить. Но к завершению завтрака Мэри разлив мужчинам и себе морс завела неожиданный разговор: 

- А что означает это названье "Смоленск"?

Когда Григорий видел, как глаза Мэри становились круглыми, удивлёнными он уже чётко знал - она готовит подвох.

- Ну... Смоленск произошёл от племени смолян, что жили в сих местах... А название их смолянами понятно и без всяких пояснений - курили смолу, вот и прозвались по сему ремеслу.

- Это я поняла уже давно. Но ведь смотри - Брянск, Курск, Смоленск... названия ведь похожи друг на друга окончанием. Неужель оно не значит ничего?

Вот значит что Мэри приготовила! Вот значит какая загадка загадана и попробуй отгадай...

- И ведь в Москве это странное "ск" тож есть. Что за "ск"? Зарайск, Можайск... Ведь иногда говаривали Зарай, Можай, - продолжала Мэри.

- Зато Козельск никогда не говорили "Козель".

- Почём знать? Может и говаривали "Козел"?

- Мэри! - Григорий взглянул в эти прекрасные круглые глаза. - Мэри, если любишь меня. не мучь! Говори уже, а то я сгорю сей час от стыда, что не знаю того, что ты, краса земли ирландской, вызнала.

- Это навершие слова, этот кусочек означает "скоп", то есть скопище людское.

- Что? Скоп? Правда? А откель знаешь?

- Это мне дедушко Якшенин сказывал. Он знает точно, от дедов своих переял.

Григорий почесал голову не зная верить её словам или нет.

- До того как появилось слово "град" было повсеместно слово "скоп". Люди жили себе и не думали в этом скопе строить стены. Не от кого было защищаться. А город городить стали уже потом. Вот и остались эти скопы в именах. А там уж и дале пошло, по привычному. Вон у сербин до сих пор город есть Скопле... А вече у них называется скопщина.

- А чего ещё дед Прохор поведал?

- Ну, он много чего порассказывал. Как Русь варяги звали знаешь?

- Дык енто любой, кого ни спроси знает - Гардарика, страна городов!

- А не тут-то было! "Гард" - это не город по-варяжски, а крепость, острог, стража, как впрочем и по-русски тоже - "град" это "ограда". Скорее замок, чем город. Город по-варяжски - "бург" альбо "берг", а у нас в Ирландии "бургеанне", у англичан "боро". Если бы Русь они звали страной городов, то это была бы "Бургорика".

Стрелец снова почесал голову, поскольку совсем сбился с толку... Артемий Палыч совсем другое ему рассказывал про старину. Илюха и вообще сидел как истукан и только глазами хлопал. Он-то на Мэри смотрел как на чузжестранку, хоть и ноне сродную, свойскую. Но теперь он уже и не знал что и думать - он его словно за пояс заткнула. 

- Нет, но... - попробовал возразить Григорий, да было нечем. Ни одной здравой мысли в голове.

Мэри его поцеловала и строго-настрого запретила "неткать" и "нокать".

- Некрасиво это - "неткать". Что ж ты, Гриша - раз не по-твоему, так сразу "неткать"? Смоленск - это скоп смолян. А вот ещё П-ск-ов есть... Никто ведь не знает откуда название такое - Псков - ну не от псов же... А если про скоп знать - так и гадать не надо. Был Скоп, а стал Псков.

- Прохор-то не так прост, как себя кажет. Выставит себя чудным стариканом, а сам всё видит всё подмечает, всё знает. Ай да Якшенин! И как его Филофей разглядел, да подметил? Воистину Филофей провидец, духознатец!

Илью собрали в путь-дорогу быстро. Лошади его сытые и отдохнувшие были впряжены в двуколку, самого обрядили в свежую просторную рубаху и для тепла накинув япанчу с заячьей опушкой. Хоть и кургузо Илья в ней смотрелся, да зато тепло. Не замёрзнешь в дороге коль дождь пойдёт.

- Челобитную мою чур лично Богдану Матвеичу в руки! - ещё раз наказал Григорий напоследок.

- Сделаю! Слово и дело государево до Богдна Хирово доведёт! - задорно ответил возчик и тронулся в путь.

Кирьян повертел в руках гленновский кинжал и хмыкнул.

- Дока и искуснник этот ваш кузнец. Даж в голову взять не могу как он тут серебро на сталь посадил. Крепко сидит, а видно что не наковано.

- Оставил бы тебе его, чтобы ты покумекал, да вот уже отъезжать мне пора, в Вязьму прибыть обязан к Столпнику* и ни днём позже. Литвин на нас идёт, Смоленск воевать собирается.

- Может и я...

- И слышать не хочу! Не хватало мне чтобы округа без кузни осталась, чтобы снова до Кимр мужики бегали к рудопортцам твоим.

Кирьян улыбнулся во весь рот и стал похож на кота, которому чешут за ухом - того и гляди замурлычет. То, что Григорий принял его мнение насчёт кимрских кузнецов ему страшно льстило.

- Я тут у Быкова жернова изъял из рук его... ослабевших... - и Григорий и Кирьян заржали аки кони, а когда слегка угомонились, продолжил: - Ты уж помоги мужикам меленку изладить, чтобы к мясоеду они уж сами могли урожай молоть.

- Сделаем! Давно хотел воротками да рычагами заняться, а то на топорах да косах так навык и позабудешь.

- А вернусь, почнём с тобой стволы пищальные клепать, тогда уж взаправду. С этих трёх, что мы сделали толку не будет - сам знаешь! Бить будут куда попало, да не в цель.

Отставив тяжёлую кувалду в сторону,Григорий снял фартук и нарукавники и с удовольствием расправил плечи. Нужно было ехать. Его уже наверняка ждали, ведь он объявил об отъезде, рассчитывая двинуться после полудня, а к вечеру быть в Дубне, где и заночевать у стольника Михаила Ильича Грязнова. В кузне с Кирьяном от отвлёкся от дум и хлопот, за что и полюбилось ему это время - махай себе кувалдой, да слушай как суровый кузнец тебя понемногу то хвалит, а то и поругивает за кривые удары. Потом Кирьян, конечно, всегда извиняется и Христом прощенья просил, но работали без обид - и Григорий понемногу навык в кузнечном деле. За одним он отлил себе почти пятьдесят ровных и одинаковых пуль, обкатал их и развесил на кузнецких весах, оставшись чрезвычайно довольным. Ему припомнилось, как совсем ещё недавно он тем промышлял литьём и даже стало немного стыдно, что стрельцы его хвалили за те отлитые на глаз, как попало пули. Сейчас, когда он понимал как эта свинцовая оса разит, он относился к этому делу со всем тщанием не пренебрегая "мелочами".

Простились с Кирьяном тепло, почти что по-братски. Кузнец долго ещё стоял под навесом, глядя вослед Григорию и благодаря Бога.

На единственной улице уже не Волосырки, а сельца Григорьева собрались все - и стар и млад. Пришли Татары - Осип со своей Татьяной и всем выводком ребятишек, коими водительствовал бойкий Акимка, пришли Ольшанские Андрей и Никита-Ходок со своими бабами и чадами. И Столбовы явились Марк и Ольга, держась чуть нелюдимо и скромно. Дед Парамоша приковылял, ведомый Горюном, за ними увязалась Масеиха, всё предлагая помочь чем. 

- В прошлый раз он тоже говорил, что осторожно станет, а вона что соделалось - едва живой вернулся! - уже обсуждали меж собой бабы опасность, что грозила Григорию.

- Ой, не говори! Мишку булыгинского нужно с ним наладить! - подначивала всех Марфа, одна из самых горластых баб деревни.

- Емельян? Ты уж Мишке бы наказал, чтобы Григорья Онисимовича упас! - требовала бабка Козлиха.

Разгорелся нешуточный спор и перепалка, где сельчане друг друга совсем уж не жалели. 

- Да где он, Мишка-то мой? В Москве, за домом глядит. Как он хозяйство барское бросит? На кого?

- А ещё эти тати с Григорием Онисимовичем едут. Увязались, пропади они пропадом! Их бы на кол, а не в войско! Совсем барин себя не брежёт! Ведь загубят его где-нибудь и будут таковы!

- Не каркай, старая. Самим боязно, а ты тут ещё... - сказал Никита Ольшанский бабке Фёкле. - Токмо молиться и остаётся...

Григорий собрал весь скарб, который мог ему пригодиться в дороге и навьючил Касиргу, которая фыркала и не желала ходить под вьюками. Того гляди кинется на спину и начнёт кататься. Мэри собрала и сложила всё съестное, а Танька и Наташка помогли ей уложить книги, сундук с вещами. Всё это погрузили в бричку, в которую впрягли Воронко.

- Мария Патриковна! Да нешто и вы уезжаете? - вскричала Домна Степановна всплеснув руками! Бабоньки, что деется-то!

Деревня гудела как улей. Мужики обсуждали отъезд хозяев и божились, что всё сделают справно, а бабы причитали и никак не могли смирится, что и Мэри покидает их.

- Ох, Мэри, нужно быстрее выезжать, а то слезам этим ни конца ни краю не будет, - Григорий был встревожен. - Что-то совсем наши пустошане к нам прикипели, отъезд прям как горе какое!

Наконец укладывать больше было нечего. Григорий взял из дома бердыш и карабин, что ждали своего часа и перекрестив и дверь, и весь дом, пошёл к сельчанам.

- Долго прощаться не будем! Война не продлится вечно - даст Бог к весне вернёмся да не одни, а с малым. Не поминайте лихом!

- Благослови вас Господь! - заголосили бабы.

- Ворогам спуску не давай, Григорь Онисимович, да вернись целым-невредимым!

Григорий обнял всех мужиков по очереди, хлопнул по мальчишеским ладошкам и вывел Рюзгара со двора.

- Чур не горевать! Бог с нами, кого убоимся?

Прицепив обоих лошадей - и Рюзгара и Касиргу - к бричке он сел в кузовок, приобнял Мэри, счастливую от того что уезжает вместе с мужем, и тронулись.

На Святом взгорке Григорий сошёл, поправил посох Филофея вогнав его в землю ещё глубже, и дальше двинулись к якшенинскому Затону. 

- Медку вот вам припас! - улыбался дед, сидя у ворот на небольшом бочонке. - Лучший в округе, донниковый, душистый! Не раз ещё меня добрым словом поди-ка вспомните!

- Вспомним, обязательно вспомним. А ты уж тут без нас церкву ставь как Бог на душу положит. Отца Диомида и отца Нестора зови - пусть помогают советом и делом. А если что издержать придётся - бери в долг смело. Бог не оставит нас в позоре, посколь дело Ему угодное делаем. Надо лес - руби сколь надо и не смотри на тиунов да злопыхателей. Приеду - рты им позатыкаю!

- Не бери то на сердце - управим в лучшем виде. Царю да Руси служи, ни о чём не тужи. да Марье голову кружи! - улыбнулся Прохор.

Мэри поцеловала Якшенина снова подёргивая его за бороду.

- Не болей тут! Лады?!

- Лады, ладушка, лады! Некода нам болеть - вон сколь делов-то! - Якшенин заплакал, махнул рукой и не оглядываясь пошёл в свою халупу не в силах вынести расставания.

Двинулись к Мосткам, перебрались на ту сторону Волги и через Кимры пошли на Дубну. Кимрку перешли вброд, подъехали к Вознесенскому собору, где теперь красовались златоверхие купола, недолго помолились и тронулись в путь со спокойной душой.

-Заметила, что Прохор черепушки с ограды поснимал?

- Ох ты! А ведь и вправду не заметила! Но заметила другое - сам переменился очень сильно. Другой стал...

Задумались и помолчали - перемены в деде Якшенине давали пищу для размышлений.

- Долгая война будет? - Мэри взяла вожжи в свои руки и чуть прибавила Воронко шагу.

- Никто не говорит сего. Ждали летом, но когда я был в стольном граде князь Шаховской мне сказал, что ляхи никак не могут уломать свой Сейм снабдить армию всем потребным и потому поход против нас откладывается. Но вот уже Полтев зовёт в Вязьму. Чего уж там литвин и лях надумали навоевать в зиму? Соплей? Обморозиться жаждут?

- Оденутся потеплее...

- Это мелочь. Лошадей чем кормить станут? У них-то лошади чистой крови, не наши бахматы. Они траву себе из-под снега добыть не смогут, а овса сколь с собой тащить? На весь поход? На месте кто им овса столько даст? Под Смоленском всё позорено, пожжено. Людей почти и нет, а поля этот год вряд ли пахали...

- Ну а наши как будут? Зима и наших не щадит поди-ка?

- Нам зима нипочём потому, что уж что-что, а с прокормом не будет никаких неприятностей. Обозное дело у нас хорошо поставлено, а даже летом ещё, пока войной ещё и не пахло уже на лугах подле Москвы телков нагнали - армии на убой, на харчи. Так за лето те телки весу нагуляли. Наши бахматы неприхотливы, но овса всё одно запасено в царёвых житницах - на три войны хватит. Царь батюшка в этом деле строг, зорко глядит! Самой ведомо какой он дотошный бывает.

Мэри прильнула к нему и долго ничего не говоря ехали. Было несказанно хорошо - листья уже золотились, а опадать ещё не начали, и зелени ещё было много. Вечерняя прохлада уже заставляла одеться потеплее, но это нисколько не мешало.

- А Зуб где нас ждать будет? Вся шайка с ним пошла?

- В Волоколамске договорились. Нам от Дубны до Клина день пути, от Клина до Волоколамска день, а вот сколь они добираться будут кто б знал... Вся там шайка аль нет, тоже в Волоколамске только и узнаем.

- Не отстанем из-за них?

- Не поспеют - дальше сами добираться будут до Вязьмы, а для них это нехорошо. Там войсковых много. Без нас им могут враз головы скрутить. Думаю они не дураки - поспешат, чтобы итти с нами, а не самим.

За Кимрами пошла местность малолюдная - ни починков, ни деревень, ни даже присутствия человека. Травостой был такой, что сена хватило бы на всех, но ни литовка крестьянина, ни горбуша монаха на касались этих девственных полян и лугов. Дорога хорошо наезженная, утопала в благоухании увядающих трав. Зелёный пожар полей уже стал местами тускнеть, высыхать, но пчёлы ещё кружили, собирая свой взяток. Лес то отступал от берега, то наоборот выходил прямо к Волге, и если он открывал для взора великую реку то виды открывались удивительные. На противоположном берегу лес стоял стеной - там и чащи были непролазные и поселений уж тем более не было видно. Раз только завидели дым поднимающийся над лесом - наверняка от избы какого-то рыбака, наподобии деда Якшенина.

- Шеннон, Шеннон, - шептала Мэри, которой Волга напомнила родную ей реку.

- А какой он, Шеннон?

- О, не он, а она! Совсем не такая! Порывистая, своенравная... Она настоящий ирландский дух в себе заключает. Никогда не знаешь когда и где ты сядешь там на мель. Там много островов, она бежит средь лесов и там строили отличные крепкие барки, которым нипочём буря и шторм, но которые довести до океана - это хуже чем зубная боль. 

- А почему бы не строить корабли прямо на берегу? Ведь можно сплавлять лес рекой?

- Не так-то это просто. Стоит пройти дождю и Шеннон начинает беситься, а спустя три дня она как тяжело больной - тиха и спокойна. Там так много заводей, затонов, рукавов, мест куда, если зайдёт плот или рассыпной лес, то уже точно не выйдет - так и уйдёт там ко дну. Ну и к тому же - хороший корабль строят из сухого леса, если его сплавлять - потом его нужно будет сушит и не один год. Дерево растрескается, скрутится. Половина придёт в негодность. Вот на Волге корабли строить - милое дело! Смотри какая она широкая, глубокая, спокойная.

На дороге встречь показались люди с котомками, узлами, в грязной, пыльной одежде. Унылое зрелище ничуть не удивившее ни стрельца, ни его половинку. 

- Делеко ли до Кимр, люди добрые? Спросил седовласый мужчина с утомлённым лицом изрезанным морщинами от невзгод и ударов судьбы. С ним было ещё пять человек - два мужика помладше и три бабы, одна из которых была совсем ещё юной.

- Шесть альбо семь верст. А на что вам Кимры? Куда дорогу держите?

- Да нам ба до монастыря али церквы какой-нибудь, чтобы с голоду не помереть. От войны бежим...

- От войны?

Мужик кивнул головой и остальные тоже. Они стояли смирно, спустив поклажу наземь и отдыхая. Ноги сбиты, спины уже у всех согбенны. Неподъемен груз скарба, да не бросишь.

- А мы наоборот - к войне спешим, боимся не успеть... будь она неладна.

Мэри сошла с брички, отвязала от вьюка суму с дорожными сухарями, достала творожники, что Домна Степановна приготовила в путь-дорогу и протянула беженцам.

- Угощайтесь, берите.

Мужик опирающийся на клюку подивился её нерусскому выговору, благодарно взглянул на Григория, на Мэри и передал мешок с сухарями одной из своих спутниц - видно хозяйке.

- Подкрепитесь и дорога легче будет. А как до Кимр доберётесь - обратитесь к отцу Диомиду, он игумен там на монастырском подворье. Скажетесь от Григорья Онисимовича, знакомцы путёвые - он вас и приветит. А поутру, коль охота будет поезжайте в моё поместье - сельцо Григорьево, что известно также как Волосырка - да и обживайтесь там! Люди там добрые, помогут, а там и посмотрите - понравится оставайтесь навсегда, берите клин, да живите. А нет - так дальше по весне можете итти.

Вместе с благодарностью на лицах людей вспыхнула надежда. Они не верили своим ушам и даже с каким-то недоверием было отнеслись сначала, но надежда пересилила, а затем и улыбки появились на измождённых лицах. Мужики стали благодарить, к ним присоединились бабы, и все они хвалили Всевышнего за нежданную-негаданную встречу.

Когда Григорий и Мэри тронулись в путь беженцы ещё долго смотрели им вослед и махали. Хоть и приятно было помочь людям в беде, а настроение стало тягостным. Сколько горя впереди! Так далеко война своими волнами разошлась, всколыхнула...

- Уже жалею, что тебе, любовь моя, придётся насмотреться по дороге. Вот поэтому-то никогда не берут женщин с войском.

- Я родилась в сапогах и с серебряной ложкой во рту! Всё будет хорошо.

- Мотри, голуба моя, не роди кого-нибудь в сапогах! Не хватало нам чтобы все в семье были вояками.

Тут-то Мэри понесло стремительным потоком мысли. Пророчество отца Филофея никак не давало ей покоя и она допытывала Григория что значит у русских "всё в серебре", удивлялась тому, что Григорий и понятия о том не имеет и высказывала множество самых разных предположений.

- Ты, Маэл Муйре, прям как Шеннон! Только что спокойная и такая милая была, но вот уже и поток и напор и того гляди коляску нам раскачаешь до порушения. Откуда нам знать своим ли умом Филофей судьбу предначертал, аль от Бога ему то открылось?

- Как это своим умом? Конечно от Бога!

- Ну а что ж - своего разумения у Филофея совсем нет? Не может он своим разумением тебе что-то гадательно предсказать?

- Своим умом - то уже не пророк!

- Маэл Муйре, так он в пророки что ль записан? Мне вот он напророчил, что я Писания прочту и не раз - так это разве такое уж удивительное дело? Вот давай лучше изловим Филофея и допытаем его - а что ж он сказать-то хотел? Если откроет - тут и спору нашему конец, а если не откроет - тогда и будем уже о пророчестве говорить. Не пророк он пока сие не сбылось!

За разговором путь казался намного короче, и только фырканье недовольной Касирги иногда вырывало Григория назад в рельность. Так уже почти на закате увидели Дубну и наплавной мост, что был перекинут на другую сторону реки. Григорий сошёл с брички, передав вожжи Мэри и она поехала вперёд, ловко управляясь с Воронко. Сам же Григорий взял Рюзгара и Касиргу под уздцы и повёл очень осторожно - он помнил что такое наплавной мост по Хамовному мосту на Москва-реке и боялся как был его драгоценные лошади не переломали ног из-за гнилых или выпавших брёвен.

- Кася, Кася, Кася, - успокаивал он суетливо пританцовывющую кобылу. Ей не нравилось идти по, хотя и достаточно широкому, но всё ж опасному мосту. Он покачивался на воде и это было очень непривычно. Плеск воды тоже не добавлял ей уверенности. Рюзгар, же уже привыкший к такого рода переделкам, шёл спокойно, полностью доверившись вожатому. Он если и косился на волжские волны, то скорее с любопытством, а раз даже хотел напиться. Мэри уже давно была на той стороне, когда Григорий ещё и середины моста не достиг.

Дубна на Кимры совсем не походила. Дома стояли и плотнее друг ко другу и встречались даже кирпичные и каменные палаты, а храм возвышавшийся над всеми постройками города был и больше и намного богаче Вознесенского собора в Кимрах. Сразу повеяло какой-то добротностью, а уж когда увидели мелкой булыгой замощённую улицу - стало понятно - городок зажиточный. На берегу Волги, чуть в стороне от других построек, увидели терема грязновской усадьбы.

Берег поднимался к Дубне отлого, а сам городок находился на остроге меж Волгой и речкой Дубенкой. И когда бричка въехала на улицу сразу наткнулись на постоялый двор. Вот так новость! И тем не менее Григорий намеревался сначала почтить стольника Грязнова, надеясь, что тому будет необременительно и  принять под своей крышей соседей.

==========

Симеон Столпник - 1 сентября по старому стилю. Праздновалось Новолетие и день поминовения Симеона Столпника.

Чепурной - чопорный

Картина Мещерского Арсмения Ивановича "Сосны на берегу" http://www.art-catalog.ru/data...