Вознесенский Собор готовился к чину венчания. Торжественно замерли на хорах певчие, в белых одеждах эти юные девицы и молодые парни выглядели словно ангелы и лица их были светлы. Под хоральным сводом стоял самый разный народ, но в основном самые почтенные и богатые люди Самары, люд попроще жался к дверям храма, а иные - на дворе. Народу на литургию стеклось много, каждый хотел увидеть хотя бы одним глазком государева человека перевернувшего сонную, зимнюю Самару вверх дном. После службы люди не разошлись ожидая венчания.
Собор наскоро выстроенный - в тот год - ещё не был богато изукрашен, стены простые, бревенчатые, не покрыты ещё гладким тёсом, но иконы святых - каждая на своём месте. И всё дышит свежестью и новизной. В Храме только иконостас да небеса* казались завершёнными - остальное же всё ещё дышало новосельем и торжеством православной веры всё более и более утверждавшейся по всей стране многочисленными новыми храмами.
У аналоя* стоят служки: читая молитвы они покрывают его ризой и кладут Евангелие и большой крест богато позолоченный. Скоро, скоро начнётся! Окуривая паству ладаном проходит отец Димитрий, громко благословляя Бога Отца и прихожан - голос у него прежде казавшийся тихим и мягким на самом-то деле зычный, мощный, даже немного клокочущий из-за особого выговора. Торжественность в голосе особая - не только кроток православный поп, но и царственен, не зря писано: "Царь царей, Господь господствующих"*.
- Настоятель храма вышел к притвору! Началось! - прошёл шепоток среди людей. Множество любопытных глаз устремилось к происходящему на паперти храма - где показались, наконец Григорий и Мэри.
Стрелец в своём самом парадном посольском кафтане выглядел по меньшей мере царевичем среди небогатого самарского люда, что жался на крыльце, стараясь сдержать напор сзади. Мэри в белом платье и фате поднималась на паперть укутанная в богатую накидку из белого меха, которая волнами ниспадал до самого пола. То был дар старшей дочери воеводы Анастасии, которая настаивала и настояла принять этот подарок. Даже в трескучие морозы такая накидка спасёт от стужи.
Чин обручения в храме почти не было слышно - лишь хор отзывался на молитву иерея вытягивая "Господи, помилуй!" и "Аминь!"
До стоявших внутри доносились только едва различимые обрывки молитвы: " ...воззри на раба Твоего Григория и на рабу Твою Марию, и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви. Ибо Ты, Господи, указал вручать в залог кольцо и тем утверждать всякое дело. Перстнем дана была власть Иосифу в Египте; перстнем прославлен был Даниил в стране Вавилонской; перстнем открылась правота Фамари; перстнем Отец наш небесный явил милосердие к блудному сыну Своему; ...".
- Какая красавица! - шушукаются молодые девчонки, стоящие при дверях - по виду дочери купеческие.
- Точно татарка какая - брови чёрные, глазы что угли... - сказывает дородная деваха в рысьей шубейке.
- Завистно? Зато кожа белая, что атлас, не зря царицына любимица! - ответсвует ей подруга, восхищённо взирающая на Мэри.
- Мукой присыпь тебя тоже белая будешь... Да и что ты там под фатой-то разглядела с такой-то дали? А глазы-то, глазы видно - сверкают, зыркают и брови смоляные татарские.
- Всегда-то тебе не угодишь. Смотри, Аньша, прозавидуешься, Бог спросит!
- Ой, ли! Вестимо ль тебе что невеста сия - бесерменка?
- Брешешь! Бесерменку с православным не станет батюшка сочетать!
Кто-то сзади ткнул Аньшу кулаком в бок. Хоть и в пол-голоса спорили подруги в храме, а всё одно дело не богоугодное.
Наконец хор затянул псалом введения во храм:
"Блажени вси боящиися Господа. - пели хоры.
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. - отвечал им люд.
Ходящии в путех Его.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Труды плодов твоих снеси.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе"...
Настоятель шёл к аналою кадя крестообразно. За ним шли Григорий и Мэри, которая была и бледна от волнения и румяна от мороза. Бережно несли свечи - хотя сквозняка в храме не было из-за плотно прикрытых дверей противоположных притвору, но всё одно задуть свечи могло запросто, а это дурной знак!
Пение, которое было сначала нестройным, вдруг было выведено хорами громко и торжественно и люд подтянул многоголосо. Неспешно шёл батюшка к аналою, за ним венчающиеся, за ними следовали вельможные чины - воевода, дьяки, и немногочисленные дворяне. Замыкал всю эту процессию крещёный "немец" Пётр Махалай - городской лекарь. Двери храма так и не закрыли - не было такого обычая, ведь люд и на паперти и на дворе молился за новобрачных, приобщаясь к действу.
Иерей, взяв крест с аналоя обернулся, и строго, серьёзно оглядев молодых обратился к ним с поучительным словом.
Григорий удивлялся и не мог понять почему он совершенно не волнуется и не трепещет душой, как он того ожидал. Торжественность момента словно не касалась его - это его страшило, но в разуме, а не в сердце. Мэри напротив была словно оглушена церемонией - она немного замёрзла пока стояли на паперти, а затем в притворе, но гораздо более её трясло от значимости происходящего. Она не отводила глаз от возлюбленного - он едва заметно улыбался и был необыкновенно спокоен, словно был не перед лицом Бога, а где-то среди друзей. Он перехватил её руку, ощутив холод пальцев.
- "Замёрзла?" - вопрошал его взгляд.
- "Это ничего" - отвечал её.
- "Всё будет хорошо, не волнуйся - он улыбнулся ей и едва заметно качнул головой - Да! Всё будет хорошо!"
Священник закончил поучение и вопросил Григория: Имаши ли, раб Божий Григорий, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию, рабу Божию Марию, юже зде пред тобою видиши?
- Имею, честной отче! - Григорий уже не смотрел на батюшку - глаза его встретились с глазами Мэри и вот тут-то его накрыло таким шквалом чувств, что Мэри увидела как переменился он в лице словно где-то внутри засиял в нём ярчайший свет - глаза блестели - наверное, были это слёзы от избытка чувств, а может быть просто искра Божья возгорелась во всю мощь.
- Не обещался ли еси иной невесте?
- Не обещался, честный отче!
Отец Дионисий обернулся к Мэри и вопросил уже её:
- Имаши ли раба Божия Мария, произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужа сего, раба Божия Григория, егоже пред тобою зде видиши?
- Имею, честной отче.
- Не обещалася ли еси иному мужу?
- Не обещалася, честный отче, - Мэри не сводила глаз с Григория, он с неё, и мир словно уже перестал для них существовать. Они уже не слышали ни возгласа диакона: "Благослови, Владыко!" ни ответ того: "Благословено Царство Отца и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков", ни ликования хоров, которые громогласно пропели "Аминь!"
Словно громом поражённый стоял Григорий взирая на свою невесту. Он взмок от внезапного потрясения и почти всю Ектинию простоял словно во сне - мгновением показались ему три молитвы - и одновременно бесконечностью, пока вопросительный взгляд Мэри, которую тоже бросило в краску, не привёл его в себя.
- Всё хорошо? - прошептали её губы беззвучно.
- Более чем! - ответили его глаза. - Более чем хорошо!
Иерей, диакон, хоры - всё шло своим чередом, и впервые в жизни Григорий почувствовал себя как у Христа за пазухой. Где-то в глубине души его просыпалась и становилась могущественнее с каждым мгновением мысль - "Вот так же чудесно будет и на Небесах в присутствии Божьем!" Он взглянул на иконостас, блистающий богатыми окладами и яркими красками, взглянул на бревенчатые стены с иконами и лампадками перед ними, взглянул на небеса*, откуда на него взирал Сам Господь и Его святое воинство - Илья пророк хотя и хмурил брови, но словно шептал "Благословляю, сыне!", Георгий Победоносец улыбался в упоении победы над змием и словно подмигивал, а Николай Угодник уже не был печален, но мудр и взглядом говорил "Радость сия навсегда с тобой!" - всё вокруг было такое родное, знакомое, словно он всю жизнь прожил в этих стенах.
Мэри уже не волновалась от того, что не знала порядка чина венчания - сейчас она радовалась от сияющего жениха и удивлялась тому до чего же Григорий в этом неземном счастьи похож на Христа Торжествующего, каким она видела на фресках в часовне родового замка Оффали. Если ранее она разумом понимала, что жена мужу следует как Церковь Христу, то теперь она постигла это сердцем - почему так должно быть. Где-то в сознании мелькнуло "Будьте святы, потому что Я свят!"* - вспомнилось, нахлынуло. Симфония божественных чувств бурлила в ней и внезапный прилив сил настолько переполнил всё её существо, что казалось нет ничего неподвластного, когда сила от Бога наполняет душу. Свеча в руке казалась волшебным жезлом, который может сразить любых приспешников нечистого, рассеять тьму, разметать врагов. Свеча уже не символ чистоты и святости, но она самая и есть. Вот она святость Богом подаренная - "береги её как драгоценность" - звучит чей-то голос глубоко в душе, потрясая и одновременно умиротворяя.
Отец Дионисий взглянув на Григория был несколько озадачен, но при этом и бровью не повёл:
- Раб Божий Григорий! Венчаю тебя венцом царским и мученическим - трижды перекрестив стрельца венцом он дал поцеловать образ Спасителя, занёс его над головой, но не опустил до тех пор пока распевно не произнёс "...с рабой Божией Марией, во имя Отца и сына и Святого Духа!"
- Раба Божия Мария! Венчаю тебя венцом царским и мученическим ... - Мэри поцеловала образ Богородицы - "... с рабом Божьим Григорием, во имя Отца, сына и Святого Духа!
И в торжественной тишине он трижды возглашает:
- Господи Боже наш, славою и честью увенчай их!
- Будем внимать! Мир всем!
Дальнейшее для обоих было как во сне - они видели и слышали все молитвы, пригубили вина из чаши, трижды обойдя аналой, молились у иконостаса и слышали как ликуют хоры и народ за их спинами, как священник, дьякон и служки произносят слова благословения и церемонно зачитывают Писания, но только одна мысль билась в них "Муж и жена!" и единодушие это было ощутимо и очевидно для всех стоявших в храме. Девицы плакали, ребята теребили жидкие ещё бородки, а матёрые купчины и служивые кто радовался, а кто недоумевал - "Эко же бывает! Поглянь!" Воевода совершенно переменился в лице - его одолевало желание немедленно пойти в исповедальню и скинуть с души груз, который он так привык таскать на душе. Даже одежда казалась ему нечистой и хотелось не только скинуть её, но добежать до Волги-матушки и занырнуть в студёную купель, чтобы ледяная, но очистительная вода проняла до костей, и смыла всю ту мерзость, что накипала на нём в страстях и неправдах. Он смотрел на свою дочь, что стояла в двух шагах от Мэри и проклинал себя за то, что небрёг прежде законом Божьим. "А ведь моя Настёна ничуть не хуже! Так чего ж я её лишаю такой славной доли?"
Люди видя эту совсем ещё юную пару ликуют и торжествуют и Небо строго взирает за благочинием.
- Воевода, батюшка, не смел войти в храм Божий с такой вестью! - бухнулся в ноги к Давыдову один из воротной стражи.
- Что за весть? - внезапно похолодело сердце, пробрал озноб.
- Ногай явился, костры за Самаркой жжёт!
Воевода перекрестился, но вроде как отлегло. Ногайцы да башкиры - невелика беда! Зима не даст им сильно докучать русской крепости.
- А что так испужался-то? Много ногайцев?
- Тьма-тмущая, батюшка!
- Так уж? - недоверчиво сощурился Давыдов.
Нарочный торопливо рассказал, что пока не свечерело ногайцев не было видно, а как ночь стала брать своё, так полтысячи костров развели на другом берегу Самарки-реки. Это говорило, что ногайцев пришло никак не меньше двух тысяч, а если учесть, что зимой лошадей здесь кормить особо нечем - то это означало только одно - ногаи задумали что-то действительно опасное. Откуда у них такая уверенность, что они прокормят лошадей? Значит рассчитывают взять крепость быстро и поживиться её запасами.
- Ты о сём помалкивай, бо у нас тут государев человек венчается с женою своей, а это значит и праздничному пиру должно быть. Служивых же я сам на стены разошлю, а пока скажи мне кто и где караул держит?
- Так мало нас в наряде! Кто здесь, в храме, а кто после смотра по домам отправился - утрудились же многие от волнений и мороза!
- Сих тружеников и созывай, но без набата. Сам знаешь - справно всё соделаешь - не забуду того! Скоро и я буду на стене!
Воевода прислушался к себе - недоброго он не чувствовал, в душе царила какая-то неизъяснимая безмятежность, видно от только что виденного обряда. В притворе Давыдов столкнулся с отцом Димитрием.
- Случилось чего? - без обиняков осведомился поп. - Приметил я спешку твою, Семён Степаныч.
- Случилось. Дело серьёзное. Ногай пришёл. Молись отче, много ногая, да хранит нас Господь!
Воевода удивился - ни один мускул не дрогнул на лице старика.
- Да ты не удивлён, как я зрю!
- Чему удивляться? Сыне мой духовный, Салаватка надысь со Степи на взмыленном коньке примахал. Сказал, что объявились в станах башкирских и ногайских мурзы Кучумичи - ханские ярлыки привезли с повелением выступать на нас войною.
- К чему? Зимой-то как биться они собрались? Падут кони!
- То и я спросил, но Салаватка говорил, что звезда на небосклоне промчалась и "упала на Самару" - то паганые за знак приняли, что будет им успех, а волхвы их ещё более про победу блажат. Ко всему - Кучумичи не просто с грамотами явились - обоз богатый приволокли! Это-то обоз с ними и идёт, потому и не боятся что передохнут их бахматы с безкормицы.
Семён Степанович почесал голову, отродясь такого не бывало, чтобы ногаи подготовленными к войне ходили - обычно обоз у них если и был, то для грабежа, но не с припасами. Башкиры тоже не замечены в таком были - как обычно сами они в походах питались кониной, для чего забивали часть лишних лошадей, а лошадей кормили только травой, потому зимой никогда и не воевали.
- Штож ты, отче, упреждён был и не сказал?
- Не ведал я того, что сего дня явятся - Салаватка сказывал, что дня на три обошёл их - да вот, видно, ошибся. Не хотел я смотра портить, а тем паче венчания. "Завтра скажу!" - так мекал.
Две тысячи всадников - невелика сила - крепость таким числом не взять - за стенами да ещё и с пушками надёжно можно пересидеть. Но раз пришли эти две тысячи не подойдут ли ещё? Каков обоз - ведь не настолько же велик, чтобы до первой травы лошади дотянули? Грабит в округе особо нечего...
Снега выпало много, а кроме того по осени за Самаркой по приказу воеводы всю траву выжгли на много верст вокруг. И захотят ногаи травы поискать, да всё без толку. Но воевода не сильно успокаивал себя. В прошлом году вогуличи и сибирские татары пожгли почти все остроги, перебив гарнизоны - а ведь делали онни это сравнительно малыми силами. Может быть хитрость у них какая есть?
Вернувшись в храм к самому завершению обряда Давыдов увидел, что иерей уже снимал венцы, произнося:
- ...в Царство Твое, незапятнанными, и безупречными, и безопасными от вражьих козней соблюдая их во веки веков!
Хоры и паства пропели "Аминь!" и воевода про себя повторил " от вражьих козней соблюди!"
Решительно двинувшись к новобрачным воевода протиснулся как раз когда отец Дионисий прочёл последнюю молитву и Григорий, обняв Мэри, поцеловал её. Тут же к новобрачным приступили все, чтобы поздравить, но по чину ждали воеводу, не желая нарушать обычая, и Давыдов предстал перед молодыми.
- Совет да любовь, друзья мои драгоценные!
- Благодарствуем! - в голос ответили оба, сияя великолепием. Мэри отдала накидку на руки Анастасии - ей было жарко и теперь несмотря на то, что в храме было отнюдь не так тепло, она всё равно красовалась в великолепном платье английского кроя, буквально утопая в шелках. Воевода сначала вручил подарок Мэри - искусную и довольно большую шкатулку из красного дерева, инкрустированного слоновой костью и драгоценными камнями.
- Это свет очей, тебе дабы сокровища твои переполнили сию шкатулку! - без всяких затей пожелал воевода. И тут же обратился к Григорию. - А сии стремена златые тебе, Григорий, чтобы царёва служба твоя до самых высот дошла.
Стремена оказались не просто золотыми, но с искусными травяными орнаментами - Богу одному известно кто был их прежним хозяином. В бою ли взяты, торгом ли - не важно! Такой подарок - подарок царский - самому Алексею Михайловичу не стыдно было бы их поднести.
Мэри обняла воеводу как это делали лишь его дочери, и Григорий сграбастал его - а силушки у него оказывается было - ого-го!
- От сердца, воевода-батюшка! - молвил он. Мэри же ничего не сказала, она буквально онемела от избытка чувств. Здесь на чужбине она внезапно поняла - что это и есть её Родина, эти люди - бородатые мужчины и дородные женщины - совершенно безыскусные и простые, хотя порой и в царские парчи одетые - и есть её семья, и есть Богом данные, родные люди.
Стали поздравлять и остальные и скоро в этом соперничестве завалили молодых подарками. Народ под хорами пел "Хвалу Всевышнему!", вторя хорам.
Настоятель отец Дионисий кадил, окуривая драгоценным ладаном, которого у него уже почти и не оставалось - до весны, пока привезут с Астрахани ещё, стоило бы поберечь, но убережёшь ли, когда такой праздник в доме Божьем? Разве что на Пасху сохранить надобно!
Долго продолжалось одарение молодых, и наконец иерей дождавшись пока каждый поднесёт своё дар, прочёл отпуст.
Уже выйдя из храма на паперти на Григория и Марию стали сыпать зерна пшеницы и мелкое серебро, затем провели до изукрашеных лентами саней и с гиканьем помчали по Самаре. Двое верховых гнали впереди, ведя тройку под уздцы, за ними понемногу выстраивалась вереница саней всех желающих. На улицах уже горели костры и было совсем темно.
Облетя храм помчались по главной улице до торговой площади, где их догнали и другие сани, затем вернулись назад, пока не собрался весь поезд - тогда только помчались к воеводскому терему - где их уже ждал брачный пир - а у ворот скоморохи. Шутками-прибаутками привечая молодых, скоморошья артель схватила Григория и стала его качать на руках подбрасывая всё выше и выше с гиком и дикими воплями. Казалось они его вот-вот уронят, но ребята были дюжие, дело своё знали в все кругом дивились - как же так можно высоко и споро качать молодца. Наконец они поставили его на ноги, привели медведя и устроили с медведем "драку", бия в бубны и шумя сопелками. Поездчане сошли на землю, окружили скоморошью свалку, дивились на медведя и его вожатого, с которым мишка обменивался "тумаками". Когда "бил" вожатый, мишка тяжко мотал головой, когда бил мишка вожатый валился в снег с воплем "Убил, убил, ворог", но под общий хохот снова вскакивал. Подтянулись и те, кто шёл от храма пешком - верно человек двести уже собралось у воеводских ворот. Именитых гостей отправляли в теремные хоромы, где накрыты были столы; остальным кравчие разливали вина у воротных столбов, а молодые вручали по полуполтине серебром - из воеводской казны жалованные.
- Сенька, ты? - Григорий увидел Сеньку-красильщика. - Ну, жив-здоров?
- Благодарствую, здоров как будто... - Сенька слегка растерялся от того что государев человек его узнал.
- Полуполтину тебе не дам, и вина тоже - ступай-ка в хоромы, да на пиру нашем побывай лутше!
- Ох, да я же не в гожей одёже! Разве ж можно мне, простолюдину, да на такой...
Но Григорий уже обернулся к одному из скоморохов, тронул его за плечо и указав на Сеньку сказал:
- Видишь сего человека божьего? Приодень его во что-то ладное, у воеводских людей спроси по росту - а с меня потом удержат пусть!
Скоморох кивнул и ухватил оробевшего и онемевшего Сеньку уволок на задний двор боярского терема - туда, где была людская*.
Люди шли и шли - казалось, что в этот день Григорий и Мэри перезнакомились со всей Самарой, хотя конечно же это было совсем не так. Казалось, что конца и краю этому не будет пока не явился отец Димитрий и не изрёк многозначитально смеясь:
- Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули. Но в полночь раздался крик: вот, жених идет, выходите навстречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут. А мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать... - он засмеялся во весь голос и неожиданно для толпы собравшихся зевак стал закрывать воротные створки. - пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились;*
Григорий и Мэри оказавшись внутри двора не сразу поняли, что отец Димитрий не столько притчу рассказывал, сколько попросту, заговаривая зубы, затворял ворота. Он взглянул на них весело и, подмигнув, сказал:
- Эх, "не знают ни Писаний ни силы Божьей"!* Пора начинать пир, а то гости уже вас потеряли! "Не спёр ли молодых Шишок*"? - вопрошают! Вот послали меня на выручку.
- Вы, отче, Словом, что мечом разите!
- А как же сыне, мой! Слово разве не меч обоюдоострый как и Писание говорит? Обязан человек Божий Словом разить, а то как же духов злобы поднебесной поборать? Молитва и Слово Божие - вот главное наше оружие!
В теремных хоромах первого жилья* было просторно - зала была предназначена для таких вот больших свадеб и пиров. Здесь нашлось не только место для гостей, но и для скоморохов, которые этих гостей готовы были смешить и раззадоривать.
Вошедших молодых встретили шумно, все вскочили со своих мест и поднялся невообразимый гвалт. Виновников торжества провели на их места и началось свадебное гулянье.
Воевода улизнул с пира при первой возможности. Он взошёл на южную стену и с тревогой окинул взглядом расстилавшуюся пред ним равнину.
- Что скажешь Лукич? - спросил он Петра Каменного, что стоял рядом.
Каменной промолчал. Что было говорить? Вдали залитые лунным светом просторы блистали огоньками множества костров, и уже угадывались развёрнутые юрты степняков.
- Чего они пришли так рано? Надо соглядатаев послать.
- Уже. Матвея Осипова выслал.
- Матвея? Стало быть к утру ногайский толмач потребен будет...
Каменной молчал. Воевода вглядывался вдаль и переминался с ноги на ногу.
- Как мекаешь, ночью не пойдут?
- Могут. Но не сегодня.
- Стало быть завтра ждём ворога?
- Угу.
Воевода вдруг подумал, что прибудь это войско степняков тремя днями позднее гарнизон был бы ослаблен - ведь Григорий увёл бы полтевскую сотню, и ещё сотню охочих людей - вместе с двумя сотнями лошадей. Чего доброго их бы перехватили дикие ногайские орды в пути - чем бы дело кончилось? Боярин поёжился не столько от холода сколько от неприятного ощущения беды с которой волей случая разминулся.
- Вижу я, это притворный стан, боярин.
- Как прознал?
- Костры... Стан ещё не разбит до конца, а люди перед кострами не ходят. Нет мерцания. Юрт маловато. Мало людей в стане. Костровщики за огнём следят, а остальные Юрты ставят.
- Может быть они пока не все юрты поставили?
- И дюжины юрт нет - а дюжина это не больше сотни человек.
- Значит с другой стороны приступ будут готовить? Хитёр ногай пошёл! Ох, хитёр! Притворный стан нам показывает...
- Ну да и мы не лаптем щи хлебаем. Вернётся Матвей точно знать будем. Ты, Семён Степанович ступай на пир, а то хватятся тебя, а я крепость этой ночью покараулю, по стенам похожу...
==========
Царь царей, Господь господствующих - слова о Христе из Первого послания Тимофею 6=15
Небеса - особо устроенные потолки в храмах - в виде усечённой пирамиды. Конструкция Неба позволяла сохранять тепло в храмах, и в то же время обеспечивала зрительный эффект более высокого потолка. Потолок-небо обычно расписано, хотя бывает и без росписи. В центре Неба обычно изображали Христа, а вокруг него сонм ангелов, архангелов или святых.
Будьте святы, потому что Я свят. - 1-е Петра 1=16
Людская - помещение, предназначенное для дворни, слуг при боярском, барском доме.
Притча о десяти девах - евангелие от Матфея 25=1-10
"...не знают ни Писаний ни силы Божьей" - неполная цитата из евангелия от Матфея 22=29
Шишок - нечистая сила, домовой, леший или болотник.
первое жильё - первый этаж.
Оценили 13 человек
23 кармы