- Пац идёт к Смоленску! - в этой новости было сразу всё: и тревога от неопределённого будущего и радость от окончания томительного периода ожидания и перехода наконец-то к решительным действиям, и крушение надежд на то, что литвины и ляхи не решатся в этот год начинать войну. Эту надежду питали так или иначе все - кто-то более, а кто менее. Но вот началось! Сразу все принесли эту весть - и лазутчики, которые о том только и радели, что известить царёво войско; и купцы, что чаяли прибыли от этих новостей; и перебежчики, что рассчитывали на милость, пытаясь известием этим доказать свою преданность русскому государю.
- Пац идёт к Смоленску! - гудел город на торгах, где люди уже и не торговали почти, а лишь в возбуждении друг другу рассказывали все остальные новости, что с этой главной новостью были связаны. Под трезвон колоколов, что собирали людей почти набатно на молитву о защите города, люди вызнавали у сведущих о числе идущего врага о его припасах, которые они везли с собой, об осадных приспособлениях и артиллерии. Наконец и о самом важном - о многочисленности войска врага, что двинулись от Вильны.
- Одна только часть войска идёт с Литвы, а скоро к ним прибудут и польские хоругви гусар, и говорят тьмочисленно идут - в надёже взять город с приступа, сесть тут крепко, на нашем припасе до того как мы припас ентот изведём осадою, - рассуждали одни.
- Главное войско ляцкого короля уже было двинулось на левобережное пограничье, да раздумал Ян Ваза Киев брать, повернул к Могилёву, а там видно и до нас прибудут - на подмогу Пацу. Смоленск поважнее Киева-то будет! - выказывали свою "осведомлённость" другие.
Князю Барятинскому на Совете всех воинских командиров решили поручить встречу "гостей дорогих", подчинили шесть сотен поместной конницы, два эскадрона рейтаров полковника Змиева, и эскадрон охочих людей.
- Мэри! Я отбываю с князем Барятинским навстречь литвинам! - с порога крикнул Григорий в возбуждении. Он был разгорячён предстоящим походом и спешил - выдвинуться предстояло сегодня же.
Против ожидания Мэри не стала спорить и прекословить. Вся в делах и хлопотах она только кивнула и показала ему собранный в дорогу припас.
- Здесь всё потребное. Двое штанов, лёгкие сапоги, туесок с перцем и солью, четыре фунта сухарей, два фунта голанской снеди - съешь её в дороге не откладывая - иначе пропадёт, две рубахи со льна, суши их попеременно. Особо - перчатки и варежки. Сии на торге вчера тебе прикупила, тонкой выделки оленья кожа. Здесь туесок с мазью деда Якшенина, чистое полотно; 40 листов бумаги и письменный прибор - в ташке*, свечей 20 штук, новое кресало. Там же тебе и Апостол*, который ты так любишь.
- Думал не отпустишь!
- Ну вот ещё. С утра как ты улетел сразу поняла - напросишься на дело... ну, судьба! Береги там себя, а я молить за тебя буду на Соборном холме.
- Ты тоже береги себя. Здесь тесно, да надёжно. А Моховского я просил уже караул стрелецкий вздвоить покуда меня нет. Ну и Сенька Самаренин к тебе приставлен - будет до торга ходить с тобой ли иль по твоему посылу.
- Скоро ли уедешь, соколик мой?
- Не медля! Возьму Рюзгарку и Воронко, а за Каськой приглядывай, чтоб не свели со двора. Народишко шалый тут трётся. Я стрельцам настрого наказал, но и ты тож, пожалуйста, глаз на ними имей.
Мэри передала седельную сумку с пистолетами, и отдельно, особо пистолет Патрика Гордона.
- Не забыл наказ отца Димитрия?
- Какой наказ?
- Тебе поручено царёво семейство хранить - так что не лезь в пекло. Сей пистоль от себя не отпускай, под перевязь вешай, вот и петельку тебе пришила...
Григорий поцеловал заботливую свою супругу и сладко и тягостно защемило сердце.
- Вон смотри-ка тебе и Доналл Григорич руку тянет.
Григорий потрогал живот, где кувыркался его отпрыск.
- То нога!
- Ну и нога сойдёт. Помаши тятьке "пока"! "Возвращайся, тятька, скорей!"
Завязал узел с пожитками, последний раз обнял Мэри, расцеловав её раз пятнадцать и бросился вон.
- Долгие проводы...
- ... лишние слёзы! Жду с победой, воитель хоробрый!
Собирались не долго - утром 1 октября Ертаульный полк Барятинского вышел в направлении Орши, и обойдя её кругом для пущей тайности уже 5 октября прибыли в Толочин, наводнив это небольшое местечко*. Барятинский приказал "всех впускать, никого не выпускать" и разослал по округе разъезды чая дождаться новостей о передвижении армии Михаила Паца. Напуганные и пришибленные крестьяне Толочина попрятались по домам не веря, что их не начнут грабить, отнимать съестное и прокорм лошадям. Князь решил дать роздых лошадям дня на два, и чтобы не допустить погрома к которому поместная конница уже была готова, настрого предупредил всех начальных людей в войске. Уговорившись с коштеляном местечка, он отнял только то, что принадлежало панам, а за остальное заплатил - и за овёс и за припас и даже за постой для тех из командиров, кто остановился в Толочине, а не в лагере за околицей.
- Что мы с ними ласкаемся? - ворчали некоторые. - Вражье семя! Бить их, на правёж поставить - неча святых из себя корчить!
6 октября, поутру выпал первый снег и растаяв к обеду развез, расквасил дороги. Осень и так не бывшая сильно сухой, принесла наконец распутицу.
Созвав всех подначальных людей князь Юрий Никитич держал Совет:
- Дорога встала, Пац сейчас идя с обозом опаску нам только своей кавалерией и представляет. Пехоте за нами не поспеть, а кавалерии у него хоть и много, да свежей нет. Мы отдохнули, двинем к Борисову, бо думаю так - Пац встанет в Минске пока всё войско не подберётся.
- От Борисова до Минска шестьдесят верст - там наверняка уже стоят несколько полков гусар или рейтар. Пац иначе не ходит, сторожится, - заметил Всеволод Кметев, из калязинских детей боярских. Он третий раз ходил на поляков и повадки их знал как "Отче наш".
- А когда мы почитай семдесят вёрст сделаем, а по такой дороге это за три дня - не менее, то лошади уже не будут так свежи, и придя в Борисов нос к носу столкнёмся с гусарами, что там уже два дня квартируют, а то и боле. Не в нашу пользу такое дело станется. А коль их там тыщи три - всё, амба нам! - заметил бывалый и осторожный Алей Алалыкин-Голова. - А ещё без обоза мы за три дня весь запас истратим - и придётся искать прокорм лошадям.
- Челноком итти надо! Три сотни вперёд вышли, запас приготовили, следом ещё три пошли - дальше на двадцать верст. И следом остальные. Как только последние придут на место, отдохнувшие первые за ними, затем вторые. На месте уже и корм у мещан возьмём, и не сильно-то лошади вымотаются, - предложил Кондрат Анцыферов, командир эскадрона рейтар Змиева.
- Это вы, рейтаренины, так ходить - челноком - приучены. А поместная конница-то так пройдёт, что поди их собери! - заметил Барятинский. - Сейчас если снова снег падёт, аль дожди зарядят, как дети боярские воевать будут? Способны ли к огневому бою, аль в сабли только придётся идти? Пальбу пробовали когда хляби разверзены? Мушкеты ваши и пищали на погоды как отзовутся?
- Худо с этим. Многие пищали ещё фитильные. Да и пистоли не лутче, - признался Кметев. - Пальбу делали - только ворон пугать. Ручницы худые почти у всех. С тридцати шагов точно не бьют.
Князь теребил бороду, размышляя.
- То не худо, что огневой бой у вас слабый, лишь бы пиками могли разить, да сабли дело знали. С гусарами столкнёмся - они в таком бою зело злы, да и в латах, пуля не всякая возьмёт.
- Дозволь, князь-батюшка, слово молвить? - вызвался Иван Стечкин. Он на Совете был лишь для слуха, поскольку командовал лишь полшквадроном охочих людей, а потому права слова не имел.
Князь кивнул и Иван прочистив горло начал:
- Мы, доброхоотники вооружены полутше, да и народ у нас весь бывалый, бодрый. В Смоленске на стрельбищном поле палили не худо, добро палили. Может всадника и не собьют наши молодцы, да уж в лошадь не промажут. Во Смоленске же добыли мы себе лошадей на подставу - почти у всех есть заводные лошадки. Посему и вызваться хочу в дальний большой разъезд пойти, Минск обойти малым числом людей, да проведать всё как следует. А то и пощипать ляхов за сало. Ежели двинутся из Минска может и обоз распотрошить сумеем, коль отстанут.
- У Паца не получится обоз взять. Сей осторожный как хорь, хитрый как лиса, злой как волк, а навалится коль - медведю лучше в лапы попасть.
- Сё посмотрим - не получится это не беда, а вот если и не попытаем счастию - совсем плохо.
- А проводники у тебя есть, чтобы его обойти? Кто тебя вести будет? - заметил Алей Алалыкин. - Без проводников не пройдёшь. Блукать станешь, да в лапы ворогу заблукаешь.
- У меня есть несколько тех, кто в этих местах воевали уже, разобрать стёжки-дорожки, чаю, смогут. Но кроме того у меня есть харта польская сих мест.
Стечкин достал жёлтый лист бумаги вчетверо сложенный и развернув его положил на стол.
Командиры склонились над ней и Барятинский пожурил Ивана:
- Ну и что ж ты таился-то? Твоя харта куда как подробнее моих чертежей земли Оршанской, что мы в Смоленске раздобыли. А минского повета у нас и вообще нет.
- Братцы, так а что если Пац не к Смоленску идёт, а вот сюда двинет - на Бобруйск, Гомель и к Чернигову? Вот и будем тогда зубами клацать воздух из под его хвоста хватая!
- Посему-то я и думаю что обход надобен!
- А куда обход на полудень аль на полуночь от Минска хошь?
- На север от Минска итти надо! Вот именье Потоцких Зембин - здесь если двумя сотнями пойдём - вдосталь прокорма будет, отдохнём денёк и дале до Логойска и Заславля двинем, - Стечкин водил по карте, указывая намеченный прежде путь. - Если же там ещё будут ляхи во множестве - пойдём на Молодечну. Отсель, с Толочна до Зембина два дня ходу, день там. Дале до Логойска - день, до Заславля - день. Вот и считайте - завтра выйдем, а 11 уже будем в Заславле или Молодечне. В обрат пошлём одного сеунча в Смоленск - с добытыми сказками, а одного до Борисова или сюда в Толочин. К 13 или 14 гонец будет у вас с верными слухами.
- Смело! - одобрительно отрубил князь. - Готовь людей и лошадей. Кто хвор - оставить при отряде, головой ручаешься. Возьмёшь с собою моего лекаря, тебе нужнее может оказаться. Ну а отрядим на сие дело охочий эскадрон весь, только Козьма Кривой будет у тебя головой, а то ты сам поперёк батьки в пекло влезешь. Кто-то ещё желает итти?
- Так Стечкин одвуконь пойдёт - на заводных. У нас-то нет заводных! Не поспеем за ним!
- Как знать! В Зембине у Потоцкого наверняка лошади есть на подмену. Главное как снег на голову к ним свалиться.
Разгорелся жаркий спор между теми, кто считал, что эта затея - отправлять лишние силы в расчёте только на то, что удастся добыть лошадей - слишком безрассудна, и теми, кто наставал, что так только и добывается победа. Князь же пока молчал устремив взгляд на карту.
- Вот что мы сделаем, - сказал он когда страсти уже немного улеглись. С Кривым и Стечкиным пойдут сто поместных всадников, которых я лично отберу. Ежели в Зембине будет удача - поместные пойдут дале в охват. А коли лошадей добыть не удастся - вернутся. Ежели добудете только пятьдесят или тридцать лошадей - те, кто не добудут - назад, остальным Бог в помощь! Чем крепче сила придёт к Заславлю - тем надёжнее будет дело.
И то ещё думайте: Зембин именье Потоцких. Край тут неспокойный и ежели кто думает, будто именье не укреплено знатно - тот глупец. Там и сила стоит и частокол наверняка есть и прочие уловки наготове. Без погляда, очертя голову не соваться туда! Ежели 8 октября ввечор не встанете там на постой, али потеряете воинства много - возвращаться в Толочин. Здесь в Толочине оставим сотню поместных настороже.
А мы тем временем дадим ляхам бой в Борисове, ежели они там. Как раз время по расчёту Стечкина есть: ежели он 11 будет в Заславле, то мы должны 12 ляхов и литвин выбить из Борисова.
- А ежели их там, тыщи три, или боле?
- Ежели так, то там все костьми и ляжем, пока эти три тыщи на порубим в щепу.
Кто-то хмыкнул, кто-то приуныл, но самые бывалые знали - Барятинский на неверное дело не пойдёт и людей в пекло без верного расчёта на победу не кинет.
- Теперь всем к котлам, а после смотр поместной конницы. Сам буду молодцов на дело готовить.
Григорий бывший при Барятинском для личных поручений и потому присутствовавший на Совете напрашивался под руку Кривого и Стечкина, убеждал, что он как нельзя лучше подходит для такого налёта, ведь у него не просто два коня, но и один настоящий ветер.
- Уймись Григорий - ты мне для иного нужен. Да и на твой счёт особое повеление Государя - тебя далече от себя не пущать.
Григорий осолбенел - "Неужели?"
- Юрий Никитич, но как же мне славу стяжать, коли мне в дело нельзя! А ежели они в поляков впорются по самые уши - у меня одного только и есть настоящая возможность с вестью вернуться! Я уже не раз по сто верст в день одвуконь проходил. Два дня и я до вас как ветер домчу, коль беда случится.
- Нет! Наказ строгий! Головой за тебя отвечаю.
- Юрий Никитич! Но разве не было уже так, что вы по правде поступали, а не по поручению старшего? Разве не ваши слова "Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых!" - когда князь Шереметьев приказал Киев сдать? А сей час Господу подчинитья надо - Он говорит!
- То Шереметьев, а то Государь! То-то и оно - Шереметьевых много, а Государь один. И нечего сюда Господа вплетать - Его воля тебе не ведома, чтобы за Него слово речь!
- И всё-таки здесь Господь выше Государя, правда требует меня в сей отряд послать, а Государь далеко и не может о том доподлинно судить. И что ж? Загубим дело, загубим людей понапрасну, если весть быстро не удастся доставить!
- Ты сей час договоришься до того, что отыму у тебя лошадей и другим дам - они не хуже тебя с вестью придут, коль надо будет, - Барятинский нахмурился. Он не сердился, а думу думал и не мог решить.
Не солоно хлебавши вышел Григорий с Совета. В лагере во всю гулял запах подходившей каши, где-то уже стучали оловяными ложками по котелкам и плошкам.
- Что голову повесил, паря? - спросил один из кашеваров. - Давай к нашей каше, мигом всё на лад пойдёт!
Бойцы уже заняли место у костра, дожидаясь, когда половник начнёт свой танец по их посуде. Балагурили, смеялись над шутками, нахваливали кашевара, улавливая запах почти готового яства.
- Ты, служивый, поди-ка первый раз в таком походе? Каши с котла ещё не едал?
- В походе впервой, а кашу едал и не в таких переделках.
- Ой, да ну... Давай о заклад побьёмся кто больше да быстрее каши съест?
- Сие от ложки зависит! У кого ложка больше - тому и проще.
- Молодо-зелено! Ну по рукам?
Ударились по рукам, товарищи разбили спор и как водится кашевар наполнил их плошки первыми.
- Ну, какая тебе больше нравится? Давай тебе меньше тарель дадим, а ложку как ты говорил больше. Чтобы всё по честному - у меня смари какое пузо - туда много влезет, так что тебе фора, а мне пеня. Уговор?
- Ну, с Богом! - провозгласил кашевар и поддакнули товарищи. Ложки пустились в пляс. Григорий обжёгся раз, другой, стал дуть на кашу, тщетно стараясь поспеть за соперником. Тот метал ложку за ложкой так будто у него не рот был, а печь - совсем ожогов не боялся. У стрельца уже и слёзы от такой горячей каши на глазах наворачивались, а поспеть он таки и не мог. Более того - у него ещё и половины не было, когда хитрый спорщик уже завершал своё триумфальное состязание.
- Ну, что ж, прав я был - мало каши ты ел! - добродушно посмеивался победитель, забрасывая последние три ложки себе в рот. - Хороша каша, а Кузьмич? Вот ел бы да ел! Может быть ещё одну черепушку мне наполнишь?
- Отчего бы не наполнить? Наполню, да с краями!
Кашевар, раскладывавший кашу всем по очереди, взял плошку спорщика-победителя и забросил ему полтора половника... Это уже было форменным издевательством и Григорий постарался налечь - как бы горячо ни было.
Но происходило что-то странное - каша из тарелки сопреника убывала так стремительно, что и не верилось будто это вторая уже тарелка.
- Вот так каша, вот так кашевар наш! Весь день бы ел да нахваливал. А вот наш молодой-то смотрите как медленно двигает веслом. Неуж каша не хороша попалась?!
- Хороша! - только и ответил Григорий.
И оба снова застучали ложками по тарелкам.
Что за хитрость? Как же так? Его соперник совсем не обжигался - иногда дул на ложку, но и то быстро, недолго. Григорий уже не только ел, но и наблюдал за бывалым товарищем. А! Вот и разгадка!
Ещё миг и все засмеялись - стали похлопывать стрельца по спине. Догадлив!
- Ну всё, теперь-то точно можно молвить - бывалый вояка!
- Да, кашу одолел!
- А сноровист - с первого почитай разу догадался! Ну и что, что со второй тарелки? Много ли у нас тут таких, кто хотя бы с третьего разу допёр умом своим как её, кашу-то, лопать?
Оказалось дело было проще некуда. Бывалый спорщик кашу ел окраивая; там, где она тонким слоем была и успевала остывать. Снимая край и снимая верх с одной стороны он раз за разом подходил к другому краю и так по кругу очень быстро и споро уничтожал всё.
- Научился уму-разуму! Благодарствую за кашу - хороша, сытна, забориста!
- Век живи - век учись!
Все разом закивали головами. Мужиками они были грубыми и им очень то было по сердцу, что такой молодой полуполковник не зазнавался и выше их себя не ставил попусту. И благодаря тому любой из них считал за честь служить под началом такого головы.
Григорий взял свой карабин и выехал на опушку леса, где голые остовы деревьев уже говорили, шепча: "Зима грядёт!" Воронко нервно перебирал копытами стоя на месте. Спокойный и жилистый он воплощал в себе качества хорошего драгунского жеребца - выносливость и резвость, но был пуглив, и Григорий его успокаивал, ласково похлопывая по шее. Для того чтобы стрелять с седла приходилось закладывать уши Воронко, поскольку тот после выстрелов мог понести вскачь. Не таков был Рюзгар - ему выстрелы не казались опасными или слишком громкими - от природы он был слегка глуховат - настоящий чистокровный конь.
Опушка жила своей жизнью и Григорий выцеливая какую-нибудь живность внезапно увидел движение среди кустов калины, которые ещё не полностью избавились от жёлто-красных листьев.
- Уж не лазутчик ли? - сказал стрелец, словно обращаясь к коню. - Ну-ка, Воронко, шагом к этим кустам пройдёмся...
Не спуская глаз с того места, где он заметил нечто подозрительное Григорий держал карабин наизготовку.
- Выходи а то стрельну! - крикнул он остановив коня в двадцати шагах, опасаясь, что в кустах притаился лучник или метатель ножей. Уже после случая под Нежином он стал намного осторожнее и не снимал с себя вязанную кольчугу.
- Не стреляйте, дядько! Я ничего плохого не делал! - высунулся из-за пенька парнишка лет десяти. - Я ничего никому не скажу!
- Кто таков? Что здесь делаешь?
- Сирота я. Тятьку и мамку мор взял, когда я малой ещё был, вот у добрых людей жил, а тепреича сбежал.
- А здесь что делал? Лазутчиком пришёл? - грозно сомкнутые брови, повелительный голос. - Зачем у нашего лагеря крутишься?
- Прибиться хочу к русскому войску! Возьмите с собой, дядько!
- Вот ещё нам обузы не хватало.
- Я всё-всё буду делать! И брашно добывать-готовить и за лошадьми ходить и одёжей заниматься - чистить-стирать-штопать.
- Сам-то ты чей? Русский, аль литвин? По нашенски-то говоришь не чисто. А ну как лазутчик литвинский? В лагерь, в отряд просишься... А нам откуда знать?
- Я ничей! Литвины меня своим не считают, ляхи тем более, и русские тож.
- А почто от добрых людей сбежать хошь? Они тебя вскормили, и где ж твоя благодарность? Разве гоже?
Мальчонка шмыгнул носом и замолчал, потупившись на свои поршни*, безотчётно стащив с головы шапку. С его глаз покатились слёзы, и он стал беззвучно всхлипывать.
Григорий слез с коня, схватил парнишку и приподнял его над землёй только что не кинув в небо. Мальчонка был не по возрасту лёгок, щупл, хлипок. Вспомнив Мирошку Григорий подивился - отрок был легче, хотя видом казался заметно старше.
- А ну как возьму тебя в войско, а ты будешь плакать как девчонка. Позора мне не оберёшься - хлюпика взял, нюню и размазню...
- Я никогда-никогда больше не буду плакать... - он утёр нос рукавом и постарался успокоиться, а это было не так-то и просто. - Обидно просто. Один я как перст, и кругом виноват...
- Ладно, дуй в лагерь! Кто спросит скажи Григорью Онисимову важную весть несёшь. Сядешь в шатре и сиди пока я не вернусь.
Мальчонка припустил к лагерю, оглянувшись пару раз. Он ещё не верил своему счастью, но слёз уже как и не бывало.
Покружив по опушке леса Григорий трижды выстрелил - один раз подстрелив бурундука, почти не повредив шкурки, а дважды промазав по белкам, что промчались совсем близко - буквально над головой. Досадуя он доехал до болотца, разглядывая следы на мягком, илистом грунте, очень рассчитывая увидеть следы сохатого, либо поднять выводок последних, не улетевших ещё уток. Развернув Воронко назад, решив уже возвращаться в лагерь и проехать сократив путь, как из балки порскнуло несколько зайцев - один за другим. Мчась как угорелые они тем не менее были лёгкой целью - жирные и матёрые переваливались грузно и разрядив в них сначала пистолеты, а затем и карабин Григорий подстрелил двух здоровущих косых. С такой добычей не стыдно и в лагере показаться.
- Спокойно ли в округе, Григорий Онисимович? - осведомился один из караульных, что прятался от посторонних глаз в распадке ручья, что пересекал дорогу.
- Только зайцы шалят, но двоих вот наказал. Не забалуют боле.
Костры в лагере жгли в больших, но неглубоких ямах, что были обложены хворостом - издалека огня не было видно, а сизый дым терялся в пасмурном, хмуром небе. Шатры и палатки из бурого от времени и луковой шелухи льна, терялись на фоне жухлого бурьяна; издали казались скорее какими-то камнями, чем творением рук человеческих.
Подъехав к своему шатру Григорий спросил своих товарищей приходил ли мальчонка и они указали на него. Оказалось он уже штопал прорехи на своей рубахе. Оборотистый - раздобыл иголку и нитки, и теперь серьёзно и обстоятельно латал одну дыру за другой. Рубаха его постепенно превращалась из лохмотьев, что свисали лоскутами, в шитую, но вполне годную и пока грязную косоворотку. Но дай время! Завтра если будет возможность простирнёт и окончательно приведёт в божий вид.
- Ну и сколь ты скитался по лесу?
- Две седьмицы. Как узнал, что войско литвин скоро выйдет, так и сбёг к Московии.
- А ел что?
За время, что он был в лагере он уже умылся и теперь белые зубы уже так не контрастировали с чумазым лицом.
- В лесу не помрёшь! Грибы да ягоды не хлеб конечно и не похлёбка, а всё одно сытно.
- Постой-ка, - вдруг напрягся Гриргорий. - А откуда ты узнал что войско выдвинулось две седьмицы назад? Ведь они из Вильны вышли - ещё седьмица только прошла, разве чуть больше.
- Так у нас в Зембине все о том знали, ведь хозяин - Иржи Потоцкий - уезжал в Вильну загодя. Как раз две седьмицы с хвостиком это случилось.
- Ты из Зембина? А сколь до Зембина вёрст? - Григорий прищурился, подозревая, что мальчонка что-то недоговаривает, скрывает или же просто врёт.
Но тот искренне и просто отвечал, удивляясь:
- Да откуда мне знать-то? Я же на своих двоих добирался. Может сто!
- А не через Борисов ли шёл?
- Не-а. Через Борисов - попадёшься. Там каштелян крепко службу держит. Могут и поймать, а тогда меня за побег хозяева бы запороли, чтоб другим в науку.
- А что ещё ты знаешь об окрестностях?
- Всё знаю! Всё как на духу расскажу!
- Идём к князю Барятинскому! Идём-идём! Шевели поршнями!
Григорий буквально ворвался к князю, оторвал его от какой-то писанины, без церемоний возжёг ещё два шандала, подчёркивая, что по важному, очень важному делу. Такое нарушение порядка вызвало у Барятинского сначала негодование, затем недоумение, а затем он услышал:
- Я проводника до Зембина привёл - мигом доберёмся, не собьемся. Боле того, в Зембине разом с наскока заберём удачу, даже сомнений нет!
- Это чтоль твой проводник?
- Он самый!
Барятинский встал и стал прохаживаться по шатру, обдумывая положение. Он поглядывал на мальчонку не задавая никаких вопросов и не допытывая ничего. Мальчонка стоял смущённый и не понимал что происходит, а князь и сам не говорил и Григория ни о чём не спрашивал. Юрий Никитич хитрил вполглаза наблюдая за обоими - как себя поведут в такой странной и непонятной обстановке.
- Ну, положим я соглашусь, что сей отрок поведёт две сотни всадников. Мой страх, мне головой отвечать за сие предприятие, - наконец сказал он. Говорил медленно, со звенигородским акающим выговором, чего обычно за ним не замечалось. - Чего от меня ещё хочешь? Чтобы я тебя с этим отрядом отпустил? Не бывать тому!
- Раз так и я сего отрока не отпущу в проводники...
- То есть ты желаешь поставить под меч жизни своих товарищей?
- Как раз нет. Наоборот - зная что успех будет большим если я с ними поеду - тем самым уберечь их чаю! А вы, князь сии чаяния рушите! Негоже!
- Но-но-но, сам ещё из отроческих годов не вышел, а меня учишь! - Барятинский вдруг стал грозен как туча и у Григория даже похолодело сердце, а кровь отлила от лица, хотя и знал он, что князь грозен притворно. - Так ты, отроче, из Зембина?
Малец кивнул.
- Какую службу правил при барах?
- Я не при барах был, я просто в Зембине обретался, а тятька мой, то есть дядька Сеслав, был конюхом у Потоцкого.
- И как сего Потоцкого завут?
- Иржик!
- В много ль сей час коней в Зембине у сего Иржика?
- Много. Он лучших коней придержал, а похуже отправил с посполитым рушением*.
- И сколь?
- Без счёту! Не знаю я сего, как сказать?
Князь подмигнул Григорию:
- Ох и ценный же у нас тут лазутчик. Важного не знает.
- Да я ни честь ни счесть не умею. Мало-мало...
- Не отговаривайся. Другое скажи - сколь у Потоцкого конюхов? Тятька твой сколь лошадей обихаживает?
Долго выспрашивал Барятинский отрока, дотошно всё подмечал и не отступался - уже и солнце село и свечи стали гаснуть и пришлось возжигать новые и новые, а расспрос всё продолжался. Отрок осмелел, освоился, и почуяв, что вера ему есть стал совсем спокоен и счастлив, что наконец-то его жизнь пошла в гору. Наконец князь отпустил мальчонку, а Григорию приказал кликнуть Кривого и Стечкина.
- Пойдёшь с ними. Уболтал, чёрт языкатый. Мальчишка тебе верит, а без него и в самом деле худо получится. Будешь при Козьме Кривом и чтоб ни шагу от него!
- Благодарствую, Юрий Никитич!
Разошлись лишь заполночь, когда взошла кровавая луна, знаменуя недоброе. Они обсудили всё до мелочей, вплоть до того, что армия Паца вдруг вернётся в Вильну.
Наутро спозаранку, ещё по темноте две сотни поднялись по команде и ушли в сторону от дороги на Борисов, пойдя через рощи и смешанные леса двумя вереницами. До восхода ушли от лагеря вёрст на десять и попали в полностью безлюдные места - война и мор выкосили здесь всех подчистую. Не раз и не два встречали брошенное жильё, но Данька, как прозвали они отрока, предостерёг их от приближения к этим жалким лачугам.
- Жильцы те померли поди-ка. Ежели тамо хворь чумная - лучше сжечь, чем входить туда.
Повсюду предствали залешенные поля, там и сям виднелись остовы колодцев, обветшалые загоны, никому не нужные межевые столбики. Всё то, что Григорий наблюдал на разорёной левобережной украине было и здесь.
Ближе к полудню наткнулись на большое село, названия которого Данька не знал, и появление которого было для него неожиданностью. Он был смущён и подавлен, но никто его не винил. Не знает и не знает.
Кривой решил село не обходить, а войти в него и сделать краткую днёвку, после чего конники неудержимым потоком влились через небольшое поле на главную улицу, изрядно напугав поселян. Церковь в селе была православная и люди увидев, что пришли ратники русского царя немного успокоились.
Староста - поляк лет шестидесяти из тех, что воевал в Смоленскую войну смотрел с вызовом и кто-то из поместников хлестнул его кнутом, старясь чтобы хлыст обвил шею. Татары так ломали позвоночник свои жертвам, и этот пытался повторить то же, но товарищи его остановили, накинувшись со всех сторон.
- Ты что творишь?!
Поляк стоял гордо и неколебимо не потеряв ни чести ни достоинства, хотя кнут сорвал кожу с плеча, оставив глубокую кровоточащую ссадину.
Стоявшие поодаль мужики забрали старосту, не обращая внимания на ратников - им никто не дозволял этого, но за своего они вступились и препятствий им не чинили.
- Стало быть справедливый у них каштелян, раз выгораживают его православные...
Опасаясь, что поместная сотня станет своевольничать Кривой поспешил идти дальше, но случилось то, чего Барятинский больше всего боялся и почему каждого из поместной сотни отбирал лично. Родовитые воины из захудавших, но древних родов стали прекословить и дело едва не дошло до прямого, открытого неподчинения. Тот самый дворянчик, что пытался запороть старосту-поляка стал открыто бросать вызов и Кривому, что принадлежал к побочному роду Сытиных, и тем более Стечкину, предки которого вообще дворянское званье выслужили.
- Невместно мне, родовитому выскочек слушать! Эту собаку ляцкую запороть надлежит, а мне Кривой этот ещё и пеняет! - возглашал он не стесняясь и нашлись те, кто его поддержал - тоже из родовитых и спесивых.
Охочие смотрели на всё это с кривыми ухмылками - любой их них этих дворянчиков одолел бы без особых хлопот, что в конном бою, что в рукопашной, поэтому Кривой, чувствуя за собой силу говорил без опаски.
- А князь Барятинский довольно родовит по отношению к вам?
- Это всяко...
- Ну вот к нему и отправляйтесь. Я вас не держу. Вот вам Бог, вот порог! - он прочертил на подстывшей земле черту и, отвернувшись, вскочил на лошадь.
- По сёдлам!
Пообедав, дав лошадям роздых после водопоя, отряд устремился дальше, а покинутые ими родовитые местники в сомнении о чём-то совещались. Затем четверо из них направили лошадей назад, а остальные восемь крупной рысью стали нагонять отряд.
Кривой оборотил коня и встретил отставших:
- В следующий раз такие речи пресекать буду кнутом, а кто не образумится - петлёй. Мы на войне, а кто считает инаково, пущай за сими отправляется!
- Не бывать тому, батюшка! За славой едем, а не в споры вступать.
- Ну что ж, - хмыкнул Кривой с сомнением. - За славой, так за славой...
К вечеру прошли верст шестьдесят углубившись в сторону от Борисовского тракта порядочно, нашли неплохое место для ночёвки в глухом бору, что простирался вдоль малой речки Сха. Данька тут уже всё знал - хоть и по слухам, а наверняка.
- До Зембина тут уже рукой подать - ещё пять вёрст, наверное и будут наши старые выпаса, где тятька в ночное меня отпускал, а оттуда дорога наезжая. И сено возят и лошадей гоняют и скот тож.
- Богат Зембин?
- А то ж! Потоцкие его обустраивали, людей туда сгоняли, сселяли, чтобы свою усадьбу расширить.
Ночевали тревожно, без огня, подкрепившись только вяленым мясом, сухарями и тем, что раздобыли останавливаясь днём в Бышовцах. Сторожко ходили караулы, сменяя друг друга каждый час. Лошадей частью привязали к наскоро сделанным коновязям, частью согнали в табун - ночью вволю выпасти. Ещё с вечера, на самом закате лагерь затих, ночью же всё словно вымерло и только тени стражей при лунном свете скользили по окрестностям.
Без холопов поместная конница приуныла. Некоторые из дворян, особенно молодые, впервые в жизни оказались предоставлены сами себе. А впереди была неизвестность и не было рядом бывалых и толковых холопов, что в случае чего и из боя вытащат и собой прикроют, отобьют, перевяжут раны, отвезут в родные места. Об этом не говорили, но все это загривком чувствовали. Эх, надо же было угодить в Ертаул к Барятинскому!
Кто побойчее смирился с неудобствами, думая о предстоящем налёте на Зембин, другие вообще уносились мыслями к Логойску и Заславлю... Захватить, налететь - невеликое дело. Дальше-то что? Назад? Вперёд? А если сеча жестокая?
Рассвет пришёл, а некоторые так и не сомкнули глаз. Охочие наоборот спали мертвецки, и даже те из них, что стоял на часах в карауле успели выспаться как следует. Теперь, седлая коней и готовя горячий завтрак - костры уже можно было разводить не опасаясь, что их заметят - вступали в весёлые, задорные перебранки, подзуживая друг друга. Холод, что уже подмораживал землю и воду подёрнул корочкой льда наконец стал отступать - горячая каша, движенье, бодрость товарищей всех более или менее привели в чувство.
Тридцать верст до Зембина... К полудню, может быть чуть позже они будут уже наизготовку - один наскок и дело решено. Кому-то жизнь, кому-то смерть, кому слава, кому полон и несчастья! Не терпелось начать стремительное движенье. Быстрей бы всё решилось!
Григорий выехал в передовом отряде желая перехватить случайного гонца, если вдруг кто-то решил упредить тех, кто стоял в Зембине на страже. Вдруг их заметили и выслали человека предупредить? Впервые за всё время он оседлал Рюзгара и его товарищи дивились прыти и красоте с которой Рюзгар носился под седлом. Даньку, что показывал дорогу теперь уселся не за кем-то, как прежде, а взгромоздился в седло Воронко, делая вид, что он вполне бывалый наездник. Меж тем Воронко решил выказать норов и управиться с ним было не так-то легко.
Встретившися в поле литвины переполошившись спрятались под арбу сена истово молясь своим святым. На все вопросы "Где Зембин?" они отвечали сдавленно, заикаясь с тревогой разглядывая русскую рать.
Пахарь, что правил озимое поле увидев долгую вереницу всадником только отёр пот со лба, плюнул в борозду и продолжил пахать - будто его вся эта суета не касалась. То же и лесорубы, что катали брёвна на опушке чащи.
- Всё, кончилась власть польского короля! - крикнул кто-то из проезжавших мимо русичей.
- На всё воля Бога! - бесстрастно и совершенно равнодушно ответили ему.
Наконец и Зембин. Подошли к городку с севера, выставив с востока лишь пару разъездов.
- Мирных не забижать, кто будет сопротивляться пощады не давать! - напутствовал Кривой полусотню охочих и полусотню поместных, что перепоручал Ивану Стечкину. - Зайдёте с той стороны, я со своими с этой.
Чёрными тучами нависли, разворачиваясь от леса две волны всадников, что почти одновременно ринулись на городок. Под звуки рожка, под крики начальных людей "Ратуй!" они накатили на беззащитный полуденный мирок растрзали его, растеклись по улицам, дворам, захлестнули местную площадь и накатили на барский дом, выглядевший почти как замок. Взломали, смели, сокрушили всех и всякого. Спротивленния почти не было - два десятка солдат Потоцкого даже пузо не успели почесать, как выстрелы, крики и русская брань переполошили их. Кто успел - схватил оружие, кто-то даже выскочил на улицу, но полон, позор и унижение пришлось испить всем. Капитан стражи заперся в барских покоях и сдался только после того как ему пригрозили спалить его вместе со всем домом. Он и его стражники лишь пару раз разрядить пистолеты и старинные аркебузы, которыми были вооружены. К счастью они никого не убили и даже не ранили, лишь наполнив комнаты чадом ружейной пальбы.
Усатый, бравый некогда, капитан выглядел жалко в домашнем камзоле и в полном унынии.
- Ишь какие вояки... Смотри на них! Война идёт, Пац пошёл в поход, а эти тут сидят, думая, что у Христа за пазухой... При таком воинстве, проиграно ваше дело, ясновельможные! Ни дозоров в поле не выставлено, ни вышек наблюдательных в городе не держите... Тын даже охранять никого не поставили.
- Co ze mna bedzie? (Что же со мной будет?) - капитан стражи был раздавлен, считая, что скорее всего с ним расправятся.
- О, что будет? Отправят тебя в Сибирь!
- Na Syberiе? Nie, tylko nie to! (В Сибирь? Нет, только не это!)
- Ну тогда можем, в качестве милости, повесить на воротах! - пошутил Козьма Кривой и расхохотался видя бледного как смерть вояку. - Отправишься в Смоленск. Там и решат. А про Сибирь забудь, мы же не звери и не антихристы какие...
Очень быстро воинство освоилось в городе. Приказ Барятинского исполняли строго - харчи не отнимали, а покупали, на что была дана полковая казна. Не дорого, не совсем-то и честно. Но поселяне и тому были рады, что их не грабят открыто, не бесчинствуют.
Городок охватили дозорами - никого не выпуская, но всё-таки один литвин пытался улизнуть в Минск. Его настигли, скрутили, бросили в погреб к пленным воякам.
- А куда направляются панове? - спросила Григория одна из молодух, что вились рядом с русскими.
- Тебе нашто? Лазутчица?
- Я бы полазила у витязя...
- Э-э-э, поди-ка отсель, шалава!
Девица сделалв вид, что обиделась, но через некоторое время снова подкралась как бы невзначай. Она видела, что Григорий не простой кавалерист, при такой лошади, при таком оружьи, посеребрёном пистолете, кинжале с хищной пастью дракона, в добротном. справном кафтане - он явно был из начальных людей.
- Ну чего тебе? Невнятно рёк? Не разумеешь русской речи?
- Забери меня с собой, бравый солдат!
- Тьфу! Куда тебя забрать? Головой своей соображаешь, дурья бошка? На тот свет что ль? Иди уж, не доводи до греха! - разозлился стрелец на девку.
- Козьма Парфентьевич, - явился он к Кривому, - Домогаются нашего воинства местные девицы. Как бы греха какого не вышло. Ночью начнут резать глотки по сеновалам!
- Не о том печёшься, полуполковник. Сколько лошадей мы взяли знаешь? Сорок! Что дале? Отправлять поместных взад-назад? Негоже то. Здесь мы без крови обошлись, а в Логойске ино будет. Там гарнизон стоит и не желторотые юнцы какие-нибудь, а ветераны многих битв, которые чёрта не боятся. Старичьё конечно - но службу держат исправно.
- Откель сё известно?
- Вот читай, отписка Потоцкому - отчёт о приборе войска в Лагойске. В бумагах, в шкапу нашёл. Тут видишь? Это число оружных поселян, что там наличествует. А это роспись пушечных нарядов... Чую жарко будет завтра, так что пущай молодцы повеселятся. А кому бабы литвинские глотки перережут - на кой нам такие вояки, кто шалавясь, себя уберечь не в силах?
- Дивно говоришь. Не дело это, Козьма Парф...
- А как ты сей час собираешься весь этот разгул остановить? Поместную сотню ещё усмиришь, а охочих как? Мои-то молодцы зачем на войну идут знаешь? Добром разжиться, разгульничать и кровь в жилах разогнать. Они такого дня ждали, а ты им все чаяния обломать жаждешь. Ну я б взглянул в пол-глазика как ты их останавливать станешь!
- Не дай Бог рядом окажется отряд пацевских гусар - головы нам отвернут не хуже чем мы этих местных вояк взяли. Поймают ведь с приспущенными штанами, Козьма Парфентьевич!
- Караулы и дозоры есть, чего же ещё надо? Лучше скажи где Данька?
- Домой я его спустил - там поди-ка сейчас радости...
- Позови его ко мне, а Стечкину распорядись, чтобы не шалили особо молодцы, а то и вправду... Ступай!
Данька явился разом как его кликнули. Он был уже не так оборван и пошарпан как был; отчим приодел его в новую льняную рубаху, дали тёплую шапку на голову и зипунишко подбитый заячьим мехом.
- Вот, Григорий Онисимович, спровадили меня и благословили!
Тем временем староста, которого расспрашивал Кривой о табунах Потоцкого клялся и божился, что сорок лошадей, что были в конюшнях - единственные верховые, что у них остались. Ни угрозы, ни ласки не действовали, старик упёрся и стоял на своём, пока не явился Данька.
- Один табун на Гонцевическом выпасе днюет, другой отогнали на угловские поля. Верное то слово!
Старик потупил взгляд, понимая, что попался.
- Tak oto, kto na nas wroga naklanial (Так вот, кто на нас врага навёл!) - тихо-тихо, но с холодной ненавистью, прошипел он.
Григорий взглянул на него испытующе и увидел глаза непримиримого, хитрого и жестокого врага.
- Эх, дед, ну зачем ты так к нам... Мы слуги государевы, а ты... - в сердцах сказал он, сокрушаясь. Вывел его на улицу, завёл в конюшню, будто собираясь привязать к притолоке, но одним коротким ударом в сердце прикончил. Тело медленно осело на дощатый пол, в глазах ещё играл страх и ненависть, но как-то разом померкли, а из горла не вырвалось ни звука. Накрыв убитого рогожкой Григорий обернулся и увидел в дверях Даньку.
- Зачем?
- В нём твоя смерть была. Оставили бы его в живых, твоих бы ждала страшная участь. Да и тебя в случае чего.
- Нет, он не стал бы...
- Малой ты ещё. Ничего ты не понимаешь.
- Так ведь то мой дед! Родной, не чужой! Деда! Деда! - тормошил тело Данька.
Как обухом по голове была эта весть для стрельца. Ему было муторно от того, что сам только что убил человека, как вдруг ещё и выяснилось, что это данькин дед.
Подошёл Кривой, усмехнулся, ухватил Даньку одной рукой и заволок внутрь дома.
- Приказ есть приказ, малой!
- Так не было приказа!
- Ты не слышал, а он был. Он лазутчика выслал, а мы его поймали, - врал Кривой, успокаивая отрока. - Ты тут вообще ни при чём.
- Но Григорий, он сказал... что если...
- Ты его больше слушай, ага. Он тебе всякого наговорит чтобы тебя же и успокоить. Староста был враг, а врагу мы спуску не даём. Никого не тронули, даже поляков, но не его. Понимаешь? Тут всё просто - или мы его или он нас.
Но что-то объяснять Даньке было бесполезно.
==========
Ератульный - т.е. сводный, временный набранный из разных подразделений.
Ташка - плоская кожаная кавалерийская сумка, произошло от слова "таскать".
Апостол - книга содержащая части Нового Завета - «Деяния» и «Послания святых апостолов»
Местечко - посёлок, небольшой городок.
Поршни - грубая обувь из цельного куска кожи. Поршни не шились, а стягивались вздёржкой, ремённой оборой. Осенью и зимой носили поршни мехом внутрь.
Посполитое рушение - ополчение в Речи Посполитой.
Оценили 25 человек
45 кармы