Неспешно тянулись к Смоленску войска и их обозы; исполинская крепость проглатывала их как не бывало, продолжая жить своей обычной жизнью. Редко когда небольшой отряд исторгнет из себя это ненасытное чрево. Кипящая в городских стенах жизнь без всякого труда переваривала всё это, растаскивая стройные ленты входящих колонн на пестроту кафтанов, однорядок, камзолов и плащей. Тут и там сверкали каски, рейтарские шлемы и доспехи. Они перемежались старинными и мятыми не раз шишаками и мисюрками, в которых ещё деды и прадеды хаживали на врага. Офицеры солдатских сотен пестрели плюмажами, которые они, входя в город нарочно воткнули для парадности, не отставали и стрелецкие командиры одевая перед входом в город лучшие перевязи, достав из бережёных сидоров красноверхие шапки подбитые рысьим, а то и собольим мехом. Пушечные наряды входили с особой важностью, сознавая всю свою значимость. У этих даже кафтаны были не носильные, сермяжные, суконные, а праздничные тёмно-вишнёвые. Поверх кафтанов накинуты медные, чищенные до блеска, зерцала* с чеканным Георгием. Втягивались в город повозки, двуколки, телеги с бочками и арбы с сеном, а порой загоняли небольшое стадо овец или быков.
Князь Яков Куденетович Черкасский лежал в своих покоях хворый и уже который день не выходил к войску. Болезнь его была срамная, да так, что он не то что в седло сесть не мог, а и когда вставал на ноги ходил с трудом.
- Ох, за что ж мне такое! - сокрушался он переваливаясь с бока на бок. И горестно вздыхал. - Отнимут воеводство, отправят в опалу вражины мои! Нашепчут Государю... Лекаря толкового бы сыскать!
Ежедневно он требовал отчёта от всех своих подчинённых, читал росписи имущества, сказки лазутчиков и челобитные купцов, ремесленников и крестьян. Не выходя из палат, а порой и не слезая с печи он привык понимать что и где происходит под его рукой. К середине сентября недуг наконец стал отступать, когда его стал пользовать один из молодых лекарей, прибывший из Москвы с Аптекарского Приказа.
- В баню, в баньку, Яков Кудынетович! На поправку идёшь пора и миазму с себя смыть, бо водица да с веничком лучшее средство для сего!
Черкасский за время болезни исхудал, казался особенно слабым и медлительным, разом постарел. Его подчинённые уже давно отписали сказки "кому надо": "первый воевода-де уже совсем того", никто уже не ждал, что он вернётся к своим обязанностям. А когда в Смоленск прибыли Друммонд, Далейль и Бауман со своими солдатскими полками прошла молва, что князь Черкасский вот-вот будет смещён. Слухи эти доходили и до князя, поэтому чуть пойдя на поправку он стал вызжать к войскам в возке, а спустя неделю к Крестовоздвиженью*, сел и на коня.
- Что там пишет Хованский? Когда он со своим Новгородским полком в Литву пойдёт Паца пощипать, потревожить? Ждать нам ворога под стенами Смоленска, аль не дерзнут к нам идти? - спросил князь своего товарища, второго смоленского воеводу, Юрия Никитича Барятинского.
- Таратуй уже собрался, да сам его знаешь, князь. И запрягает долго и ездит не шибко-то.
- Чванный, да медленный. Но и такой сгодится Паца в узде держать.
- Пац не дурак. Лбом гвоздей не заколачивает, как Таратуй. Но пока лазутчики говорят, что сидит спокойно, никуда не двинулся. Осадной артиллерии при нём нет, а сами по себе разве ж полезут на стены приступом? Да и соберут ли силу-то?
- А не пройдёт мимо Смоленска сразу на Москву? Спалит предместья, набедокурит да сбежит.
- Нас у себя с тыла не оставит - мы ж ему сразу хвост прищемим. Не сунется!
Смоленск несмотря на войну за последние годы стал городом богатым. Девять лет назад взвился над ним русский стяг и люди стали постепенно возвращаться в окрестности, поднимать брошенные из-за войны пашни, ставить новые деревни и починки. Разоренная земля ещё долгое время оставалась в государевой казне, тиуны государевы не лютовали, давали послабления, ждали того часа, пока люди обживутся. Теперь же в смоленских лесах бодро стучали топоры, на лугах повсеместно стояли стога, пасся скот, да и земли были распаханы почти везде, где ранее крестьянин ходил за плугом. А в канун нового налёта польско-литовского войска город вобрал в себя все запасы и всех людей, что обретались поблизости - чтобы врагу ни полона, ни харча не досталось. Генерал Лесли ведавший городом до князя Черкасского построил двадцать осадных изб* - в каждой могло жить до четырёхсот окрестных поселян, и это было с излишком. Зато пока и войску было где разместиться.
Торг изобиловал. Генерал Лесли уже давно испросил малый тархан для Смоленска - теперь уже пять лет в городе большая часть торга облагалась пошлиной малой и по этой причине сюда тянулись купцы даже из Польше и Литвы, хотя государи находились в состоянии войны. И их не трогали, справедливо полагая, что через торг ляхи и литвины прознают силу Смоленска, наводнят город лазутчиками и побоятся сунуться зная, что город полон войск, крепок и изобилен. Ввиду надвигающегося нашествия дозволено было ещё более снизить пошлины, а затем их и вообще отменили - и в Смоленск везли и везли и везли всё подряд - съестное, носильное, обиходное. Кроме обычного торга в городе появилась "сохранные амбары" - смоляне предместий и окрестные крестьяне везли в город свои ценности - плуги, железные орудья, сбрую, котлы, чугунки, вплоть до гвоздей - и запирали всё это клетях под надёжной защитой городских стен. Людям из дальних сёл и деревень в том не было нужды - они прятали всё ценное под землю, испокон веков зная, что мать сыра-земля чужим их добра не отдаст. А вот с теми кто жил рядом с городом был иной оборот - все боялись что захватчики пожгут все постройки - потом пойди догадай, где твоё добро зарыто, коли часто бывает и что не то что дом найти не можешь, но и улица "теряется". А ещё хуже коли сосед подглядит, да тайком вынет...
К тому же Смоленск зазывал к себе артели каменщиков, плотников, резчиков, суконщиков, просто подёнщиков - работы было море, а государева казна платила хоть и маловато, скупо, да исправно и серебром. Жалуясь на скупердяйство казённых людей, на жадность приказчиков люди были всё-таки довольны: пусть малый, а прибыток.
- Гриша, не читай при такой тусклой свечке, глаза спортишь!
- Любимая, да не тускла свеча, вон света сколько...
- Много бумаги извёл? - спросила Мэри обняв его и поцеловав в макушку.
- Осьмнадцать листов.
- Ох, Гриша, не спишь совсем. Сокакиваешь спозаранку пером поскрипеть. Письма писал, аль дневник?
- И писем отписал всем - и Алексею Прозоровскому, и в приказ, и князю Шаховскому. Ртищеву тож цидулку черкнул. И дневник продолжил. Два дня уже пропустил, наверстать надо было, да дорожные случаи кой-какие вспомнил.
- Станем старыми - будем зачитываться твоими дневниками. Мой батя только тем и занимается теперь, что сядет у камина, и читает свои записки. Прочтёт, скажет "Аs well writes, a rascal" (Эко бойко пишет, шельмец!) и идёт спать довольный. Он и мне иногда зачитывал. Вправду любопытные вещи случалось узнавать. Он ведь в битве под Лютценом отличился, получил от Императора золотой палаш!
- Это за что?
- Их рота кирасир разгромила гвардию шведского короля. Буквально растоптали, снесли, рассеяли.
- Кирасиры пехоту одолели? Да ещё гвардейскую? Как? Там же не юнцы трусливые стояли - там же лучшие люди всего войска.
- Того не ведаю, этого он не рассказывал. Знаю только что взяли они в тот день пятнадцать знамён и главный штандарт той бригады ухватил именно мой батя! Так-то! Барон Дигби прославил тогда британскую корону, и снискал благосклонность Чарльза I.
Вдруг улыбка и восторженность взора Мэри сменились тревогой мимолётно на мгновенье омрачивши её чело, она схватилась за живот, но тотчас улыбнулась и обняла Григория прильнув к нему в избытке чувств:
- Гриша, ребёныш пихается! Представляешь? Он там, кажется, кувыркнулся!
Молодой муж насторожившийся было, расплылся в улыбке до ушей, и стал целовать супругу, слушать что у неё там внутри происходит и дивится тому какое это чудо - новая жизнь.
- Гриш, а как назовём? Ты думал уже?
- Нельзя пока об этом думать! А то Бог не благословит.
- Это ещё почему? Что за глупости? У нас имена выбирают вообще ещё до того как дитё зачнётся. Это ж дело рода, на свадьбе, когда вся родня в сборе выбирают имена новой паре.
- А у нас так нельзя.
- То-то и оно, что в России не редкость два сына и оба Иваны, один Большой, другой Меньшой! Что за порядки? Шереметьев Иван да Иван - поди отличи. Или вот наш посол князь Прозоровский Пётр Семёнович Большой и брат его Пётр Семёнович Меньшой... Ну куда это годится?
- Маэл Муйре - ну что ты ругаешь наши порядки? Так принято. И никто никого не путает. А всё ж нельзя имена до рождения выбирать - там Бог скажет - по святцам или ино - у Бога много путей.
- По святцам! Но ведь небесного покровителя нельзя так выбирать!
- А как у вас в Ирландии и Англии выбирают?
- Во-первых, самое верное дело - по листу дуба. Там всегда написано имя. Идёшь к склепу или на могилу кого-то из старших родственников и находишь самый большой самый огромный лист. Он всегда есть - его ни с чем не перепутаешь. Вот на нём-то в его прожилках и будет написано имя. Удивлён? Но это так! Это предки, что уже умерли говорят своё слово. Потом на большой попойке, когда собирается вся семья или даже весь клан высказываются все живые - тут уж по-разному может быть. У всех своё мненье - кто-то говорит, что у нас в родне давно не водилось Бернардов, а ведь это имя значит "рык медведя" - пусть враги боятся! Или кто-то из рода скажет, что семья уже накопила довольно доблести и пора это увековечить - назвать сына Фареллом, что и есть "сын доблести", а кому-то нравится имя Брендан - "принц" и он упирается рогом и всё тут.
- А что значит имя Патрик?
- Ну, Григорий, это же латинское имя - оно значит "париций", то есть "дворянин".
- А как бы ты хотела назвать, если сын родится? - Григорий улыбнулся видя как мечтательно Мэри улетела в родную Ирландию и перебирает там имена.
- О, разумеется, Доналл! Это уже решено!
- Как решено? А моё мнение не в счёт? - Григорий деланно сердился, насупил брови, сделал строгое лицо. - И что же значит это имя?
- Это значит "властелин мира"! Вот как!
- Такое имя царю прилично! Разве ж можно?
- А ты посмотри сколь у вас на Руси Владимиров - полно! И что все князья да бояре иль цари? А в Ирландии Доналлов не меньше. Но самое главное имя то счастливое, успех к нему так и липнет. Любые невзгоды Доналл перенесёт и станет лучшим в своём деле. А к тому - попомни пророческие слова отца Филофея. "Всё серебром будет усеяно как росой поутру!"
- Серебро не золото! Золото царям пристало, а серебро не к лицу царю.
- Серебра черти боятся! Доналл "властелин мира" - чертям укорот!
- Да чтоб на Руси ирландскому имени быть? Никто ж не поймёт - всё переиначат. Скажут отсебятину какую - Дурак, к примеру. Надо оно так?
Мэри снова засмеялсь: - Толкается, толкается! Не нравится ему что ты его имя коверкаешь! Смотри-ка, норов свой показывает! - залилась звонким смехом. - Чувствуешь, Гриша? Толкнул!
- Дурак! - отчётливо произнёс Григорий и ребёнок действительно торкнулся, словно ответив.
- Что в самом деле? - удивлению не было границ и Мэри кивнула головой.
- Доналл, Доналл - всё решено уже...
- Да как же...
- Не боись, стрельцова голова - конечно Владимиром звать будем. На Руси - русские имена в почёте должны быть.
- А ежели девка выпрастывается?
Мэри хлопнула Гришку по вихрам:
- Што значит выпростается? Я те што крынка штоле? - по-деревенски, по-волосырски звучали её слова. Совсем так же и Домна Степновна говорила, да и все остальные бабы.
Гришка порскнул смехом и Мэри стала его бить кулачками по спине "вот я тебе, вот!"
- Ну а ежели всё-таки девка?!
- Да парень там, я те точно грю. Знаю, не сумлева-а-айся!
Как же перехитрить упрямую ирландку?
- Ладно - парень, так парень! Ну а ежели второй дочка будет как назовешь?
- Второго ребёнка положено отцу называть - таково право. Даже род или клан не могут тут дела решить. Так что сам выбирай да думай.
- Хитра, лисичка моя. Ну а если третья и дочка?
- Тогда - Абигэйль - Радующая отца! Или Айрин - Мир! Или Изольда - Справедливая! Вот ещё любимое моё имя - Кейт, Кейтлин - Чистая. Или благословенное имя Фиона - виноградная лоза!
- А что такого благословенного?
- Это очень счастливое имя, а разве не знаешь, что виноградная лоза это символ Церкви? Очень любят это имя в Ирландии. Только это имя в народе распространилось, а среди знати оно считается предосудительным, простецким, грубым.
- А если мне вторую дочь называть я знаю как... Да! Угадаешь?
Мэри задумалась, стала называть имя за именем, и всё выпытывала - близко ли? Но он только пожимал плечами. Почти четверть часа билась Мэри над загадкой, но без успеха.
- Ну, Гриша, что ты меня мучаешь? Скажи! Я все имена уже перебрала, что только знала.
- Два раза была близко-близко...
- Один раз ты сазал, что Мэри это близко, другой раз, что Кэт, Катарина. Но что там может быть близкого-то? Разные же имена!
- Летиция - Счастливая! Ну как? Разве не близко? Разве не твои мама и бабушка, Маэл Муйре, носили это имя? И разве не тётя Катарины - княгиня Летиция?
- Да, точно! - Мэри хлопнула себя по лбу, и сказала неожиданно - Вот голова садовая! Только не Счастливая, как ты изволил выразиться, а Радостная. Счастливая это Фелиция.
- Ну, стало быть по-нашенски - Рада альбо Радмила будет.
Солнце встало, нехотя вывалившись из-за высокой крепостной стены. В городе уже заканчивались службы в храмах, люди высыпали на улицы, на торжки и на главный торг, солдаты и стрельцы сновали по городу по своим ратным делам - по-одному и отрядами. Григорий вышел и взял Мэри с собой - прогуляться по городу, под ручку, как то принято было во время празднеств в Москве. Чинно прошествовали они к Успенскому Собору, который и по сю пору лежал в руинах, но и разрушенным он был велик и символизировал непокорённую мощь русского города.
- Когда-нибудь, когда война закончится его восстановят и снова водрузят золочёные шлемы Меркурья Смоленского - древнего богатыря и защитника города! - сказал один из вечно ошивающихся поблизости нищих. То был дед, уже древний годами, но всё ещё прямо державший спину.
- А ты, дедо, поди-ка и видел Собор сей?
- Не то слово видел - я в нём был, малёнком ещё. И когда взорвали бочки зелья пушкарского поблизости от Собора и он стал рушиться - меня вот этой стеной завалило. Трое суток под ней я лежал, а затем как Христос на третьи сутки восстал из мёртвых. Почуял в себе силу и выбрался на свет Божий, как и Иона из чрева кита!
- Так и сколь лет тебе?
- Годуновский голод помню - так что сам думай... Три года мне было, егда царь Борис попеченье о сирых и убогих, спасая от голода, стал оказывать. И по сю пору жив я его тщанием! Вот Государь был! Яко Давыд-царь благословенный!
Подивились этому странному старику - выходило ему было уже за шетьесят пять лет, а он был ещё крепок. Дав нищему три деньги они ещё долго расспрашивали его о Смоленске, о воеводе Шеине, что бился за город два года, о владычестве Речи Посполитой, о штурме и сдаче города русским войскам в 1654 году.
- Ну а как думаешь, дедушко, теперь-то Смоленск навсегда русский?
- Вот восстановят Собор - тогда да! А пока Бог всяко может распорядиться.
- Это почему?
- Знаешь ли, сыне, чем русское царство от ляшского отлично? Ась? Тем, что всякую веру терпит. Не то поляки. Сколь притеснений от них было православным хрестьянам? При турском султане хрестьянам такого гоненья нет, как при Жигимонте случалось. А ноне мотри - вон и татаровя и немцы царю служат и веры своей держаться.
- Разве у ляхов нет татарских сотен и полков? Разве нет у них казаков православных на службе?
- Есть - оно так! Только никогда татарский князь или казацкий атаман за один стол со шляхтой не сядет. Ты озри вокруг - наша смоленская шляхта - кто это? И литвины и ляхи и русские - все под рукой Государя ныне. И разве ж кто-то мыслит сбежать в Речь или сдать город? Нет! Потому что у царя можно выслужить хоть бы и ближнее боярство, а у ляшского короля - никак, ежели ты не лях. И что литвины знатные ворчат ведомо тебе? "Лучше корку с Русью грызть, чем мёд с Речью"!
- Ты не серчай дедушко, - сказала Мэри, улучив возможность вставить своё слово. - Но вот в Москве нет ни одного католического храма. Даже часовеки нет. А ведь католиков там вдосталь. Много их!
- Э, немецкая боярышня, сама ведеть должна откель ветры дуют. То сами немцы вину несут за свой норов нечестивый. Попы зело злятся, егда крестному ходу почтения не выказывают господа офицеры. Нет бы шляпу снять, да молитву вместе сотворить, повременить со своей суетой... Нет, они сугубое небреженье к вере нашей праотеческой выказывают. Были бы посмирнее - кто б слово сказал?
- А хорошо ли злиться батюшкам?
- Худо сие. Но люди же. А злопямятны и вот все челобитья иноверческие что царю несут к попам попадают, а те разве не упомнят оскорблений Креста честного?
- Ладно складываешь, да вот слово скажи - разве Речь не становится крепче, через строгость веры латинской?
- Была бы вера латинская крепка, не боялась бы никого. Как читаешь? "Любовь изгоняет страх, ибо в страхе есть мучение"! - не так ли Иоанн-апостол писал? Боятся - значит слабые они, а не крепкие. Мы вот никого не боимся! Кого убоимся, егда с нами Всевышний ратует? Они рухнут, а мы стоять будем! Не так ли, боярышня? - подмигнул дед Мэри, словно подтрунивая над ней. Он догадался, что она с католической веры в православие перешла.
- Главное, деда, чтобы Господь придя сыскал веру на земле...
- Верно речёшь, дочка! За сим и хочу быстрее воздвигнуть Успенский наш Собор, да приложиться к предкам своим. Пока сие не увижу, пока не утвердится Смоленск Собором сим в русском подданстве навечно - не помру. Буду яко Праведный Симеон, который не преставился пока не узрел Христа-младеня во Храме Ерусалимском.
- Да как же ты Собр сей в руинах лежащий воздвигнешь? Сие и царю-батюшке пока не под силу. Нешто милостыней насобираешь на работы по храму сему?
- Словом храмы воздвигаются, не золотом. Сказано храму бысть - и будет!
Григорий и Мэри переглянулись - сразу вспомнился посох торчащий на Святом взгорке благословением отца Филофея. Стрелец посмотрел на руины, на ухмыляющегося калику перехожего, на свою половинку, рдеющую от утренней осенней прохлады и молвил:
- Ну, раз так, раз по слову храмы возводятся и города твердят - бысть по сему!
И через час, отставив в сторону дело ратное, Восьмой Государев приказ стрелецкий принялся за дело. По-хозяйски ратники снесли два торговых ряда, что мостились у самой вершины холма, и высвободили место для разбора завалов. Споро, с песнями стали очищать руины от битого камня, достигая основания храма. Тут же, увидев рвение полтевцев на подмогу пришли мастера-каменотёсы, разбирая и раскладывая камень годный в кладку от камня бросового, битого. К обеду явились плотники - чем помочь? А за ними пришёл и архиепископ Смоленский и Дорогобужский Филарет.
- Яко рвение в сердца ваши Господь вложил, да так пусть и рука Его сопутствует вам в деле ратном!
Руины разбирали до самого вечера, но его обветшалые стены, местами разрушившиеся до самого основания так и не были прибраны даже и наполовину. Правда кое-где уже обшивали лесами треснувший остов храма, чтобы начать разбирать его. Работы было ещё непочатый край.
- Григорий Онисимов! - это на холм въехали князья Черкасский и Барятинский. - Ученье ратное бросил, к попам на службу явился? Годно ли?
Полуполковник поклонился в пояс верховым и отвечал не теряя спокоствия:
- Без Церквы град не стоит, без Собора сего нет и твердыни Смоленской.
- Зело мудро речёшь, да разве пуля ляцкая слабее слова поповского? - спросил в свою очередь Юрий Барятинский.
- Поповское слово и понюшки табун-травы не стоит, а вот Слово Божье рати поборает. И сие не по слову человечьему делаем, а по Слову Божьему.
Яков Куденетович почесал бороду, поерзав в седле, осмотрелся, и удовлетворённо махнул рукой.
- Что ж мы лучшему приказу стрелецкому воспретим Господу честь оказать? Борзо взялись, да и Филарет ужо благословил. Смотришь к явлению Паца к нам под стены они уже храмину и под купол подведут.
Барятинский кивнул. Он, как всякий успешный воевода не сильно верил в благословения и молитвы, охотнее заменяя это резвостью коней и натиском, но всё ж спорить не стал.
- Раз так - с почином! - благословил дело и князь Черкасский. - Завтра же вышлю вам на подмогу всех, кого бирючи со всей округи скликали*!
И два главных воеводы съехали с Соборного холма уверенные - быть победе!
==========
Зерцало - небольшой круглый щит крепившийся на грудь и иногда на спину.
Крестовоздвиженье - 27 сентября.
Осадная изба - барак казарменного типа, где поселяли тех горожан и крестьян, чьё хозяйство и имущество осталось за стенами города.
кого бирючи со всей округи скликали - при угрозе нашествия бирючи/глашатаи созывали народ в города под защиту стен.
Оценили 19 человек
38 кармы