Крест государев

Недолго побылось Григорию в Москве на вольном ветру. Заскочил в родной Осьмой приказ, повидаться со своими молодцами, да на глаза голове Полтеву показаться, заскочил в Разбойный к Шаховскому - новости узнать, да свои "розыски" изложить, да в Холопий заглянул - чтобы своих новых крестьян под тягло поставить. Вот и вся воля закончилась: как только Алексей Михайлович вернулся с богомолья кликнули стрельца на Верх.

Государь долго и пристрастно выспрашивал его что да как... Что Барятинский, да как Черкасский, ждут ли царёвых людей на Белой Руси, не шалит ли поляк, не злобится ли литвин, не ропщет ли войско? Довольно ль припасов, зелья, коней, одёжи тёплой на зиму, да устроились ли рати на постой? Заметил Григорий, что царь вдумчивей как-то стал, даже что-то записывал себе. И когда разговор зашёл за Мэри и дитя, что она ждала, то стало понятно, что царь уже решил Григория куда-то отослать.

- На Дон тебе дорога, в Астрахань, по Яику пройдёшь и на Казань, там уж сам решай - сразу в Москву, через Нижний, альбо по верховьям Волги вертаться.

Тогда ёкнуло у Григория сердце - дальний путь долгая разлука. Полгода, а то и более Мэри без него останется - велика Русь, обширна... Думал снова выпроситься на войну, назад, но взглянув тогда на царя понял - без проку челом бить.

Вручил Алексей Михайлович Григорию свой, царский перстень и строго наказал - Надо будет хоть сыном побочным себя называй, а дело выправь.

- Какое ж дело, царь-батюшка? - не удержался и спросил Григорий, когда повисла долгая, томительная тишина.

Царь словно задумавшийся, посмотрел на него, но ответил не сразу.

- Вот скажи, Гришка, кто у меня в кругу ближних, больших бояр против меня ковы куёт, кто супротив меня ворует ?... Не знаешь, верно? И я тебе того не скажу... Даже так мекаю - никто из них нарочно не желает мне или державе вредить. Но вредят ведь! Что Соляной бунт из-за них был, что Медный - тоже по их милости. Народа загубили - не счесть... Молился о том Вседержителю, чтоб свои вины пред народом загладить. Только загладить исповедением мало - покаяние нужно. Я в чём моё покаяние? Бремя с народа снять, правду ему явить. Могу ли сам с Москвы отлучиться? Ничуть. Но правду народу нужно нести, а не то рухнет царствование моё. И уж если бояре народа не берегут, а воруют против своих же людей, обирают их, сами свой корень рубят... Что мне делать прикажешь?..

- Помилуй царь-батюшка! Мне ль, наименьшему из всех, Вам, божьему помазаннику, совет давать?

- То-то и оно, что мне помощи ждать неоткуль. Вот что мне с большими боярами делать? Вот и теперь того и жди, что по их милости случится замятня в Понизовье, на Дону, на Волге. Здесь в Москве мы их взяли за ворот, - царь сжал кулак, словно ухватил кого-то из бояр. - Здесь они уши-то прижали, повинились или притихли, не озоруют. А по окраине? Что там? Глаз мне там нужен и рука мне там нужна. Надо бы самому мне обойти земли отеческие, да не покинуть Москвы! Я как паук должен в самой сердцевине паутины быть. А как видеть всё? Челобитные читать?..

- А все ли челобитные до Верха твоего доходят?

Алексей Михайлович с видимым удовольствием хмыкнул:

- Рад я, что мне Господь тебя, смышлёного отрока, мне в помощь прислал. Я ведь сразу понял - рука Божья на тебе, что не такой ты как прочие... Не робеешь перед царскими очами, хоть и место своё блюдешь, носа не задираешь.

У Григория внезапно как-то похолодело нутро. Не страх, а какое-то неясное, тревожное чувство возникло. И как будто огромный тяжёлый камень лёг на хребет, давит к земле, гнетёт и не расправить плеч, не выпрямиться - словно судьба всей Отчизны.

Царь перемены в своём доверенном не заметил - как будто и лицо Григория не переменилось, а потому продолжал:

- Ты будешь мою волю нести, мой прок усматривать, моими глазами и руками будешь. Потому так говорю, что уверен в тебе. Всецело уверен. Знаю не подведёшь и чести государевой не порушишь. Хотя и был батог натвоей спине - но то для порядка. А воопче-то прав ты был когда воеводу уфимского осадил. Но то дело прошлое... Молодты - то верно. Горяч бываешь, чтоне всегда впомощь, да всё одно - другого мне Бог не послал.

Взяв один из свитков - наугад - царь передал его и приказал прочесть. С трудом разбирая вычурный и от этого непривычный глазу устав, Григорий зачитал челобитную и удивлённо помотрел на царя. Страшная то была бумага.

- Неуж такую челобитную принесли на Верх с Холопского Приказа?

- Звери, не люди такое делают. Словно кровью христянской написана челобитная сия - и зубы мои в песок стираются от скрежета, когда читаю такое... Верно ты сказал - такие грамотки мне никогда допрежде не приносили, и эту не принесли бы - сам пошёл и чуть не насильем вырвал. И добро бы такая одна была - ты поглянь сколь их я с Холопьего добыл! Одна другой страшнее.

На столе свитков было более десятка, даже наверное поболе дюжины.

- Прочёл я все мольбы ко мне писанные, и приказал Чикмазу высечь всех дьяков Холопьего, а голову высечь вдвойне, что скрывали вопли народа. Подъячьим тоже досталось немало.

Григорий про себя отметил, что не дале как третьего дня был он в Холопем и всё "крапивное семя" кручинилось неведомо с чего, понуро глядя и тяжко вздыхая.

Царь ходил из угла в угол задумчиво кидая взгляды на Григория, останавливался у окна, вглядываясь в даль. Тяжела была дума царская.

- Царь-батюшка, Алексей Михайлович, чувствую, будто что-то особенное сказать желаете, да будто мне веры нет.

- Молод ты ещё такие вериги влачить, что у меня на дюжину ближних бояр уготовлено - да нет у меня и трёх ближних, кому такое доверить. Ртищев, Шаховской, Бутурлин... эх! Не справятся они с козни кующими... Ртищев мягок, даже робок временами, хотя душою лев, когда за правду встаёт. Но сомнение всегда терзают его - правильно ль делает... Шаховской верный, умный, а всё не о том думает, не с того боку приступает. Надобно хорошее ростить, а он с плохим бьется... Шаховской тебя в люди вывел - вот так бы и дале надо, а он с татьбой да с лазутчиками в первую голову бьется. Бутурлин же предан как верный пёс, да не шибко о будущем думает. Сейчас живет, сейчас ему и важно. Завтра? Да хоть трава не расти! А ведь близятся ко мне те, кого не хочу, а отдалить их - обидтся, затаят... Уйти бы сей час на богомолье на Белоозеро, душой отдохнуть! Сколько всего было уже... и бунты и чума и война. И только хуже и хуже дела на Руси... Вот с париархом замятня...

Госдарь замолк.

- Слышал я будто Аввакум снова в Москве...

- Вот ещё одна заноза! И ведь нельзя его обижать - он ведь Божий человек, правду Божью творит устами и перстами. Но и оставить как есть не оставишь - рушит он государев порядок! Так плохо, эдак плохо... Вот как с ним по справедливости поступить? Полгода ту думку думаю...

- А начто его с Сибири вызвали? Ну и пусть бы в Тобольске спокойно сидел. То уже справедливо, что воле вашей он от оков разрешился.

Царь усмехнулся в бороду "мне бы так просто говорить да и жить не тужить".

- В тот год почти сразу после того как чуму Господь утишил был мне сон и сон страшный. Будто бы Некто, - Алексей Михайлович указал перстом вверх, намекая на Всевышнего, - сказал мне что иду я путём Ахаза - царя-безбожника, что гоню я людей божьих, со свету сживаю! По-перву думал я, что Господь за Никона вступился, да послав за Никоном сам понял я, что тот в своём Новом Иерусалиме живёт себе как государь и туги не знает. Ест с золота, да не скоромное...Где ж тут сживание со свету? И тут же челобитную мне аввакумову приносят... Попробуй тут ошибись, когда сам Господь вразумляет. Вот вернулся Аввакум, Петров сын в Москву, оказал я ему почёт и уважение, а он мне в ответ "Святые угодники! Ещё недавно блядин сын, а нонче "первый батюшка". Ни на йоту не изменился... только разве заматерел, намолил себе "святости", "Духа стяжал".

- Если так, то стало быть правда за ним, а не за Никоном.

- У Никона своя правда Божья, а у Аввакума своя и тоже свыше ему ниспослана.

- Разве ж так может быть? Разве Бог нас путает, разве меняется Всевышний?

- Помнишь ли что малороссы тремя перстами крестятся и всё богослужение у них от греков? А помнишь, что у нас, что ни приход, везде своя служба? Если малороссы идут к нам под руку, если у них всё сообразно с Константинопольским париархом - нам пристало от них учиться, а не их под свою неурядицу гнуть. Порядок Руси нужен. Эта моя уверенность непоколебима. Но и Аввакум прав - раз Русь стояла при старых порядках значит те порядки крепость давали? Значит Всевышний благоволил подвижникам, клиру и мирянам. Не перечеркнуть этого, не похерить! Однакож и разброд нельзя оствлять - памятуй как в бунт попы и попики водили мятущихся на приступ и царевых хором и боярских теремов. Это разве угодно Господу, чтобы в чин рукоположенные с орудьем убийства супротив власти шли? То от разброда в умах! И ж если попы у нас впотьмах блукают, чего уж про народ скажешь?

Видно было по всему, что царь всё уже для себя решил. Хотя с Никоном случилась размолвка, но и Аввакуму больше при престоле места не было.

- Орел у нас двуглав, и было то из Византии принято, так же как и у них - одна голова кесарь, друга голова - патриарх. И где же она теперь та Византия? Пала от юстиниановой чумы. Много лет терзал бич Господень Визанитю - пал Второй Рим. Не молитвами он был повержен, а мечом. И что же Господь послушал патриарха Константинопольского когда бусурмане ворота ломали?

- Но разве не Господь чуму насылает?

- Жив Господь! Его воля! Но то наказание за грех. Стало быть, если патриархи боле восьмидесяти лет грехи отмолить не могли и Византия целыми областями обезлюдела - стало быть не стало силы у тех патриархов. А теперь посмотри кто у нас на Руси в грехе первый? За кого чума на нас послана?

- Слышал я чуму крысы принесли... какой же тут грех? Крыса тварь Божья - Его орудие несмысленное.

- Когда голодной зимой государевы житницы раздавали хлеб изголодавшимся - у кого амбары зерном под самую крышу ломились? То-то и оно! И когда государевы хлебные обозы шли в разные концы земли русской - кто помогал только словами, а делом только брал за хлеб людей в свою крепость? Сколько раз мы Христом Богом просили монастыри и подворья помочь - но откликнулись на народное горе только немногие. А ведь зерно то всё одно - пропало! Откуда и крысы взялись? На том зерне жировали! Многих язва покосила, но ты лучше посмотри сколь появилось с тех пор заброшенных обителей?

Алексей Михайлович вдруг улыбнулся, подошёл к Григорию и тряхнул его за плечи. Ох как силён был царь - Григорий ведь уж не был тем хлипким, худым и тщедушным отроком - возмужал, окреп, "раздался в плечах на барских харчах", а всё одно почувсвовал себя пушинкой на ветру, щепкой в бурном потоке.

- До чего ж легче становится, если рядом душа родная! Вот выложил тебе свою боль, свои сомнения - и камень с души!

Григорий стоял перед царём немного опешив, стараясь вида не подавать, но не вышло. Словно увидел царь куда его камень откатился, на чью шею ярмо пало.

- Тебе моё бремя нести будет легко - потому, что такое бремя можно осилить только если действуешь, если правду творишь, если народу несёшь надежду, милость. И ведь милость рубликами не раскидаешь! Милость она как встающее солнце - никаким деньгам неподвластна. Она и светит и греет и жизнь кверху тянет. Мы как ростки перед лицем Божьим - и надобно нам плод сторичный Ему доставить! И раз Господь нам милость являет - тем паче и мы должны стараться милостью людей одаривать!

По лестнице раздались лёгкие шаги Марьи Ильиничны - только царица могла в такой час потревожить супруга. Слегка притворённая дверь осторожно отворилась и царица легко, как лебедь вплыла в залу.

- Думала я, ты трудами себя изводишь, друг любезный, а ты Гришку сызнова от жены отбил и допытываешь?

Тяжкая царёва дума совсем улетучилась - словно и не бывало кручины.

- Вот что я в толк не возьму Алёша - ты поглянь на сего молодца, да вспомни Марью. Сей русый, да светлый как ясный день, Марья же власами - воронова крыла, что ясная ночь - а какие  детки у них народятся?

- Бог весть, Марьюшка! Не нам гадать - скоро сие откроется!

- И что ж - собрался ты молодых разлучить и содеять так чтоб Гришка первенца своего - буде случится - через год увидал?

Царица притворно строжилась и Алексей Михайлоич тому не препятствовал.

- Разве не устанвлено древнними, разве не сказано в Завете Моисеевом, чтобы молодых не разлучать хоть бы даже война случилась? А сей молодец уже и под Смоленском рати воевал, и впереди иных на рожон шёл!

Не лыком шит был Алексей Михайлович:

- Верно в Законе Моисеевом сказано было, да только разве не в Послании Евреям святой апостол Павел указывал, что "ветшающее и стареющее близко к уничтоению"? Разве не Новый Завет нам слушать положено более Ветхого? Разве не следует "полагать свою жизнь за други своя"? А ведь Отечество поболе дружества будет!

- И что на это сказать? Разве союз супружеский не есть прообраз Христа - Главы и Церкви - тела Христова? Гоже ли главу - сиречь мужа, от  жены отлучать? - бровь царицы взвилась - намекая мужу, что пора бы ему отложить все заботы, передав их следующему дню. Мария Ильинична погасила несколько свечей, погружая залу в полумрак.

- Не Христос слушает Церковь, а Церковь в благоговении внимает Христу. И Церковь не своею волей движется, но силою Христовой процветает!

Мария Ильинична подошла к Григорию, поцеловала его преклонённую голову в лоб и наладила ему напутствие цартвенной рукою, направив к двери. Смущённый стрелец поймал подмигивающий взгляд царицы, перевёл очи на царя и, уловив дозволение, поспешно вылетел с царёва Верха.