На Михея Тиховея - 27 августа - журавли шли к югу клин за клином: ранней будет зима. Чтобы явиться в Волоколамск хотя бы ввечор пришлось оставить обоз и двинуться чуть скорее. В закатных лучах солнца наконец увидали купола Николо-Богородского мужского монастыря, а с темнотой постучали в его ворота. Игумен без всякой проволочки определил всех по кельям, строго накзав чете молодожёнов друг ко другу через весь монастырь не хаживать, а Мэри и вообще почти запер под надзор старца-отшельника Илия, что обретался одаль всех в "нехоженном углу". По озорным глазам Мэри Григорий понял, что отшельнику придётся туго - баронесса Оффали наверняка ему устроит дотошный расспрос про старину, про житьё и про веру праотеческую.
Испросив дозволенья обернуться в город Григорий оставил пожитки в келье и оседлав порядком измученного Воронко метнулся в Волоколамск.
Городишко был поменее Кимр - дворов двести, да и те бедноваты. Торг уже давно был мёртв, лавки закрыты, люди с темнотой попрятались по домам. Только кой-где в незакрытных заволочных окнах виднелся мерцающий свет лучин. Обветшалый и разорённый город, порушенные стены на городском валу особенно угнетали после бодрого и крепкого вида Клина. Отыскать пристанище разбойников Петьки Зуба в таком маленьком городе не составило никакого труда - конечно же это был кабак, что располагался как раз напротив узилища* и губной избы.
Зубовские головорезы гомонили в пьяном угаре и кроме них никого в кабаке не было - даже завзятые местные питухи и ярыги кабацкие разбежались с приходом разудалой шайки. Целовальник и его подручные не смели им перечить, выполняя нехитрые прихоти лесных татей. В том, какого сорта эти люди никто сомнения не имел - на лбу их только клейма не стояло. Губной староста Волоколамска уже четыре дня ничего не предпринимал, чтобы этих молодцов повязать, хотя и стрельцы и ярыги в его ведении вполне могли с этим дело управиться и по Волоколамску поплзли слухи будто он с ними в сговоре.
Тем более удивились кабацкие когда молодой жилец государев войдя в кабак и оглядевшись в чадном, грязном помещении нашёл взглядом атамана, сидевшего в самом дальнем углу. Зуб, почти совсем трезвый, разве что слегка под парами увидев гостя вскочил, отринул прочь закуску и поспешил выбраться из-за стола.
- Да ладно, Голоштан, сиди уже. Здоров, что ли...
- Здорово, коль не шутишь. И не зови меня так - пошто позоришь перед моими людьми?
- Да они не услышат, глянь на них... Ну а как теперь мне тебя звать величать? Петька батьковичь? Аль Петром?
- Добуду хоругвь ляцкую, тогда и прозовёшь Петром, а на сей день и Петьки хватит. Что долго не шёл? Уже думал бежать с города придётся. Все косятся. А тут ещё вои с полка дворянского проезжали, так думал губной нас им сдаст на расправу...
Григорий кивнул на кабатчика:
- Много издержали из-за моей проволочки? Я возмещу, раз пробожился.
- А, хрень это, забудь! - махнул рукой Зуб, - Ворованное всё одно с рук сходит, не удержишь...
Григорий подозвал целовальника:
- Любоезный, люди сии под моим началом на ляцкую войну собираются. Народ немирный, не обидели ль тебя чем? Завтра отбудем в Вязьму на смотр, если что есть тебе отплать - вот самое время.
Целовальник, гадавший что за странный господин разговаривает с атаманом разбойников вздохнул с облегчением, сказался "во всём довольным", но серебряную полтину "за беспокойство" принял без возражений, благодарно откланявшись. Григорий наказал и целовальнику и Зубу головорезов боле не поить, а в снеди не отказывать - впереди было сто с гаком вёрст до Вязьмы.
На удивление утром бандиты были хоть и смурные, нечёсанные, расхристанные, но трезвые, и приехав за ними поутру Григорий велел всем, приведя себя в порядок, явиться к губной избе.
Губной староста несказанно обрадованный отъезду беспокойной шатии-братии, весьма удивился тому, что их подверстал себе такой молодой барин и ещё более удивился его чину полуполковника. В ответ на просьбу отправить молодцов в баню и накормить их перед выездом до отвала, он немедля справил всё в лучшем виде. Забрав из монастыря Мэри, позвав стольника Грязнова, Григорий вернулся в девятом часу и застал пасторальную картину. Осоловевшую с пережору банду уже достригали двое цирюльников, из запаса старосты им справили малиновые стрелецкие перевязи, а Григорию на дорогу из "стрелецкого хлеба" выписали двенадцать рублей серебром - по числу свёрстанных вояк. Половина Волоколамска сбежалось взглянуть как от губной избы отправляют этих бедовых, а в Воскресенском Храме уже правили литургию, благословляя исходящее воинство. Неожиданно в Григорию обратились двое ярыг, прося забрать их с собой.
- Эх, Григорий Онисимович! Лутших служак моих с со службы сводишь! Ну так тому и быть - коль возьмёшь, бери!
- Э, какие хитрЫе! На своём кошту ли служить будут? Дашь оружья довольно - возьму, ведь не с колотушками им на ворога идти?
- Есть у меня ручницы-пищальки, да худые. Бердыша мы не пользуем, разве что сулебами могу снарядить, да казной стрелецкой: порохом, пулями. Нам с Москвы шлют, а мы не страчиваем почти - так что этого добра у нас навалом, подставляй котомку. Ещё литавры могу дать и барабан малый - с той ещё, со Смоленской войны у нас в запасе без дела лежат. Да пимов по две пары - на зиму.
На том и порешили, собрались, перекрестились и в путь! Две подводы и бричка отбыли из Волоколамска как раз тогда, когда в него входил обоз из Клина. Григорий порадовался тому, что не остановились в Иосифо-Волоцком монастыре, задержавшись в пути. Дорога до Вязьмы катилась наезженной лентой, и чуть пополудни достигли Дора* новой большой деревни, где только-только расчистили запущенные поля. Здесь, отпустив подводы назад к Волоколамску, по гужевой повинности взяли две другие и к вечеру, уже совсем ночью идя ходко и споро достигли сельца Клушина*. Доровские мужики провели их через залешенные просёлки, которые были ведомы только им, а от Клушино шла уже настоящая торная дорога до большого села Гжатского. Зубовская ватага повеслела, впервые за долгое время они не заботились ни о пропитании, ни о ночлеге, не опасались что их покандалят и отправят на верную смерть на строгановские рудники Урала. В Клушино никого не стали обременять - разбили лагерь за околицей, воспользовавшись только гостепреимством сельчан по части харчей. Свежее душистое сено, что уже свезли к селу, давало хорошее укрытие от ветра и холода, и все - в том числе и стольник Грязнов рады были ночевать под божьим небом, а не в курных крестьянских избах. Наутро доровские мужики запрягли подводы и хотели было вернуться восвояси, так как из гужевая повинность кончена, но сговорились и дальше везти зубовских молодцов. Полтина серебром и они были несказанно рады свалившемуся на них приработку.
- Гриша, а вот скажи, их деревня называется "Дор" - это ведь сходно со словом "дорога"? Случайно ль так сошлось, альбо это в словах один смысл?
- Наверняка не знаю сего. Так-то кажется сходными слова эти, но как знать? Может Миайла Ильич подскажет?
Грязнов лишь улыбулся, он тоже не знал ответа:
- Сие мне не ведомо, но у нас есть у кого спросить, - и указал на своего верного Касьяна.
- Если дозволено мне молвить на ваш суд своё мненье, государи мои, то слова эти суть одно. "Дорога" - то продранное в лесу место для свободного пути. Как и слово "деревня" - тоже от слова "драть", "дёр". Наши старые так и говорят - "дёревня". Да и слово "дражка" - от того же смысла растёт. Когда золотой песок моют старатели - они дерут россыпи нещадно своими дражками - и посему и "драгоценности" именоваться стали.
- А ведь и верно! "Мал золотник, да дорог".
- Хм... А ведь и у англичан "драть, тащить" значит drag и у нас ирландцев - tarraing... Недалече наши языки-то разошлись после Вавилонского смешения!
За такими разговорами дорога шла быстро - ещё до обеда въехали в Гжатское, дали лошадям отдохнуть да и сами подкрепились, к вечеру ожидая прибыть в Царёво-Займище, а к вечеру 30 августа явиться к Вязьме.
Село Гжатское хотя и не было городком - всего-то сорок дворов, но здесь стояла кузня-плавильня, где из местных болотных руд делали неплохое железо пудовыми поковками отправляя на торги в Москву. Здесь же стояли две мельницы-сукновальни, да ещё и пильно-токарная меленка утопала в горах опилок и стружки. На удивление споро двигалась у мужиков работа - одни сколачивали и обкладывали железными полосами сундуки - на загляденье, другие обтягивали теми же стальными полосами свежеточёные колёса, третьи собирали возки, телеги и двуколки.
- Видишь как хитро устроились, Гриша? - Мэри указала на тележников, крепящих к новой тележной основе оглобли. - Они здесь делают всё - затем отгоняют на торг и продают там и железо и сундуки и телегу и лошадей. Да ещё и сукно с валенками на тех же телегах уезжает. Вот бы нам в Волосырке...
- О том же думаю!
Кряжистый здоровенный мужичина - местный кузнец-железник долго присматривался к Григорию, о чём-то перекрикивался с подмастерьем в шуме и лязге, а потом отложил в сторону кувалду, снял фартук и как-то слишком уж робко подошёл, чего-то желая спросить или сказать. Для его возраста и силушки он был как-то слишком несуразен в роли просителя, тем более когда обращался к юнцу.
- Здараствуйте, дока! Почнём знакомиться?! - опередил его Григорий и уважительно протянул руку. Кузнец своей жилистой ручищей очень осторожно ответил на рукопожатие - не пожал даже, а скорее коснулся.
- Я Григорий, сие моя супружнинца, Марья Петровна.
- Степан сын Степанов я, - пробасил кузнец. - Заступиться тебя, барин, прошу... Сын мой в Москву езживал на торг, сбывал там наш товар по уговору с купцом Шориным Васькой. Парнишка он смышлёный, прознал, что немцы поболе за товар дают, да стал мимо Шорина торг вести. А потом совсем от Шорина отстал, с англицкими немцами дружбу свёл. Да во время Медного бунта и загинул где-то. Я уж его до самой этой весны по Москве шарил, всех расспросами терзал, да без толку. А на сю Пасху мне весть прислали - мой Стёпка попал в холопы к кому-то из больших бояр и его услали в Сибирь, лыгу-напраслину на него возведя, што он разбоем промышлял. Я что имею - всё тебе отдам. благодетель мой, ежели хотя бы весточку мне получить о судьбе сыночка моего...
Мужик чуть не разревелся, уже начиная басить, всхлипывая.
- Чем могу - помогу, но ты, мил человек, откуда знаешь, что я в силах помочь?
- Так люди говорят... Вон ты ж разбойных людей как обиходил, и даже в войско...
- Вон оно что! Ты Степан Степанов не думай худо - давай сей же час в Приказ Холопский и в Приказ Разбойный цидулки отпишу. Бог судит - найдем твою кровиночку!
Кузнец схватил Григория а руку и из благодарности стал трясти пожимая в знак того, что сговорились.
- По рукам, по рукам, Степан! Оторвёшь мне клешню, чем я полуустав казённый царапать буду? А вот мне ещё что скажи - про Ваську Шорина надёжий слух, не лыга? Большой купец он. Гостем за моря ходит, у шаха кызылбашского, в Персии от имени Государя торг ведёт.
- Человек мне писал о том надёжный, ему я как себе верю! Точно без Шорина тут не обошлось. Мстительный он, не ради прибытка он Стёпку похолопил, а другим в назидание. А Стёпка мой не шалый - в Бунте участия не мог принимать, даже рядом не стоял с бунташными. Тут уж я верно про него свидетелем стану хоть бы и перед Христом! Уверенный я в ём.
- Но я у тебя тогда кой-чего попрошу взамен.
- Чего душа пожелает, Григорий Онисимович.
- Нужны мне четыре подводы, но особых, для гуляй-города годных...
Кузнец просиял, без слов позвал стрельца за собой и введя на колёсный двор указал на здоровенные возы, которые видя чуть раньше Григорий принимал за сенные арбы. Теперь же он понял, что на мощной тележной основе лежит откидывающийся щит, а когда Степан-кузнец играючи опрокинул его в боевое положение и подпёр тут же снятой оглоблей Григорий удивился - так вот он какой настоящий гуляй-город. Не то в Самаре было! Щит легко и без скрипа вращался на кованых проушинах, хотя был очень тяжёл - дубовые толстые доски сами по себе весили немало, но их ещё усилили стальными полосами. В щите было сделано две бойницы для пищалей и встав на основание телеги он убедился, что стрелять из этого гуляй-города будет и удобно и безопасно.
- Уважил, дока! Вот это дело так дело! Как всё разумно! Всё предусмотрено... Сколько их у тебя?
- Эта уже твоя, одну сделаем без промедленья, а вот ещё две пока никак... Надо дуба напилить, а мы его ещё даже не заготовили... Колёса, оси - это у нас в достатке. Да ещё кроме того - тут лошадь не всякая справится, а у нас тяжеловозов сей час нет... Но есть быки на Царёвой Заимке - в пятнадцати вёрстах. Они не быстро, но хорошо тянут, а в случае чего и на мясо сгодятся.
- Тогда вот как сделаем: я пошлю за быками, и молодцов своих отправлю в помощь, лес валить. Чтобы твои люди шибче работали и на заготовку леса не отвлекались. Придут быки, твои как раз соберут вторую повозку, завтра выдвинемся к Вязме и сморишь к Симеону Стопнику успеем... А две других позжее пригонишь как готовы будут... Да ещё бы две телеги обычных обозных.
- Этого добра да на пользу государеву хоть сколь бери! Мы их тут меж делом делаем, - засмеялся кузнец.
- Не останется то втуне. Коль жив твой Степан - найдём, вернём, а кто виновен будет - того приструним, коль руки дотянутся. А уж при случае Государю самому о твоём радении для пользы Отечества всё как есть изреку.
Приказ Полтева прибыл в Вязьму на смотр в расстройстве и беспорядке. Два дня зарядили дожди и из-за того опоздали к сроку на четверо суток. Князь Долгоруков, что должен был делать смотр войска, беря его под начало выговорил Еремею Моховскому своё недовольство в крайне резких выражениях и назначил стрельцам караульную службу в Вязьме в остальное время направив на укрепление стен и углубление крепостного рва. Ворчание стрельцов, привыкших к почётной службе при царе стало постепенно нарастать, и доброхоты тут же донесли воеводе - "Осьмой приказ бунтует, заступы побросал, на работы плюют, воеводу ругают матерне".
Вязьма, обустроенная и тароватая переполнелась тысячами войсковых людей и они напоминали муравьёв снующих по своим делам. Бойко шёл торг, да такой, какого в прежние времена отродясь в Вязьме не было - армия готовилась в войне. Кому война, а кому мать родна - купчины приволокли в город оружия, лошадей, одежду и обувь да сукна и кожи с избытком. Портные и сапожные мастера тачали кафтаны и сапоги без устали прямо на площади, работая у всех на виду. Не так-то просто было пробраться теперь через тесную торговую площадь городка и здесь князь застрял, несмотря на то, что правил конём, без всякой жалости налетая на пеших, оря сторониться. Вослед ему отвечали чёртом, и бранили без опаски и хреном московским и другими словами, гораздо более солёными.
Юрий Алексеевич Долгоруков, звезда которого, ненадолго взойдя после сражения под Верками, уже давно закатилась, хотел усердием и рвением поправить дело. Князь Черкасский засевший первым воеводою в Смоленске готовился к осаде, надеясь пересидеть литовские войска и "разбить врага измором". Давно уже Яков Куденетович не славился ни напором, ни задором как в младые годы и это вселяло в Долгорукова уверенность - стоит нажать чуть - и первым воеводой Смоленска станет он, Долгоруков. А Куденетовича отставят куда-нибудь в Тьмутаракань. Поэтому и ревновал он о войске, стараясь приготовиться к зимней войне так, чтобы к весне не обессиленными выйти в дело, но наоборот, укрепив людей и сохранив припасы.
- Снова небрежёте о службе, полуполковник? - взярился князь врываясь в шатёр приказной ставки*.
Моховской был весел и вполне доволен собой. Он не особенно обратил внимание на горячность своего начальника, а поднявшись и выступив ему навстречу сказал примирительно:
- Юрь Алексеич, ты посмотри лучше как мои соколики ученьем ратным заняты. Полуполковник Онисимов сегодня явился да ещё и гуляй-городские возы с собой привёл. И какие! Ты поглянь! Поглянь! Ну не чудо ли? Не даром весь приказ сбежался!
Григорий сидевший в шатре напротив Моховского и спиною ко входу обернулся и приветствовал Долгорукова, поклонившись по обычаю в пояс.
- Толку от ваших учений? Город кто укреплять будет?
- Не серчайте, Юрь-свет Алексеич, идёмте! А стрельцы на обеде, донце в котле кашеварном ищут!
Вышли из шатра и князь увидел два новых оружных возка в полной готовности. Огромные обложенные железом щиты стояли под небольшим наклоном, а копошившиеся рядом стрельцы крепили их.
- Два возка - не гуляй-город! - сказал как отрезал князь. - Что за блажь? Вязьму крепите чтобы здесь малый наряд войска оставить! Силу растратить на оборону крепостниц нем никак нельзя!
- Будет к этим двум ещё два возка боевых. И Вязьму укрепим. Без этого не будет!
- Сроку на ваш приказ - один день ров и стены на вашем участке восстановить, а через день смотр!
Долгоруков ещё пошумел для порядка, нагнал страху на подчинённых, но уезжая из стрелецкого лагеря улыбался себе у бороду. Свезло ему, что Восьмой приказ под его руку подпал! Молодые, а бойкие полуполковники, далеко пойдут! Приглядываясь к другим своим командирам князь с некоторым удивлением заметил, что он безотчётно ровняет всех остальных по этим двум командирам. Эх, будь у него тогда под Верками лишь пара таких молодцов - развернул бы всю войну вспять! Ведь победил, да не дожал, мощи не хватило, напора, натиска. А у этих напор - хоть отбавляй!
На следующее утро Григорий взял под своё начало две сотни стрельцов - своих самарцев и Вторую сотню приказа, которая ранее командиром имела Мартьяна Смирного. Да сверх того у него были двенадцать бывших разбойников во главе с Петькой Зубовым да двое клинских ярыг-доброхотников. Не отдыхая с дороги, а только лишь разместившись и позаботившись о Мэри, он сразу с утра вышел на стену и скоро работа там закипела с утроенной силой. Очень кстати пригодились подводы, прибранные в Гжатском у Степана Степанова. А когда с боевых возков сняли щиты стали использовать и их, так шестью подводами и силами двухсот полтевцев к вечеру закончили возить лес, крепить стены и вывезли неимоверное количество земли наверх, на вал. Выворотили все погнившие брёвна, заменили новыми и теперь стена выглядела крепко, надёжно. Глядя на это соседи по трудам лишь одобрительно качали головой. Моховской со своими пятью сотнями, но без подвод сделал гораздо меньше - всёж носить брёвна не то же самое, что возить.
Полтевцы заканчивали свои труды с песнями, весёлые и довольные. Обветшалые стены и боевые ходы теперь стали вполне надёжны, крепки, ров глубок и опасен врытыми заострёнными двуохватными кольями. Наполнишь его водой и ни один смельчак не сунется. Последними усилиями втащили на раскаты пушки, Моховской распорядился зарядить их полуторным холостым зарядом и пальнули в знак завершения работ - четыреста саженей стены и рва - не шутка!
Самарцы за тот год, что служили в Москве заматерели, наловчились и теперь завершив урочную работу до срока устроили в лагере гульбище. Опоздав к Вязьме до Симеона Столпника полтевцы не успели отпраздновать новолетие. Теперь они навёрстывали, а зачин тому дали именно самарцы - играла в жилах удаль молодецкая, даже тяжёлый день не был им помехой. Пели песни, дрались "стенка на стенку" шутейно, толкались по-вятски свистоплясочно, прыгали через костёр. То одного то другого качали на руках начав с полуполковников.
Григорий отловил Сеньку Зайца и тряхнув его хорошенько, спросил:
- Ну, бедокур, жив-здоров? Настасью свою сыскал?
- Как есть сыскал, Григорь Онисимович. Всю Москву обшарил, всех выспросил, а нашёл на Кукуе. У немцев пряталась, - Сенька белозубо улыбался и был счастлив. Про свою зазнобу он всегда говорил охотно, добрея и киселея.
- У немцев?
- Точно так! В наливочной "Кениксберг", что наново отстроена. К хозяйке к той наливайки прибилась...
- Вот же ж, елки-палки! Я ж её знаю, Наську твою!
- Да ну?
- Лапти гну! Я же был у Илюхи и Груньки в то время как Наська твоя туда прибилась. Ух, боевая! Ну а Меньша-то, Меньша-то, чего? Не убил тебя пока, как вижу?
- Меньша мировой мужик, вот такенский! - Сенька показал большой палец вверх - Я как Настёну нашёл так с радости к нему. Он сначала серчал, бранился, а потом, когда Настасья ему отворот-поворот наладила и заявила, что не вернётся под родителеву крышу, он стал со мной мириться, да меня уговаривать, чтобы я ему содействие оказал.
- Ну, а ты?
- Дак, я завсегда рад. Только Настёна меня тоже не стала слушать. Глянулась ей хозяйка, стала она у Аграфены Алексевны добра наживать, деньгу к деньге откладывать. В родителя, значит, пошла.
- И на кой ей? Что говорит? Ради скопидомства праздного?
- На Самару копит! Так-то! - Сенька задрал нос и стал расхаживать гоголем.
- А ты-то сколь денег скопил?
- А у меня в карманах ветер гуляет. Всё спустил пока её искал.
- Как же дочь купеческую за себя возьмёшь? Без полушки за душой... не стыдно?
- А война на што? Корысти ради на ляха иду. Тут и оружьем можно разжиться шляхетским, а потом продать; и припасы будут, и, смотришь, золото-серебро с панов посшибаю. Я ж благодаря новым пищалькам, что по вашему рвению из Англеи к нам прибыли сей час луплю лошадя с двухсот шагов, а целовеца за сто!
- Это я погляжу, какой ты меткач. А про корысти - много вас таких так думает?
- Так вся сотня. Дураков-то нет!
Григорий помрачнел, и то не укрылось от Сеньки Зайца.
- Што не так то, Григорь Онисимович?
- Дурачьё вы неотёсанное. Год уж в приказе, а всё одно что дети... Ладно, будет вам песка для блеску! Шарпальщики доморощенные! А пока гуляйте, да попомни - завтра смотр. Чтобы все были как начищенные медные пятаки!
В Вязьме собралось двенадцать тысяч войска. Три тысячи поместной конницы кое-как свели в шквадроны, распределив среди местничающей знати должности и званья; и девять тысяч войска пешего, купно с артиллерией. Теперь же всё это разношёрстное воинство предстояло провести через смотр.
Наутро 7 сентября Долгоруков поставил рядом со стрелецким лагерем свой шатёр, установил писцовые столы и рассадил подручных, повелев начать роспись войска. Восьмой приказ, как один из самых слаженных, шёл первым и князь осматривая бойцов, их снаряжение, оружие и одежду остался очень довольным, что задало настроение на весь день.
- А кто сии? Не похожи на полтевских ребят, - спросил он о людях Зубова. - Кто сии?
- Это я с Разбойничьим решить ещё должен. На поруки гулящий люд взял.
- Точно гулящие? Не тати?
- Пока разбойный ярыга не явится что тати, что гулящие - не отличишь. разбойные сказки посмотрим - увидим. Ну а что за Государя подвизаются - ручаюсь!
Долгоруков взглянул на полуполковника испытующе и понял, что за люди перед ним, но и бровью не повёл.
- Смотри, Григорий, головой, не спиной за них отвечаешь! Да приодень их, казны тебе за вёрстку выпишу - заслужил. Но потом, коли делом докажут. Куда определить их желаешь?
- К Осьмому приказу, на пополнение. То ещё нужно внести, что подверстаны они были в Клину, там и "хлеб стрелецкий" получали. Кроме того клинский губной староста к нам двух своих доброхотников отпустил. Из ярыг.
- Так тому и быть. Клинскому голове спишем его убыток.
Зубовские головорезы, слышавшие весь разговор воспряли духом - коли воевода их принял в войско - то и бояться им боле нечего.
- С собой что ещё привёл? Что там за гуляйгородские возки? Сколь?
- Пока два, будут ещё два, при том у каждого пара быков. Сих быков в Царёвом-Займище взяли - тож по наряду государевому... Так что след бы мужикам тамошным тягло списать.
Писцы кропали сообщаемые сведения сразу в несколько книг - одну скоропись для Земского Приказа, другую для войсковых нужд, и ещё одну Стрелецкому Приказу в ведение. Так гуляй-город из четырёх возков приписали к Восьмому приказу в стрелецкую скоропись, а быков внесли и войсковой список: настанет нужда и быки пойдут на пропитание армии в первую очередь.
- Оружье в роспись дале внесёте. Оружейный стол - последний, - Долгоруков указал где именно можно сделать роспись снаряжения, - а на довольствие поставят вас уже после сего дня, как записи закончат, сведут и разберут.
Боярин понимал, что Григорий впервые проходит смотр и разъяснял всё подробно, радея о молодом командире. Да и хитрость в том была - рассчитывал, Долгоруков, что в нужное время Григорий замолвит за него слово как ближний к царю человек. Доверенный ближний не по титлу, а по сути.
Утро задалось хорошо и все были в приподнятом настроении. Сразу после смотра казначей отсчитал Григорию положенные деньги, а он в свою очередь выдал Зубовским сорви-головам подъёмные - по полтине серебром на брата.
Соловейчик, один из пищальников, который по весне получил от Григория рану, глядел на полтину с благоговением, так, словно это была священная реликвия.
- Ты что, Соловейчик? Впервые полтину в руках держишь?
- Да нет, этого добра через руки протекло... - он снял с шеи ладанку и засунул монету, накрепко затянув тесьмой. - Это ж первая, что по чести мне, без татьбы досталась!
- Тогда с почином, Соловейчик! Чтобы дале только честной деньгой мошна набита была.
Смотр шёл медленно - лишь немногие без сучка и задоринки прошли его. У большей же части были недостачи - то оружия, то людей, то лошадей. Долго сверяли списки должного с тем, что было в наличии. Писари, подьячие приказов и ярыги на коих были возложены обязанности верного учёта, старались всё посчитать верно, но явившиеся на смотр дворяне отчаянно доказывали своё, торговались и убеждали, что по казённым росписям должно быть записано совершенно иное. Всё это было похоже именно на торжище, а явившиеся к смотру на покупателей, что пытались выторговать лучшие для себя условия.
Стольник Грязнов, как человек искусный в деле ведения бумажной волокиты сразу же явился до князя Долгорукова и был назначен ведать оружейной описью.
- Эх, Гриша, - сокрушался он вечером в шатре Моховского. - Вояки наши из тех, что явились не воевать пришли, а нажиться на сём деле. Пригнали кляч худых, а добрых коней у себя в именьях оставили, оружье волокут - с ним ещё Казань-Астрахань брали. Луки-стрелы, тащат. Палицы... А уж воинство собрали - чуть не сплошь калеки, слепые, хромые...
- Да брось, Михайла Ильич. Справный народ видал. Много настоящих богатырей. Такой и оглоблей отмахается и кулаком с коня сшибёт! - Григорий не разделял такого взгляда на положение в войске, - Сам видел как твой знакомец Иван Стечкин в войску спешил. И кони добры и бойцы до драки охочи.
- Ты так рассуждаешь оттого, что в числе первых смотр прошёл. А я до конца был... Вот конников исчислял - это я скажу тебе та ещё беда. Тот же Стечкин прибыл одноконь... Лошади измождены, едва на ногах держатся. Да, он их может быть слишком уж гнал... Но ведь какое дело - это же непорядок на боевом коне, без заводного на войну собираться! Без припаса прибыли - по той же причине. На боевого сам взгромоздясь сколь с собой возьмёшь? В том и беда, что Стечкин из худородных, бедных дворян. Не может он одвуконь прийти. Хоть и желает воевать, рвётся в бой. Но таких как Ванька немного. Другие так и вообще на смотре только "до первой раны".
- Это как?
- Часть вояк у нас на войне разжиться хотят - привели с собой негодных людишек, негодных коней, оружье. Начнутся битвы - людей их побьют, они рады будут, что не коренных мужиков побили, не лутших, а тех, кого не жаль из именья свести. Тож и лошади. Про оружье и снаряженья и речи нет. Один привёл ратников с рогатинами. Ей Богу, не вру! - Грязнов, обычно молчаливый и сдержанный тут рассловоохотился, всё в нём кипело, клокотало. - "Как же тебе не стыдно людей без оружья на убой вести?" спрашиваю такого, а он мне - мол эти его мужики медвежатники искусные, в деле не раз проверенные. А там такой народ - соплёй перешибёшь! Один кривой, один слышит впол-уха, худые, недокормленые с самоёго детства. А водители этого войска с хитрецой. Будет заварушка - рану сами себе нанесут и всё - повертай к дому! "Людей растратили, сами кровью землю праотеческую полили, хоть и с честью, а едва живы остались"...
- Что вправду такое бывает? - Григорий глядел во все глаза и Моховской, слушая негодовальные речи Грязнова, лишь ухмыльнулся. Он-то такое видал не раз. - А что ж Долгоруков? Он-то вон как рвёт и мечет за войско...
- Эх, Гришка, молодо-зелено! Долгоруков с теми, кто так делает в сговоре.
- Там мы так полякам с литвой не сможем холку натрепать! С эким-то воинством.
- В том и дело, Григорий, что расчёт не на это ополчение делается, а на вас - правдой вёрстанных. А сии - так, для числа с нами идут. Для устрашения.
- Так а сколь нас, боевитых?
- То и мне знать хочется. Да только сразу сего не скажешь...
Грязнов задумался о чём-то своём внезапно перестав бурлить чувствами. Это было даже странно и как-то диковато. Вот только что был как пьяный гуляка - душа нараспашку, неистовый и рьяный, а лишь миг - и вот уже ледяной, погружённый в себя.
Моховской подмигнул Григрию:
- Думаю боевитых тысячи три наберётся. А обученных с тысячу.
- То есть как "обученных"?
- Ну вот наши, полтевские сотни обучены - Вторая, твоя самарская, две моих. Итого почти четыреста бойцов. Ещё две сотни у нас так-сяк готовные, строй держать умеют, в переделках бывали, злы до врага, но не боле. Палят худо, пищали худые, разве что в бердыша если пойдут - это они ловки. Но со Второй сотней аль с самарцами - не ровня, конешно. Есть ещё годная сотня из приказа Лопухина, и две - годных александровцев. Эти не подведут. Два драгунских шквадрона с нами - там всё наёмники немецкие. Воевать умеют, да шатки в случае настоящего дела. Коль в осаду сядут - могут и сдаться, коль им милость посулят. Рейтарские шквадроны - тех не знаю совсем. В общем негусто у нас с обученными.
- А много на нас поляков идёт?
- Кто ж то знает? Известно, что вся королевская рать купно собирается. Да они на полудень пойдут, не к Смоленску. Польский король решил окончательно казаков под свою руку привести, а заручившись силой на тот год к Москве явиться. Смоленск в этот раз у них без вниманья останется. Сюда они пришлют немного своих хоругвей в основном полагаясь на литвин. Надеются они опустошить сии места, да если повезёт измором взять Смоленск, чтобы отсель грозить Москве.
- Так ежели Смоленск возьмут - сразу к Москве!
- То-то и оно, что Вязьма у них на пути как заслон. Потому-то здесь и запас оставляется и крепость в порядок привели. Смоленск хоть и наврядли падёт - Александр Лесли, царствие ему Небесное, хорошо город укрепил и войско в порядке держал...
- А старик Лесли что помер что ли?
- В этом апреле преставился. Семдесят три год было, а ведь не скажешь. В кулаке орехи колол!
Григорий рассказал, как Лесли в своё время в "Кёниксберге" "смотры господ офицеров" устраивал - с муштрой и последующей пьянкой.
- Да, слышал не раз. Но Смоленск он подготовил без упрёка. Запаса лет на десять, артиллерия вся в порядке, пушкари бьют точно, солдатский полк на загляденье. Знал своё дело шотландец. На него основная надёжа - и по смерти он нам подмогу немалую окажет - вот увидишь!
- Во что, братцы, пойду-ка я... - внезапно Грязнов встал и откланялся.
- Куда? - удивились оба его собеседника оторвавшись от своего разговора.
- Да так, время уже позднее...
Григорий и Еремей Моховской переглянулись. Позднее время? Солнце только коснулось окоёма, ещё часа четыре Вязьма будет копошиться - всё одно не уснёшь.
- Э, брат, не пустим никуда, пока не скажешь куда намылился, - серьёзно сказал князь Моховской. - По всему видно, что ты что-то удумал себе на уме. Негоже так, товарищей в безвестности держать. Выкладывай!
- Да дела мои скучные, докука одна. Бумаги желаю взглянуть, что сегодня составляли. Кое-что из головы не идёт.
- Ну раз бумаги...- полуполковник был явно разочарован. Что там может быть интересного в бумагах-то? - На таком деле задерживать и вправду негоже.
Хотя и растревожили они Григория своими разговорами, но всё ж он верил, что всё ещё наладится, а уж когда двинутся и придут к Смоленску - там и беда не беда! Однако же, вернувшись к вяземскому купцу Тихомирову, у которого он расположился всё-таки решил отправить Мэри в Москву. Война есть война - не так уж и безопасно и покойно при этом "большом" войске.
- Не поеду я никуда! - взроптала баронесса Оффали. - И не в таких делах бывали, а эта кампания всё одно, что прогулка.
- Вся Польша на нас идёт, силы накопили, литвины с ними, наёмники тож наверняка идут. А на нашей стороне даже тыщи стрельцов нет, немного конных, а остальное всё - лапотники.
- Можно подумать с той стороны не то и не так?! Нешто я не вижу сколь дотошно готовят эту кампанию воеводы? Всё припасено, всё счётом считается, порядок и устойство везде. И не отговаривай даже, любимый! Хочу и буду при тебе!
- Это что за непослушание жены мужу? Что значит "хочу и буду"? Это чтобы я в бою боялся шальной пули из-за того, что о тебе одной и думаю? И мне и тебе спокойней будет, коль ты в Москве будешь!
Но Мэри готова была скорее обидеться, чем подчиниться.
- Разве не знал ты об опасности, когда из именья выезжали. И вот почти четыреста вёрст прошли рука об руку и ты удумал меня в Москву? Одну?
- Отправлю тебя с надёжными людьми. В Москву из Вязьмы еждень купеческие обозы ходят да с надёжной охраной, да и сверх того десяток стрельцов отошлю тебя сопроводить...
- Нет! Только в Смоленске я готова эту войну пересидеть! Из Смоленка никуда не сунусь, в Москву не поеду!
- Ну что с тобой делать? А ежели осада Смоленска будет? В осаде будем сидеть?
- Гриша, не хитри. Сам видел сколько всего в Вязьму свезено. Ты думаешь у меня глаз нету? А в Смоленск и того больше! Даже в осаде там просидеть три годам можно будет, только три года не смогут осаждать. Да с таким храбрым и большим гарнизоном внутри!
Тихомировы позвали к вечерней трапезе и на том спор был прекращён, а после ужина, помолясь Григорий успокоился и решил, что не так уж и неправа Мэри. Смоленск город крепкий!
==========
Михей Тиховей - церковный праздник, 27 августа, в честь одного из малых библейских пророков Михея.
Узилище - городская тюрьма.
Дор - расчищеное место, поле после корчёвки.
Клушино - родина Юрия Алексеевича Гагарина, а также место Клушинской битвы 1610 года.
Ставка - штаб стрелецкого приказа в полевых условиях. Собственно слово "штаб" и переводится как ставка.
Оценили 20 человек
42 кармы