Тревоги и радости

Тяжко ожидание. Время густое, тягучее. Льётся ленивым мёдом из бочонка вечности, и, кажется нет возможности уже терпеть...

Мэри изводилась от неизвестности и каждый день с тревогой выходила к воротам ожидая гонца от князя Барятинского. Ловя каждую весточку она успокаивалась на некоторое время, но затем мысли снова начинали бередить её душу и становилось ещё хуже.

На городской стене  постоянно толклись люди. Стрельцы, затинщики и прочий служивый люд: пушкари, сапёры иногда и драгуны с солдатами - все выглядывали вдали каждый своё. Одни с нетерпением ждали чести и славы, другие прибытка и корысти, а кто-то взирал за окоём с тревогой, боясь увидеть дым от далёких пожаров.

- Что позабыла здесь, голуба моя? - окликнул Мэри дед в истрёпанном армяке, подпоясанным верёвкой, на которой красовались три узла. - Суженого выглядываешь? Заждалась уже?

- Так, батюшка.

- Чем терзаться - лучше молись. Ослобонит тебя Всевышний от тревог, да и мужа твово оборонит от вражины, от раны злой.

- Молюсь, батюшка, да молитва не идёт, сбиваюсь. Я же честь по-русски не обучена, а родных молитв не сей случай откуда знать могу? Мне "Отче наш" только и памятна.

Дед взял её белую ладонь в свою сухонькую ручку - был он невелик ростом, и кожа просвечивала как пергамент. Но стало спокойнее. Голова караула, приглядывавший за барыней, подмигнул ей - "слушай деда!" и спокойно зашагал далее по прогону стены над воротами.

- Ты повторяй за мной, так и научишься... - старичок затянул речитатив моления Всевышнему полушёпотом, так, что его почти и не слышно было, и Мэри повторяла за ним, иногда почти и не разобрав слов, руша и смысл и ритм. Она не настолько уж хорошо говорила и понимала по-русски, чтобы в этом полушёпоте разобраться, но сердце успокоилось и что-то внутри говорило - "всё хорошо, всё правильно".

А потом старец встал и ушёл, оставив её в полном умиротворении. Она и глазом не успела моргнуть, как он уже сшёл вниз, а потом уже она потерла из виду его простенький домотканный армяк.

- Кто сей молитвенник? - спросила она сотского, подмигивавшего ей.

- Велика любовь Господа к нему - чую, что он так намолил место сие, что стена воротная вовек не рухнет! Хоть какие ломовые пушки в камень бить будут! Хоть мину подкопом подведут - не взять стену эту! Ох и крепко молится! А вот кто он - не ведаю...

- А зовут-то его как?

- Никто сего не знает. Он каждое утро приходит сюда, приговаривая, что к Богу пришёл - с того начинает день. Говорит "Тут до неба ближе!" И так до самого вечера может на стене молиться. Иногда же уходит. Взглянет на небо и идёт куда-то. 

- Почему же сей час ушёл? Куда? Где его найти? Спросить что за молитву он читал - чтобы и мне так молиться всегда, коль нужда и разлука терзают.

- Он не по-писанному молитву ведёт - а по сердцу. Как ляжет слово - так и молится. Сам сказывает это Дух Святой за него ходатуйствует.

- Да, верно! Точно Духом Святым меня из тоски-печали вызволило! Как же много на Руси святых людей!

Сотник взглянул на неё, вздохнув и это не укрылось от её взгляда.

- Разве не так?

- Было бы так, девонька, разве зорил бы ворог нашу землю? Мало святых, мало молитвенников, чьи слова Бог в уши доходят!

- Монастыри молятся! Священники ходатаями выступают, да и простой люд не отстаёт... разве мало сего?

- Это тебя, лапушка, Господь так водит, что тебе люди Его повсюду попадаются; в благословении ты живёшь, видать. А народ не то. Не видит народ ни святости, ни милости, ни разумения. А... - махнул он рукой и опёрся на бердыш.

Мэри задумалась, но даже в этой непростой думе лицо её сияло. К лучшему, к благословению шло дело и беды и грозы отступали. Так и не поняв слов молитвы, не уяснив всех смыслов её слов, Мэри ухватила ощущение, которое не позабудешь, не потеряешь.

- Всё потребное дал нам Господь, чтобы быть счастливыми и служить Ему как Он того желает! - убеждённо, твёрдо сказала она. - Так и что ж нам унывать? Мало ли святых на Руси? Вдосталь их - столько сколь надо раз стоит Русь!

Бывалый воин улыбнулся и запустив руку в свою густую, но уже седую шевелюру взлохматил её совсем по-мальчишески.

- А мож так и есть! Бог Русь, конечно, любит. Потому и наказывает...

- Точно! Как и Писание сказывает:  "Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает"*.

Сотник засмеялся и его суровое лицо преобразилось: в глазах заблестели искры озорства, словно у шалуна, который знает, что проделками выпросил себе розог, но гнев старших минул его и всё обошлось благополучно.

- Ты, лапушка, шла бы в тепло, а то хоть солнце и встало, а ветер-то холодный. Застудишься - худо будет. Не прощу я себе, что со стены тебя греться не отправил.

Мэри обняла седого вояку, чмокнула его в щёку и птицей слетела вниз. Через несколько минут она уже была подле самовара в калачной и слушала сплетни смолян. Самовар парил чадом берёзовых угольев, наполняя всё помещением не только медвяным запахом взвара, но и угаром. Люди гомонили, спорили, торговались иногда переходя на повышенные тона - но весело, без тени злобы или ерничанья.

- Марь Петровна, про царицу, про царицу расскажи! - стали канючить молодые девки, что по обычаю завтракали здесь. Большая часть из них были швеями и встав заполночь уже отшили урочный к этому часу товар, дав себе волю  и отдых. Их мастерские находились тут же, на задах, по проулку. Тут же вертелись и парни - они тоже с любопытством взирали на всеобщую любимицу - кимрскую барыню, что толково да ладно рассказывала интересные истории про иноземные порядки, иногда вворачивая в русскую речь чудные англицкие словечки. Её нездешний прИговор*, с которым она произносила слова казался волшебным и чуть ли не колдовским.

Хозяин всегда подносил Мэри горячие калачи, взвар или сбитень требуя принимать это безвозмездно:

- Тобою тут так всё благословляется, что народ свою трудовую медь несёт пудами! И что ж я нехристь что ли - ещё и с тебя, горлица наша, копейки тянуть? Да и сам я охоч твои сказы слухать, так что принимай в дар угощение наше без ропота, а скажи лучше про наряды царицыны, чтобы наши рукодельницы не хуже шили!

- Да! Да! Мы могём, подучи нас, и мы враз справимся! - кивали головой молодицы с исколотыми пальцами.

И Мэри заводила новый рассказ о Москве, о нравах царственной четы, о красотах упрятанных в кремлёвских кладовых и палатах.

- Вот какая благочестивая у нас царица, Марья Ильинична! - говаривали девушки выходя прочь из калачной, чтобы дотемна ткать да шить, да расшивать бисером.

- Через царя-батюшку слава и сила приходят, а через царицу - честь всей стране, - вторили им парни, отправляясь к своим киркам, лопатам и топорам.

День становился короток. И морозец уже не покусывал, а кусал; ночами Мэри слышала как Ивашка, хозяйский сынишка подтапливает печь. крадучись на цыпочках и каждый раз вздрагивая, когда ненароком уронит полешко или что-то заденет в темноте. Но днём всё оживало и Смоленск бодрился стараясь поспеть с делами за краткий день.

Дел у Мэри не было. Серебра было достаточно чтобы жить спокойно, не думая о завтра, местные дворяне, офицеры, и их жёны, княгини и княжны с ней не особо знались, разве что почтение выказывали при встрече. Она и радовалась такой безвестности, и будучи предоставлена сама себе читала днями напролёт, стояла в церквах, а вечерами слушала песни девок на тачке, сидя подле светёлочного оконца в горнице. Когда же становилось совсем темно - бралась за ученье.

Как-то, когда солнце уже клонилось на закат, она услышала на улице знакомые звуки свирели - кто-то играл ирландский марш. Накинув тёплую шубейку она пошла на этот чарующий её звук и скоро оказалась на крестце, где два пьяненьких солдата сидели на придорожной колоде нимало не опасаясь морозца. Лица их были разгорячены, красны от выпитого пива. Лопотали они уже нечленораздельно - то ли на смеси ирландского с английским, то ли по-гэльски.

- Сердце моё! Да это же Мэри Дигби к нам идёт, вдруг воскликнул свирельщик, попытавшись вскочить при приближении баронессы.

- Сиди, не то упадёшь мордой в грязь, перед леди, - урезонивал его другой, удерживая, но безуспешно.

- Миледи, простите нас. Мы в умат... Встретились вот... Я Рори из Гэлловэя, это вот он - он шотландец, и мой друг!

- Да! Извините, миледи, мы пьяны.

- Вас сейчас сцапает караул!

- Не дадимся! Мы никого не боимся!.. даже чёрта с рогами и хвостом... Никого!

Рыжий Рори хорохорился, и действительно, когда в конце улицы показались четверо стрельцов стал всем видом показывать насколько он бесстрашен. Дерзкий взгляд и вытянутая стрункой сутулая спина это было то немногое из его показной храбрости, но наряд стрельцов прошёл мимо. Не будь Мэри рядом с солдатами, обоих кельтов уже тащили бы в кутузку.

- И давно ты с Гэлловэя?

- Уж восьмое лето тому минуло как я стал "чёрной рыбой"*, - по щекам Рори снова текли слёзы. - так что если желаете узнать про Гэлловэй - то я знаю не больше вашего, миледи.

- Что ж ты сбежал? Набедокурил?

- Да нет. У нас в Гэлловэе было не то что у вас в королевских землях, в Оффали. У нас меч прошёлся так, что огню ничего не досталось... И лежать бы моим костям сейчас непогребёнными, коль я бы не дал тягу. Но пусть лучше кости Кромвеля растащат собаки, будь он проклят!

Мэри не стала говорить, что Кромвеля похоронили весьма помпезно, но после восшествия Чарльза II на трон, тело извлекли из склепа и казнили посмертно. Его тело и тела двух его сторонников - Брэдшоу и Айртона - повесели на Тейнбернском эшафоте в Вестминстере, а затем головы насадили на шесты, где они и красуются по сю пору, уже полтора года.

В харчевне, куда их отвела Мэри,  двух бедолаг накормила досыта, чтобы они быстрее протрезвели. Тут было жарко и накурено и держатель заведении словно извинялся перед знатной дамой за беспорядок и чад. Он уже не раз видел её на смоленском торжище и слышал пересуды, а потому поспешил проветрить избу, расхлобенив заволочные окна и приказав приоткрыть дверь.

- Больше им не наливать, ладно? Ино снова ужрутся в дугу, а в полку, их потеряв, разыщут и всыпят батогов.

Хозяин кивнул, безотчётно поправляя длинную окладистую бороду.

Рыжий Рори вскочил со своего места - он и впрямь уже стал трезветь - и на ломаном русском закричал, что он сам за себя заплатит, что негоже ему обременять баронессу Оффали своими долгами, но в этот момент его начала крутить жестокая конвульсия и он исчез, стремглав вылетев на крыльцо. Узнаваемые утробные звуки вызвали в харчевне гомерический хохот, а хозяин сказал:

- Пошла похлёбочка, пошла родимая!

Мэри сконфуженно улыбнулась, но тут же с ужасом стала понимать - не выскочи она следом и её может постигнуть участь Рори. Только вот если соотечественник поплатился за свои обильные возлияния, то Мэри поняла - дело в тех самых приступах тошноты, коими её пугали видавшие виды мамки и няньки.

Из харчевни вышел мальчишка с ковшом и сунул его Рори:

- На, ополоскни хлебало, - задорно пискнул он, протягивая ковш страдальцу. Рори с благодарностью поднялся с карачек отирая редкую бородёнку рукавом, принял ковш и спустя минуту уже сиял как начищенный самовар.

- Такой конфуз, миледи! А всё из-за этой варварской еды...

- Побойя Бога, Рори! Сам пьёшь как варвар, а на похлёбку грех валишь, - строгий голос и особая, властная стать быстро сбили с солдата спесь и, сказав "И то верно", он улизнул в харчевню.

Мэри стало легче - свежий ветер овеял её и унёс прочь духоту и кислый запах харчевни. И пусть стало зябко, и пусть небо затягивали тяжёлые неповоротливые тучи, всё же было хорошо. Григорий был всё так же далеко, в безвестности, но она точно знала - вернётся, обнимет и всё будет как прежде: хорошо и покойно. Всё у него ладно, ангелы помогают, дорожку стелют.
Гуляя по Смоленску, засыпанному первым надёжным снегом, она радовалась наступающей зиме так, как никогда в жизни. Грязь ушла и теперь снег лебяжьим пухом упрятал остывшую было землю. Где-то там, под ногами она заснула до самой весны, чтобы сохранить свои живительные силы, воспрянуть и дать новую жизнь буйной зелени. Встречавшиеся повсюду люди улыбались ей, хотя она почти никого и не знала, разве что раз-другой с кем-то встречалась на торгу или так же гуляя по улицам.

- Не искушай судьбу, девонька, - сказал как-то один из стрельцов, что шли караулом. - Мало ли в городе лихого люда?

Лёгкое движение - и из-за пазухи показался небольшой, но весьма убедительный довод.

- Свинчатого гороха осыплю - никакому лихому мало не будет.

- А, ну тады... - бородач улыбнулся, подмигнул и двинулся дальше, нагоняя товарищей.

Вечер наступал быстро. Не успеешь оглянуться, а уже и звёзды мерцают на блёкнущем небе, и серп Луны проступает всё отчётливее. В такое время Мэри звали к себе жёны офицеров, скучавшие в стеснённом, как им казалось Смоленске, однако заглянув на огонёк лишь для приличия и сказываясь больной, уставшей Мэри спешила к себе, чтобы докоротать вечер за книгами и в ученье - к ночи её посещала монашка Фотинья, чтобы заниматься с нею русской азбукой.

- Малой родится, а ты уже и потешки ему прочтёшь и Палею и Четьи-Минеи, - говаривала Фотинья чуть не постоянно. У неё самой не было детей - померли от морового поветрия - и потому она очень любила возиться и нянькаться с молодыми мамашками.

Уже через три недели занятий Мэри читала по слогам, хотя и медленно, коверкая слова. А к возвращению Григория и вообще хотела научиться писать полууставом. Когда же Фотинья говорила "Не сей день урока довольно!" и шла спать в отведённую её комнатку, Мэри брала в руки Библию короля Иакова и погружалась в евангельскую историю. Три, порой и четыре больших свечи выгорали пока она, наконец, завершала день молитвой и укладывалась спать.

Так и пришёл ноябрь.

==========

* Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает - Послание к евреям 12=6

* прИговор - акцент.

*стал "чёрной рыбой"* - сбежал из дома никого не уведомив.