Разбойный Приказ

В Разбойном Приказе всё то же беспокойство - с Дона вести о том, что голь перекатная снова мятётся - "собрались за зипунами". Дьяк Игнашка Вольговский вернувшийся только что с Понизовья тоже привёз тревожные слухи - и астраханские казаки и яицкие о государевой службе не радеют, на ляха идти не хотят, а напротив намерены отправиться шарпать кызылбашские, персидские земли. И управы на эту вольницу у воевод Астрахани и Саратова нет. За то и натерпелся князь Шаховской от Государя. Вернувшись в Разбойный Приказ голова собрал всех в большой приказной горнице и стал держать совет.

 - Снова на астраханском Балчуге орду собирают. Двадцать насад с Саратова пришло, на каждой по ватаге - числом две-три дюжтины. И намеренье имеют весною выйти на Дербент, а там и в Персию. Сего злого намерения допустить никак не мочно. Падишах нам ход на Индию даёт, с туркой бьётся и грозит султану, торгует с нами, а мы сих псов прикормленных на цепи крепко держать не можем?

Слова князя Шаховского повисли в воздухе и без того тяжёлом.

- Ляхи вышли к Москве, а сии разбойники того только и чают, когда лях Москву возьмёт и можно будет и Москву заодним пошарпать! - добавил Вольговский.

 - Что, и казацкая старшина так же думает? - спросил уважаемый и при том самый старший из служак Разбойничего Семён Обухов.

- Дело не в самой старшине... В Понизовье и на Яике село столько беглых мужиков, что им уже кормиться нечем там. Стычки со степняками уже не тревожат края - башкирский гиль унялся, калмыки замирились и сами стали на Яике садиться и в Понизовье и на Дон идти. Тут ещё сыск беглых только злит землю казацкую. И голод и теснота от сыскных ватаг. Милославские направили на Яик несколько отрядов - хватают всех подряд мужиков и пытаются похолопить сызнова. Только то от бунта спасает, что на Яике тесно стало - и казацкая старшина рада, что от бесчинств некоторые мужики и казаки бегут за Камень, а других хватают и уводят. Но недолго тому быть - всё равно жить на Яике не с чего, если в набеги не ходить - торга нет, земля кормит скудно, а обогатить и подавно не может.

- Куда ни кинь везде клин...

- Клин, говорите?

Тишина повисла настолько гнетущая, что слышно было как на задних скамьях тревожно урчат животы у самых робких служек.

 - Вот сказки Дворцового приказа... - Шаховской достал с десяток грамот и стал их одну за другой разворачивать. - С Белоозера и прилегающих земель сошло две тысячи четыреста, без малого, тягловых душ!  Даже монахи бегут... Дело дошло до того, что на волока и на государевы работы народ уже не собрать, на земли эти и калачом медовым мужика не посадить. Архангельские земли, Хлыновские  та ж картина - бегут! Запустевают земли! С Устюга люди сходят, с Верховых земель. С Новгорода Нижнего бегут  это куда же годится? И что? Вы куда смотрите! Вот роспись с Сибирского Приказа, с Казанского Приказа... убыло с коренных земель многие тыщи мужиков, а за Камень пришло чуть только. А в Пермь или в Казань? Тоже мало! По сю пору иноверцев на Волге потеснить не можем. Чьи труды мне похвалить? Кто мне отрадную весть принесёт?

- А откуда взяться им, отрадным вестям? - подал голос Обухов, один только и отважившийся говорить в такие минуты. - Мужика кто только не теснит, а мужик у нас уже не тот, терпеть как прежде не станет.

 - Этим я должен Государю отвечать? Что мужик терпеть не станет? Мне царь-батюшка заповедовал службу крепче держать, а ино пришлёт он в Приказ Хованского и тут совсем иные порядки уладят.

- Не допусти того, Фёдор Иваныч, смилуй царя! - чуть не заголосили дьяки, подьячие, ярыги и служки. - Раззорит Рататуй Приказ до того, что ворьё на большую дорогу выйдет!

- Полно причитать! Мне дела сему шаврику сдавать не по чину, да и грозится Государь для острастки, но и вы тоже не доводите нас до греха! А то не только у мужика терпёж кончится, но и у Государя, и выйдет он как скимен рыкающий и вот тогда не хватайте меня за руки, чтобы я гнев царёв унял. Он Тишайший, конечно, но норов его сами знаете - дойдёт дело до гнева царского - худо будет! Лутше скажите что нам сотворить такого чтобы дело поправить. И казацкую вольницу на кызылбашей не пустить и мужиков на земли вернуть. Подучите меня, умные головы - чем мне царя умилостивить?

- Пока больших бояр не уймём с их хотениями да прихотями  мужик так и будет бежать! - снова прозвучал голос Обухова.

- Был о сём разговор особый, без лишних ушей. Государь вот какую грамоту нам подписал. - Шаховской достал ещё один свиток с красной атласной лентой на перевязи и с большим восковым оттиском, уже изломанным. - Зачту! "«Алексий Государь, Царь и Великий князь всея Великия и Малыя и Белыя Руси Самодержец волей своей приговаривает сыскивать вину с воров супротивных Государю не взирая на лице и званье, отеческие и дедичные заслуги, судить и творить расправу именем Государя, страхом Божьим убояшися".

И вновь тишина и уже даже Семён Обухов не смел голоса подать.

- Афанасий Петрович, скажись - что думаешь о сём тархане сыскном? - спросил Шаховской князя Мышецкого, приказного стряпчего.

- Новая опричнина сие.

 - А что худо что ль?

- Славы Малюты Скуратова альбо князя Трубецкого потом слезами и постами не смоешь... Охота ли нам в извергах ходить?

Шаховского перекосило. Он буквально побелел как полотно, но ничего не ответил. Скуратова уже давно забыли, а вот кровь пролитая Трубецким была ещё свежа и расправа, что творилась им во время Медного бунта памятна в Разбойном Приказе была особо. Именно Разбойному поручалось сыскивать вины повешенных в горячке усмирения и на десяток повешенных добро бы один был казнён заслуженно. Необузданный и скорый на расправу Трубецкой после тех дней августа отставлен был от войска и до глаз Государя его не пускали, хотя и шубой атласной пожаловали и вотчиной Трубчевской. Однако же "за кровь" его многие сторонились.

- Не против народа и казацкой вольницы мы грамотку сию получили, - наконец сказал Обухов, - Сия бумага на страх ворам из бояр и прочих людей сильных - поэтому нечего нам славы Скуратова бояться. Он выступавших супротив царя Ивана не щадил и нам сие право дано. А уж железным жезлом пасти или же только страхом оного - то как управим.

- Да так, но только против народа и казатвы нам такой грамотки и не нужно было. А о том лишь думаю, что ополчатся против нас теперь все кто за собой грешки чуют, а кто у нас без греха-то? - ответил Мышецкий. - Народ памяти не ведает - чёрный люд всё быстро забывает, а слава посмертная от  сильных идёт. Сколько Малюта Милославских погубил - и хоть кто-то без вины? Все как облупленные известны были - воровали противу Государя. Но сей час они в силе - и вот уже о Малюте слава не как о верном псе царёвом, а как о душегубе.

- Мы царю служим, альбо славе своей? - ответил Шаховской. - Нечего и думать - ворьё к ответу! А за сим слушайте моё разумение - кто мужика без вины утесняет - тот мужика на Дон сгоняет. Стало быть тому порка и вено накладывать смотря по вине. Тому прощенье, кто своих холопов с Дона правом, а не насильем вернёт, с остальных всякую вину сыщем. Кто же мужика губит  с того шкуру спускать без промедления как и в грамоте повелено - "не взирая на лице и званье, отеческие и дедичные заслуги".

- А что нам с Морозовыми делать, аль с Бутурлиными? С их земель, а того боле и от купчин гостиной сотни гораздо боле народу утекает, чем от других. Невмочно нам с сими тягаться. Кто мы и кто оне.

- Ты Архип свою службу правь, а коль не выправишь - по силе мотри - иных Обухову передавай, а уж коль на Морозова покусишься, то мне сказки на них неси. С сими сам Государь управит. Он сие мне твёрдо молвил, без обиняков. Ближние бояре, думные, воеводы, все кто на Верх к царю вхож - моя докука. Московские бояре, приказная сволочь - Обухова. Остальных - сами щипайте. Но помните  за кем из вас грех сыщу - три шкуры спущу. И то ещё учтите - дело наше делать нужно смелее, большие бояре сейчас податливы, после Медного бунта побаиваются Государя, потому думные бояре и все остальные сидели поникнув главами, когда Государь им укоризны высказывал.

Приказные вроде как обмякли, отлегла от сердца тревога, но всё равно сидели как филины - только глазами хлопали.

- Так и что нам с Низовскими казаками делать? Пойдут на кызылбашей - не сносить нам головы, - напомнил Игнат Вольговский.

- Ты до казацкой старшины волю Государя довёл? А раз так вина на старшине будет. Кто хочет милостью Государя на Дону, на Яике или в Низовских землях сидеть - удержит голытьбу и буйные головы от кызылбашских берегов, а кто не удержит  пущай сам с голытьбой бежит. Домовитые казаки свои пожитки на ветер пускать не захотят и всё сделают как царю угодно.

- Не сдюжат они, Федор Иванович, пособа им нужна.

 - Наше дело им пособу оказать. Так что пусть всех лишних на ляцкую войну пусть шлют - там и чести и славы в достатке будет, король Польский с жирным обозом идёт. За шляхту золотом платят, коли в плен попадут, лошади у них добрые.

- Старшина плачется, что кошт её трещит от того что буйных, да голых надо на войну справлять, а помочи от царя-де нет, а на кошту старшины многих не снарядить. Мне какая мзда за то что я то от доможиров-казаков говорю? Никакой! А мне ничего иного нельзя говорить  потому, что то правда и я не своим умом это выдумал!

- Эти хитрованы тебя хотят облапошить, Игнаша. Могут они многотысячное войско выставить, да не хотят свои кровные тратить. Доможиры на чужом горбу ездить свычны. Ты это не хуже меня знаешь. Но мы им не дадим никаких поблажек. Казны нет - ни серебра, ни зелья-пороха, ни свинцовой казны - нет и всё тут. Лошадей из царёвых табунов могут взять сколько причитается - а на иное пусть роток не разевают! Так им и отпиши. И то отпиши, что скоро и Разбойного Приказа люди начнут по их землям воров и беглых холопов сыскивать - и плевать нам на то что у них "с Дону выдачи нет". Сё ране было - теперь иные времена. Не только выдача будет, но и долги с них доправят.

- Восстанет Дон!

- Супротиву кого восстанет-то? Мож у них свой пшеницы достаёт? Иль пороха довольно? Иль арматы они сами лить способны? Завёлся у ни там пушкарский двор что ль? А чего колокола сами не льют, раз дело такое? Восстанут - хлеба им не дадим!

- Так всё говоришь, отец родной, да не так! - не сдавался Игнатий. - Кызылбашей саблей воевать мочно, а на ляха с саблей не пойдёшь! Не ходят на медведя без рожна! Где же это рожно взять ежели доможиры не в силах снарядить голытьбу как полагается? Знаете слух, что укоренился - "Ляхская сабля казацкую рубит?" А всё потому, что казаков чем попало вооружают. Старшина идёт на бой в блеске, а у голытьбы лишь зад и блестит! А и то казацкая старшина на бой и итти не хочет, хучь бы своих холопов выслали на ляха.

- Ну и что же ты предлагаешь, Игнаша? Ложись помирай? Или сразу повиниться перед царём - де ничего не можем - руби головы нам, царь-батюшка?

- Просить надо царя и ближних бояр казны серебряной, да зелейной, и свинцовой казны  казакам выслать, ну хоть бы и посулиться! Без помочи не удержать голытьбу ни сташине, ни нам! И сыск беглых нельзя на Дону начинать! И так казаки обиды затаили на бояр.

- Да что ты заладил-то? Нешто ты думаешь, будто я не просил у царя казны? Нету казны! Понимаешь? Нету и не будет! Медный бунт по-твоему как случился - от избытка серебра в государевых сундуках что ли? А зелье у нас откуда берётся? С неба падет что ли? Ямчужные дворы работают во все лопатки, а всё одно у шведов приходится и зелье и свинец докупать! Нет запаса даже в Москве, чего уж говорить, что на Дон и в Понизовье такой припас выслать?

- И за что тогда голытьба пойдёт воевать? Земли давать не велено, воли - только меньше становится и даже сыск на Дону учинить предложено. И казны нет. За что воевать казатве? Только лишь из страха немилости Государя? Это здесь немилость страшна - где у Государя бердыши и пищали есть. А на Дону эта немилость казакам что твой туман кажется. Надо чтобы Гостинная сотня раскошелилась! Неуж Государь купчин не может растрясти?

- Экий ты скорый, Игнат! Только хрен ты растрясёшь эти мошны купеческие. Во-первых, их не раз уже трясли и там уже и трясти не больно есть что-то. Во-вторых, уже дотрясли до того, что соболя в Москву перестали таскать. Знаешь ли ты, что ясак, что берут с диких - то лишь толика того, что купцы в государеву казну тягают? А тут вдруг соболя на треть меньше стало - хотя леса ими кишат... Придерживает купец товар - на кой ему что-то делать, когда всё равно всё у него отнимут? А в третьих, оскудели заморские торги - столько серебра, что там было ране - уже нет. Сидят немчины лапу сосут и нечем им особо расплачиваться.

- Так что нам делать-то? - послышались голоса. - И то плохо и этому не бывать...

- А за ради чего я вас тут собрал? Избу зачадить что ли? Думайте - мекайте, да кумекайте.

В Приказе действительно было душно и чадно. На свечи уже давно не разорялись, а прогоркший жир, что горел во всех плошках - трещал и коптил сильно.

- Я так думаю, что нужно не смущаться от причитаний казацкой страшины. Пусть готовят голытьбу своими силами - нечего указы царя по ветру пускать! - настаивал князь Мышецкий. - Не обеднеют коли с каждого домовитого двора десяток казаков пошлют.

Заспорили, препираясь стали меж собой распаляться...

- Эх, Гришка-Гришка - как же тебя не хватает! - горестно посетовал Шаховской. - Ну что с этими можно надумать? Князь Мышецкий предлагает заголить и домовитых казаков - чтобы они хуже голытьбы нас возненавидели? Вот тогда вся земля казацкая полыхнёт мятежом. Вот у тебя Василий Георгич - с десяток деревень, верно? И сколько ты холопов на войну отослал? Трёх! Всего лишь трёх! А домовитым казакам - которые раз в десять тебя беднее - предлагаешь целый десяток выставить! Сверх меры нельзя требовать!

- Да, но я-то своих обрядил и в тигиляи и оружие справил и коней. Голытьбе столько всего не надо. Коня им обещали от царя, а воюют они бездоспешно - сами от доспеха отказываются. Сабли у них есть - коли на кызылбашей набегом хотят...

- Да здесь ли ты был когда мы говорили, что ляха не одолеть одною саблею? Тут и пищали нужны и припасы... А-а-а!.. - махнул рукой Шаховской в сердцах. - Стряпчий и есть стряпчий.

Пока спорили дверь распахнулась и лёгок на помине в проёме возник Григорий - в выцветшем красном стрелецком кафтане, румяный и довольный.

- Здравия, люди добрые! Подобру ли поживаете?

- Гришка! Гришаня объявился! Только что тебя князь спрашивал у Господа, а ты и тут как тут! - обрадовался Семён Обухов, поспешил к Григорию и раскрыл объятья.

- Други мои - сие есть чудо! Диво дивное от Господа! Есть нам подмога и помочь от Всевышнего! - воскликнул Шаховской и, опередив Обухова, заключил стрельца в объятья. - Жив-здоров! А как заматерел-то с прошлой встречи!

В Разбойном Приказе Григория не сильно-то жаловали - большая часть считали его выскочкой. А уж как такой юнец стал вдруг полуполковником так и вообще на зависть изошли. Отродясь такого не было, чтобы безродный да в такие чины выбился. Некоторые даже верили слухам, будто этот стрелец сущий аспид, пригревшийся в царёвом тереме - ведь в городе поговаривали, что он против царя воровские речи говорил, да по кабакам бахвалился. Да и какая вера может быть человеке, что якшается с немчурой и к причастию не ходит? Но когда Григорий появился в дверях даже недруги вздохнули - вот он-то пусть и думает и голову ломает как и волков накормить и овец сберечь.

- Ну как сам, как Марьюшка?

Шаховской держал своего "крестника" за плечи и впервые за последнее время был счаслив.

- Всё подобру у нас. Мэри в тяжести, ждём вскорости чада малого.

- День ото дня Господь радует нас, час от часу сердце наше веселится! Это отличная новина - скоро значит нашего полку прибудет!

Загомонили, наперебой поздравляя.

- А что там на войне ляцкой? - Обухов наконец-то обнял Григория.

- Война войной, только пока всё тихо под Смоленском. Пац не пошёл на город, а вдогон коронной армии двинулся. Может к Рославлю приступит, а может дальше пойдёт без промедленья.

- Ты, Григорий расскажи о своих подвигах! - потребовал Фёдор Иванович. - Давай без утайки, а то знаем тебя...

- Да чем мне похвалиться? Сходил с Ертаульным полком под рукой князя Барятинского в подчинении Демьяна Косого, немного разведали, а посколь Пац в нашу сторону и не думал идти - вернулись до Смоленска. Вот и всё...

- Ох, Гришка, ври да не завирайся! Знал бы ты как Полтев Тимофей Матвеич о твоих делах по всей Москве-матушке звонит. Богдан Хитрово жалился на его - говорит "Нет спасенья от Тимошки - все уши прожужжал про своего стрельца с Осьмого приказа"! Крепок он бахвалиться твоими удачами!

- Ей бо, сильно уж приувеличивает Тимофей Матвеевич!

- Стяг хоругви ляцкой не ты ли взял в Лагойске? - и обратившись ко всем - Други, а ну сдвигаем столы! Мечи на скатерть всё что брюхо обрадует! Самовар ставьте, калачи тащите - гость с мороза!

- Всё я вам расскажу, да только не по делу ли вы тут совет держите? Я ведь только с царёва Верха - искал Государя, да сказали мне что он по полудни на богомолье в Новый Иерусалим отбыл. И про то, что громы и молнии в "князя Шаховского сотоварищи" метал - тоже мне сказывали.

- Нешто смеёшься над нами, сирыми и убогими.

- И не думал, князь-батюшка! Но уж не обессудь - мне тоже о ваших заботах знать должно.

Григшорию рассказали обстоятельно и про сумятицу на Дону и про собиравшуюся в поход на Персию ватагу и про розыск, что учинили в эту зиму на Яике и в Низовских землях.

- Что скажешь? Как нам повеленье Государя исполнять?

- А тут и думать-то нечего! Люди на Дон бегут за Волей? Точно за Волей! Ну а раз вы волю им дать не можете - дайте им Правду!

На этих словах в горнице стало тише, будто изменилось что-то серьёзно, окончательно и бесповоротно.

- Разве мы не по Правде поступаем, когда ловим беглых или ведём казаков на войну с ляхами?

- Вы по своей Правде поступаете, но разве ваша Правда может быть правдой бедноты? Вы дайте им ту Правду, что им потребна. О чём мечтает голытьба? О том чтобы было что поесть да чтобы было где голову преклонить. А когда казаки идут на войну - какую им Правду дают царёвы воеводы? Добычу делить - не по славе и доблести, а по старшинству - сначала воеводе да боярам, затем господам офицерам, затем солдатам да рейтарам, стрельцам, а потом уж только казакам. Хотя казаки часто голову очертя в самое пекло идут. Есть тут Правда?

- Да разве возможно такое, чтобы наши воеводы поступились своими правами? Скорее Волга в Белое море побежит, а Днепр в Каспий!

- Если так, то какой прок казаку на войну государеву идти?

- Ежели ты, Гришка такой смелый - то и скажи о том Государю! - сказал кто-то из недоброжелателей. Глаза всех с любопытством уставились на стрельца, но тот и бровью не повел и глазом не моргнул.

- Уговор! Скажу царю-батюшке чтобы с казаками по справедливости обходились. Ведь война с ляхами - тяжёлое дело, это не турок воевать или не кызылбашей грабить.

Скоро закипел самовар и за крутым взваром иван-чая да чабреца  придумали что беглых нужно возвращать не прежним хозяевам, а передавать иным; или отписывать монастырям или же на государевы земли садить - чтобы не было страха расправы. Тех же, что уже были розысканы боярскими ватагами, обязать не притеснять. А чтобы у тиунов и самих господ не возникло искуса наказывать беглецов - о всех обидах мужиков выведывать через съезжие избы, о чём присылать сказки в Разбойный Приказ. Как скоро об этом узнают все - розыск пойдёт легче.

- А что Фёдор свет Иванович, горит Москва?

- Горид, Гришка, горит матушка! Куда ж ей деваться-то? Тебя тут вместе с нами поминали - требовали вернуть в Москву, чтобы ты сызнова порядок начал наводить. Ибо сильно народ тревожиться стал - на Ильинке был большой пожар, а на Воротниках и подавно пятнадцать усадеб выгорело! И это только за последнюю седьмицу...

- А разве на мне клином сошёлся, раз мне замену не нашли? Я ведь мог и до конца войны в Москву не вернуться.

- Удивляешься напрасно. Это как и со мной было - назначили меня на Разбойный волею судьбы - сказали, что Трубецкого поставят после или Матвеева. Но ни один ни другой не захотели - и нет быть царь треснул посохом о пол и приказал - но ты ж его знаешь...  Трубецкой сказал, что болезнь его валит с ног, де хворый он для исправления такой службы, Матвеев сказался неспособным... Так и на твою огнеборческую стезю охотников не нашлось.

Так и сидели бы до позднего вечера пока все бы не разошлись, но Григорий всё-таки решил, что пора спешить к любезной сердцу жене.

- Как ни рад вам, товарищи мои дорогие, как ни хочется всё вызнать да выспросить, а пора уже и честь знать!

- Лети уж, сокол наш, чай не последний раз видимся!

Григорий, выходя на тёмную улицу, решил, что с утра нужно будет править к Новому Иерусалиму - разыскать Государя и показаться ему на глаза. Много важных известий не терпело отлагательства.