1663. Ангел Мести (Грязнов, черновик)

(Текст не вошедший в основное повествование - даже и не знаю стоит ли публиковать)

***

Михаил Грязнов вошёл в харчевню с незатейливым названием "Коловорот*", что притулилась к стенам Успенского монастыря. Глаза его осматривали помещение и посетителей, сразу распознавая завсегдатаев и людей случайных. Народу толпилось много и на него никто не обращал своих взоров. Одет он был более чем скромно, а на сапоги здесь было не принято обращать внимания.

- Эй, паря! - заорал один из пропойц, обращаясь к половому* - тащи браги!

- На што тебе брагу? Ты пропился ужо!

- Брагу и снедь! У меня есть кой чо! - настаивал пропойца.

- Кажи!

Мужик достал из-под полы оловяную флягу запертую в тиснёный кожаный футляр с вензелями.

У мальчонки загорелись глаза, он метнулся к распорядителю и договорившись обо всём с ним скоро притащил браги и брашна, что вызвало всеобщий восторг - завсегдатай позвал своих товарищей и всех их, называя "по кличкам и волокушам" стал потчевать.

- А вам что... барин? - мальчонка подскочивший к Грязнову, вдруг понял, что перед ним не простой посетитель, слегка опешил, но тут же нашёлся: - У нас сей час лучшие телячьи рёбрышки поспели! Угодно подать?

- Годится! И, можно найти уголок потише?

Грязнов сел в углу, который примыкал к кухне. Там никто не хотел находиться - поскольку было тесно и с кухни тянуло жаром, но зато из этого уголка хорошо просматривалось всё пространство харчевни. Сам не зная почему его ноги принесли в это убогое заведение он испытывал странное ощущения, будто здесь что-то должно произойти важное.

Тем временем пропойца, что и до того как стольник вошёл в зал был пьян теперь уже основательно набрался и стал нести околесицу, громко выкрикивая глупости и гнусности.

- Не угодно ли будет горячительного? - спросил снова подбежавший паренёк. - У нас есть "боярское вино", немецкие пива, и конечно царёва водка орлёная.

- Принеси-ка мне ту флягу, что ты сменял у того вот... - Грязнов указал на буянившего за широким столом забулдыгу.

Половой удивился, но тотчас исполнил.

Фляга была занимательна. Объемом до четверти; её пузатые бока не были мяты и тусклый старый металл не был ни поцарапан, ни пробит в тех местах, где кожа не прикрывала его. Крышка навинчивалась легко, а кожаная пробка внутри давно усохла и требовала замены. При том кожаный охват фляги, чехол, был нашнурован накрепко, шнуры от времени стянулись и задубели, заматерели. Коричневая воловья кожа вытиснена давным-давно, но напротив ожиданья тиснение не изгладилось от времени - видно работали по ней горячей матицей и под сильной давильней. Причудливая вязь вензелей была не русской, читалась с трудом и напоминала те ганзейские вещицы, что в изобилии торгуются в Новгороде на Посадской ярмарке круглый год. Дух в этой фляге разил нехороший, но в остальном то была старая, добротная вещица.

Парнишка сам с любопытством рассматривал и флягу и то, как Грязнов оценивает её.

- Залей-ка её уксусом, дружок да сторгуйся с хозяином по цене. Я готов её выкупить.

Половой кивнул и тотчас к стольнику подошёл целовальник, желая обсудить вопрос.

- Два рубля серебром за сию флягу хочу.

- Да ты с ума сошёл? Два рубля корова стоит, а тут фляга.

- Ну, воля барская! Такой вещи нонче не сыщешь. Старина!

- За рупь с четвертью я возьму, но только рупь целковым.

Хозяин ухмыльнулся, не собираясь торговаться.

- За рупь с четвертью она у меня прекрасно полежит. Это дело! Потом ещё дороже уйдёт.

- А откуль фляга? Не ворованная? Что это за мужик её притянул на мену?

- Этот-то? Это Егорка Мясин известный в округе гробокопатель.

- Что? Гробокопатель?

- Угу.

- Так фляга сия с могилы? Со склепа? - деланно "отшатнулся" Грязнов.

- Эт его спрашивай. Мне до сего дела нет.

Шайка пьянчуг уже начала горланить песни. Часть из питухов пела надсадно, с надрывом о своей горькой судьбе, кто-то тянул как попало, упившись, а над всем этим торжестовал голос Мясина выводивший басом свой напев. Его всклокоченная борода была усеяна остатками еды, взгляд мутен и зол, а движения размерены и размашисты. Вдруг он дал тычок в рёбра одному собутыльнику, другому наладил зуботычину, толкнул третьего и пошёл в пляс.

- Ух-э-э-э!

Вприсядку у него уже не получалось, но ему казалось, что пляс горяч и лих. Отлетел в сторону один табурет, чуть не задев соседний стол, где коротали время какие-то "презренные черносошники", он швырнулся вторым и третьим - но эти некому не помешали - просто создав грохот и откатившись в стороны.

Дубари, что сидели на лавке у входа не предпринимали ничего - дело житейское, табуретки выдержат, выдержат и рёбра. Сей час Мясин ещё пару колен даст, задохнётся, выматерится сдавленно и потребует добавки. Но вполглаза они на него поглядовали - шалый же!

- А ты узнай у него, лады? Смотришь и на рупь с полтиной сговоримся?

Целовальник хитро улыбнулся.

- А ну как вообще никак не сговоримся?

- И всё ж спроси. Сия фляга мне действительно без дела, а вот кто в округе могилки зорит  любопытно.

- Уж не из Разбойного ли? - криво улыбнулся харчмарь. - Решил моего питуха в застенок сволочь? Он меня знашь как кормит? Ого-го! Убыток один будет, коль докопаешься.

Грязнов посмотрел на целовальника пристально и тот почёл за лучшее убраться подобру-поздорову. Но от сердца у него отлегло - вряд ли этот с Разбойного. Скорее сам разбойник. Не сильно медля он послал мальчишку с новыми кувшинами браги, да потом и сам подошёл - справиться "всем ли Егор Данилов довольны?"

Мясин усадил хозяина за стол и стал нести какой-то пьяный бред. Даже в дальнем от них углу, где находился стольник было кое-что слышно.

- Ну а ещё там вещицы такие есть? - настаивал хозяин.

- Дох...рена, - питух поднялся с лавки и показал докуда похабным жестом.

- А далёко ли? Можешь скоро их добыть?

Если кто-то по-пьяни перестаёт соображать, то не тот случай был с этим гробокопателем. Чем больше он пил, тем более становился подозрительным и осторожным. Страхом это не назовёшь, скорее хитрость помноженная на желание не привлекать к себе внимания.

- Это я просил о тебе выспросить... - окликнул Мясина Грязнов, когда тот вышел вон из харчевни.

Громила упившись не хотел связываться с незнакомцем, но стольник грубо ухватил его за плечо, и развернув показал ему злотый времён короля Сигизмунда.

- Видал? Это я тут недалече нашёл, один из тайников разыскав...

Как ни был осторожен Мясин он удивился и алчный блеск сверкнул в мутном взгляде.

- О!

- Вот тут в грамоте... - стольник открыл футляр с письмами, недавно написанными им отцу. - Есть верное указание, где искать тайники "лисовчиков"...

Мясина как по лицу хлестнули от этого слова. Он замотал головой, старясь уйти от этого разговора.

- Что? Не веришь?

В ответ только мычание и испуганный взгляд.

- Вот же, видишь, ясно написано - у развилки трёх дорог стоит огромный дуб...

Неграмотный Мясин тупо пялился на палец, который водил по грамоте, не в состоянии понять что ж ему дальше делать.

- Я понял, что ты человек надёжий, знаешь тут всё... Помоги мне - долю от найденного дам! Разбогатеешь! Будешь кум королю. Слышал сколько тут по округе было пошарпано литвой, ляхом? Они когда грабили свозили в тайники, чтобы потом забрать, да не все тайники дождались хозяев. А у меня вишь - расписано где какие тайники искать! Верное дело!

Наконец негодяй стал поддаваться на посулы.

- Долю да-а-ашь?.. Какую?.. Треть да-а-ашь?!?

Дальше дело пошло проще и скоро гробокопатель с восторгом лез целоваться к своему нежданному подельнику.

Поутру поручив мужикам с харчевни впрячь Воронко в двуколку, стрелец нашёл Грязнова.

- Михаил Ильич, мы уже готовы тронуться в путь, вас только ждём! - Григорий расплатился за постой с хозяином трактира, где все они остановились.

- Пока мне след задержаться в Клину. В Волоколамске нагоню! Я-то налегке.

Вид у стольника был странный, встревоженный и какой-то растрёпанный. Обычно аккуратный и собранный Грязнов теперь был рассеян, как будто постоянно думал о чём-то своём, время от времени выныривая из своих мыслей. И при этом рука его то и дело касалась пистолета на поясе под полукафтаном.

- Не скажешь что задумал?

- Нет. Позже. Потом.

Григорий пожал плечами "Хозяин - барин!" и поспешил за уходящим отрядом даточных людей, что полчаса назад выдвинулись к Волоколамску.

Грязнов же скорым шагом направился к условленному месту, где на пустыре в тревоге и волнении уже отирался Мясин и несколько его молодых подручных.

- Тебе лет-то сколь? - без приветствия спросил стольник.

- На кой спрос учинил? - гробокопатель подобрался, весь напрягся, словно его спрашивал палач на дыбе.

- Это к тому я, что помнишь ли такие названья как "Воронье гнездо", "Марьяновские ключи", про коие писано в грамотах? Те названия от прежних жителей остались, мало кто их знает. Теперь-то всё инаково зовётся...

- А-а-а! Всё помню. Мне почитай двадцатый год шёл в те года, когда тут литва шалила. В разуме был, в памяти.

- Этих дармоедов зачем взял? Делить твою долю будут, не мою. Мне иные помощники опричь тебя не нужны. Управимся в два заступа, - сказал Грязнов как-то весело и подмигнул. - Я работы не боюсь, а когда дело такое как у нас - лишние глаза ни к чему. А лишние языки и тем паче.

Сомневаясь и колеблясь Мясин всё-таки отпустил своих подельников и те обозлённые ушли. То не скрылось от глаза Грязнова, что ушли они недалече, словно приглядывали за странной парочкой.

- Что, боишься меня? - стольник увидел, как глаза Мясина округлились и тот действительно испугался. - Не боись. Я Иржи Гегоцкий, сын одного из тех "лисовичков".

- Пан Гегоцкий? Неужели вы сын его?

- Не признал сразу, да, дурья бошка? Все вы, челядины, бестолочи!

- Вы уж простите, пан Иржек! Отца вашего сколь не видел? Не признал!

Грязнов ухмыльнулся, спесиво и презрительно глядя на бывшего польского холопа, которого даже вольная жизнь гулящего человека не переменила.

- Злотый, что ты видел из старого клада, что я вырыл в прошлый приезд. А сей час мы должны в урочище Воронье Гнездо найти золотишко Троице-Сергиева монастыря. Памятуешь как сие сокровище икали все кому ни лень?

Алчные глаза Мясина загорелись жадным блеском. Михайла Ильич увидел как от волнения у негодяя вспотели руки. Кровь прильнула к лицу так, что даже под загаром и грязью было видно, как он раскраснелся.

- Да что ты! Разволновался, что красна девица под венец влекомая! Отроем и сразу долю тебе без вранья и долю и волю!

- Пан Иржек, возьмите меня с собой!

- В Лепель?

- Да хоть к чёрту лысому на рога! Осточертела мне Московия - хоть вой!

- Признаться по правде отче мне за тебя слово молвил - сказывал ты ему жизнь однажды спас, когда сеча на Длинном броду была, а он стрелу в печень словил.

Мясин такого сражения и не помнил, и не участвовал в нём, и тем более не спасал Казимира Гегоцкого, но закивал кудлатой, нечёсанной головой.

- Отче до самого смертного часа о сём случае часто вспоминал и всё наказывал - "отыщи Гжегоша, воздай ему за службу верную". Хотел тебе Егор-Гжегош потом сие объявить, да к слову пришлось. Так что кроме трети клада сего ждёт тебя ещё награда в Лепеле - какую пожелаешь. С кем другим не стал бы я делить добычу сию, а с тобой не жалко разделить. Так-то.

Не верящий своим ушам гробокопатель расплылся в улыбке выражая чувства самые подобострастные, лакейские. Стольник настолько внутренне содрогнулся от такого самоунижения человека, стоящего перед ним, что хотел тут же прикончить его одним резким и неотвратимым ударом, но стилет так и не покинул своих ножен. Не время.

Бричка, что была нанята для такого случая ждала их у "Коловорота" и поспешив с пустыря они очень скоро оказались за городом.

- А батюшка ваш давно ль преставился?

- Считай уже пять лет как тому... По сю пору был бы жив, коли не пристрастился к зелену вину. Ох и любил поддать!

- Господа "лисовчики" все так! И я по старой памяти люблю в коломысло упиться.

- Тебе-то можно. Отче всегда говорил, что знает только одного человека, что не проболтается, если будет мертвецки пьян. "Это мой Гжегош!" Хвалился, что такой бравый боец с Лепельской вотчины вышел. О, сколь о рассказывал о походах!

- А что же? Что он рассказывал.

- Обычно всякое врал - как вдесятером тыщу московитов побили, как пятнадцать пушек отбили и утопили в Днепре, как Зарайск у Ляпунова взяли и порушили чуть разве не впятером с его побратимами. Правда как напьётся всякое страшное рассказывать зачинал.

Глаза Мясина расширились он был крайне возбуждён, его только что не колотило от услышанного и Грязнов понял - он точно нашёл того кого искал.

- Уж не знаю врал ли мой родитель или нет, но как-то они были в Дубне на постое и разорив там капище православное стали глумиться над иконами. Первым делом они сорвали драгоценные оклады, ну а затем стали стрелять в них и всячески рушить - на спор саблей разрубать, или что-то в таком духе. Когда же поп попытался отбить эти иконы его самого прибили к дверям и стали двери открывать и закрывать. А потом прибежала попадья - очень крупная баба, так с неё содрали одежду и на глазах ещё живого попа стали снимать шкуру. Так этот поп, до того не проронивший ни звука, ни стона стал орать и верещать как поросёнок, которого режут. Так вот отче по молодости тут с русаками расправлялся. Неужель не врёт?

- Не, так и было всё. Мы же были все пьяны в дугу, и от этих криков только больше веселились. Поп тот издох раньше своей попадьи. А шкуру с неё я и спускал, как сейчас помню! Эх, где мои годки былые!

Внезапно Грязнов остановил коляску, повернулся к мерзавцу и вкрадчиво, громовым шёпоптом сказал:

- Знал бы ты, как долго я Бога молил, чтобы он свёл нас с тобою!

Взгляд страшных карих глаз стольника настолько поверг Мясина в оцепенение, настолько потряс его, что у того прослабило брюхо и звучно отошли ветры. Пинком в плечо Грязнов столкнул изверга в дорожную грязь, спрыгнул сверху и ухватив за шиворот рубахи кинул с дороги как тряпичную куклу. В Мясине было больше шести пудов веса, но мститель настолько легко его метнул, что показался ему каким-то нечеловечески сильным исполином. Пытаясь подняться на ноги убийца не смог, лицо его исказилось гримасой и речь была нечленораздельной.

- К-к-кто т-т-ты? только и смог прошипеть он.

- Я-то? Ты жаждешь знать кто я? Дух мщения! Неужто ты думал, что совершив такое ты скроешься и земля тебя будет носить? Неужто ты думал, что кровь убиенных тобой не возопиет от земли и карающая длань не настигнет тебя где бы ты ни был? Одним лишь за гробом придётся ответить за свои дела, а вот тебе здесь в земной юдоли предстоит ответ держать.

Мясин смотрел на своего палача с неописуемым ужасом, холодея от мыслей о своей участи, но его попытки встать были безуспешны - ноги стали ватными, не слушались.

- Знаешь сколько людей вы погубили? Ведомо ли тебе, что я всё то перечитал и сосчитал все ваши деяния? Взвешено зло, которое причинили вы и найдено, что зло сие безмерно. А знаешь ли ты, что я ведаю всё, что вы проделывали со своими жертвами и, наверное, всё это я сей же час проделаю с тобою? Ты будешь здесь куском мяса, но будешь жить - поверь я был усердным учеником, учась у вас. Но... но у тебя есть возможность умереть легко и быстро.

Дотошный и предусмотрительный Михаил Грязнов уже шёл от брички с киянкой и огромными, страшными гвоздями не оставляя никакой надежды своему врагу.

- Ты помнишь отца Варфоломея, которого вы прибили к двери храма? Так вот - храма тут нет, зато есть этот дуб. Сколь ему? Сто лет? Больше? В любом случае он видел ваши зверства и был их свидетелем. Он-то и подержит тебя, пока я завершу своё дело.

Крик Мясина растерзал тишину и постепенно перешёл в скулёж, пока он не потерял сознания. Плеснув в лицо лисовчику из фляжки истязатель привёл мразину в чувство, и тот застонал.

- На вот, выпей, полегчает... - фляжка была наполнена дешёвым вином с уксусом. - Пей, а то может быть я боле тебе не дам.

- Убей меня...

- Ты уже мёртв. Давно мёртв.

- Чего тебе стоит?..

- Погоди-ка...

Грязнов отошёл к бричке и надел на себя подризник, накинул епитрахиль и достал большой золочёный крест.

- Ты сумасшедший... - простонал Мясин стараясь подняться на одной ноге, чтобы не висеть на руках пробитых гвоздями.

- Я? Быть может. Да! Я сумасшедший... И знаешь как я сошёл с ума? Я тебе расскажу. Долго-долго я читал скорописи и отчётные сказки, монастырские свитки о порушеных храмах и убитых священниках. Долго я вслушивался в стоны земли русской и узнавал, узнавал, узнавал и узнавал о ваши злодеяниях. Долго я молил Всевышнего разыскать всех тех, кто творил такое - коли хоть кто-то из вас ещё топчет эту землю. И вот однажды случилось странное, необычное какое-то неотмирное событие - Бог привёл в мой дом Ангела Мщения и я понял - мой черёд искать и карать. И с той поры я ни одного дня не было чтобы я не видел руку Божью. Она вела меня к тебе. На берегу Волги я видел сожжённые вами деревни - их мог заметить только мой глаз. Я читал о них и помнил имена людей, что там жили и там же умерли. Я видел деревья, на которых вы распинали ни в чём не повинных крестьян, пахарей-трудяг. Я своими руками находил в этих деревьях гвозди, что вы вколачивали в мозолистые русские руки, что не знали ни меча, ни лука, а лишь плуг. Как ты думаешь, что за гвозди держат тебя сей час? Неужто кованные русским молотом? Или польское железо пронзило твои кровавые длани?

- Чего ты... хочешь?..

- Я хочу знать всё. О каждом кто только может дышать одним воздухом со мной. И пока жив буду истреблять тех, кто повинен в погибели моей земли!

Лисовчик оступился и, повиснув на руках, взвыл, диким звериным воем оглашая окрестности.

- Готов ли ты встретиться с Создателем? Что ты Ему ответишь, когда Он спросит тебя о убиенных и замученных? Он за них свою кровь проливал, а кем были вы? Детьми сатаны? Ты перед лицом смерти - облегчи душу от греха.

- Ты не священник.

- Я - нет. Но этот стихарь-подризник и эта епитрахиль, они отца Варфоломея, что был убит вами. И поверь, он тут, он рядом, и он готов тебя простить коли ты скажешь мне всё. Кто из тех извергов ещё жив? Кого ещё земля носит?

- Дай вина. Всё скажу, всё...

Жадно глотая из фляги он ополовинил её и пил бы ещё, если бы Грязнов не сказал "Довольно! Говори!"

И Мясин начал долгий и жуткий рассказ подробно упоминая всех свои сообщников, вспоминая такие подробности, что и ему казалось он уже забыл. Он закрыл глаза и речь его текла размеренно, густо и мерзко, казалось, обволакивая душу, завораживая леденящими и сокрушающими словами. Было в этом рассказе что-то тяжёлое, веское, гнувшее к земле. Михаил Грязнов царапал на бумаге карандашом всё, что только мог успеть, каждое мало-мальски значимое слово, каждое имя и каждую догадку Мясина о судьбе других лисовчиков.

Сколько времени прошло? Целая вечность! А Мясин всё говорил. И говорил настолько войдя в поток собственной речи, что казалось он уже не властен остановиться, не может удержать льющееся слово. Мир перестал существовать - остался только этот дуб и они сами, друг напротив друга. Лошадь с бричкой пошла по дороге и скоро скрылась из виду, но ни один ни другой этого даже не заметили, как не видели они и проехавших мимо крайне испуганных тверских купцов, тревожно вглядывавшихся в их фигуры. Солнце скрылось за облаками, небо было готово заплакать дождём, но эта странная исповедь всё продолжалась и продолжалась. Весь ужас Смоленской войны и изуверств, последовавших за нею ложился на бумагу мелкими сбивчивыми и корявыми страшными буквами.

- Вот они! - то явились стрельцы стражники из Клина, ведомые купцами. - Правду реку, вот вам святой истинный крест, поп его к древу прибил вот такенными гвоздями! Распял!

Стража крадучись приблизилась, купцы же встали одаль, наблюдая и силясь понять что происходит.

А Мясин всё говорил и говорил и теперь уже стрельцы замерли, встали истуканами, поражённые происходящим на их глазах. Не в силах понять что творится подошли и купцы, вслушались и застыли, как соляные столбы, боясь шелохнуться.

Гробокопатель на мгновенье открыл глаза, но ничего уже не видел - перед его взором была только кровь, им пролитая, только совершённые им злодеяния и мёртвые истерзанные тела жертв. Он говорил всё более и более оседая, пока Грязнов не встал и не выдернул гвозди из его запястий, вызвав леденящий душу стон. И тем не менее стоявшие за спиной стольника люди так и не произнесли ни слова, ни звука.

Мясин сел спиной к дубу, опершись на окровавленную кору и продолжил свою чёрную повесть. Голос его срывался на хрипоту, стал отчётливо болезненным, но это не волновало ни его, ни Грязнова ни четверых свидетелей.

Где-то далеко ударила молния - Илья пророк нёсся по небу на своей огненной колеснице, распугивая суеверных грешников, и стрельцы с купцами вздрогнули.

- Хочешь ли чтобы грехи твои были тебе отпущены? - спросил Грязнов, когда лисовчик смолк.

Он не ответил и тогда стольник влил в него оставшееся во фляжке вино.

- Сие то же самое вино, что Христу подносили на иссопе.

- Я знаю, - прохрипел сожжённый в своей совести грешник. - Ты хорошо подготовился... Спасибо тебе...

- Желаешь ли быть прощён?

Лицо Мясина внезапно исказила нечеловеческая гримаса и он - мгновенье назад ещё бессильный, разбитый - вдруг встал стремительно и сомкнул руки на горле Грязнова, не взирая ни на пронзительную боль, ни на навалившихся на него стрельцов и купчин, ни на то, что его мутузили по голове так, что того гляди голова треснет как тыква от удара беспечного мальчишки.

Стольник ухватил больше пальцы безумца, и вывернул их, противопоставив нечеловеческой силе всю свою ярость и веру в свою правоту. Вдохнув полной грудью он крикнул прямо в лицо бесноватому "Изыди, дух нечистый!" и Мясин обмяк, осел на землю и изо рта у него валила пена. Как ни в чём ни бывало стольник развернул платочек, извлечённый из-за пазухи - маленький кусочек пресного хлеба он положил в рот простёртому на земле убийце и влил остатки вина.

- Живой? Фух, напужал, аспид! - выдохнул грузный купчина, расстёгивая однорядку. - Ах, с головы до пят пот пронял!

- Пока жив, - без тени каких-либо чувств в голосе сказал Грязнов.

- Что ж вы батюшка? Убить же он вас мог! - купец пытался заговорить, но стольник боле не отвечал. Он ухватил Егора Мясина - Гжегоша Мясцевича и положил под дуб, прислонив его спиной как и прежде.

Илья-пророк снова грохнул куда-то своей молнией и первые струи дождя пролились на землю, принеся с собой холод и свежесть. Крупные капли били по листве, рассыпаясь на мелкие брызги, но под огромной шапкой дубовых листьев было всё так же сухо.

Поправив окровавленную епитрахиль Михаил Ильич толкнул Мясина в плечо желая привести его в чувство, но тот лишь застонал. Собрав оброненые на землю листки с драгоценными записями, он свернул их в тонкую трубочку и вложил в кожаный свитовник, надёжно завязав тесьмой.

- Так что с ним делать? - спросил наконец купец, который был самым беспокойным и словоохотливым. - Это ж его на плаху волочь надо! Экий изверг!

Мясин словно услышал эти слова, открыл глаза и устремил взгляд на стоявшего напротив Грязнова. Во взгляде этом не было ничего - ни ненависти, ни боли, ни сожалений, ни каких-либо иных чувств.

- Как душу из меня вынули... - прокашлял он. - Была душонка гнилая... а теперь вот - никакой...

- Хочешь ли быть прощён?

- Нет, не хочу...

И стрельцы и купчины ужаснулись - впервые в жизни они видели такое, хотя всяких негодяев и мерзавцев повидали. На виселицах, на плахе, под судом все они молили о пощаде и о прощении грехов, а здесь... Что творится-то?

Грязнов развернулся и пошёл прочь.

- Идёмте! - повелительно позвал он.

- А как же...

- Идёмте!!!

Стрельцы суетливо похватали бердыши, припустив за Грязновым, смирной купец, не медля последовал за ними, а уж после этого и второй купец стал догонять. Встав на тракте они в последний раз взглянули под дуб и вослед за Михаилом Грязновым торопливо перекрестились троекратно.

- Всё! Преставился...

Молча пошли к Клину, поливаемые мелкими слезами дождя, когда в дуб со страшным треском, грохотом ударила молния.

==========

Коловорот* - игра слов "Около ворот".

половой - официант 

брашно - яства, всякая еда.

рупь целковый - т.е. рубль одной монетой. В противоположность рубль - начётный, т.е. рубль мелочью.

Лисовчики - лёгкая кавалерия, которой командовал Александр Юзев Лисовский. Служившие под его началом всадники не получали жалования из королевской казны, пользуясь правом грабить и мародёрствовать на захваченных территориях. Прославились крайней жестокостью, занимаясь, фактически, геноцидом. После смерти Лисовского в 1616 году в 1619 были фактически распущены, но во время Смоленской войны многие мародёры называли себя "лисовчиками".

стихарь-подризник - длинная, с широкими рукавами, обычно парчовая, одежда клира, надеваемая при богослужении.

епитрахиль - длинная лента, огибающая шею и обоими концами спускающаяся на грудь.