Пир шёл горой, когда Григорий заметил отсутствие воеводы. "Заполночь, утрудился поди-ка..." подумал он.
На середину пиршественного зала на скомороший пятак вышел Фёдор Долгуша - зять Давыдова и начал рассказывать свою байку:
- Наладились мы итти на медведя по той зиме. Собрались-подпоясались, рогатины ухватили и в путь. Идём. Лес гуще и гуще. Всюду всякий буерак, да валежнинк дорогу преграждает, а медведя всё нет и нет...- Долгуша делал голос всё таинственней и таинственнее. - Темно в лесу. Страшно! Посредь дня филины орут "Угу-угу!" Вот как темно, ажно птица путается, ночь со днём ведать перестаёт. Остановились, видим - берлога! Вот значит, где ты, медовая лапа, прячешься! А медведь там матёрый - по всему видно! Отдушина так здорова, что лошадь туда свалится - краёв не заденет. Ох и здоровый Хозяин там завалился! Ну, взял я рогатину, стал в берлоге шерудить - Хозяина будить. Он ворчал-ворчал, а потом и говорит голосом человечьим:
- Ох, и плохо посередь зимы просыпаться, ох и ГОРЬКО!
- Горько! Горько!!! - заорали гости, вскочив со своих мест.
Григорий встал, поднялась Мэри и в который уже раз поцеловались. За второй десяток счёт перевалил. Гости утихли, а Фёдор Долгуша продолжил:
- Напужались мы - медведь, да говорящий! Отскочили и помчались прочь. Заблудились в лесу - лес то чужой, страшный. И стало нам тут обидно, досадно и ГОРЬКО! Горько стало, братцы, ох горько!
Снова крики, гвалт и "Горько! Горько!!!"
- Но беда не приходит одна - только мы впали в отчаяние как в лес ударила молния и он загорелся. Хоть и молили мы Господа, но страшный пожар разбушевался так, что снег стал таять и земля плакала. Помчался я сотоварищи быстрее ветра, а огонь и того быстрее и сгорели бы если б не река. Бросились через лёд, перебрались на другую сторону и оглянулись - горит лес, дым столбом - глаза ест, а от пепла на зубах стало нам ГОРЬКО!
- Горько! Горько!!!
Григорий и Мэри уже не садились - понимая, что история Долгуши не скоро кончится - не зря ж он Долгуша!
- Хоть и вырвались мы с пожара вселенского, а тут же и замёрзли - давно уж во рту маковой росинки не было. Брашно, что с собой брали, когда от Хозяина текли порастеряли, в рот положить нечего... Хоть снег жуй, хоть кору грызи. Полез я на древо - посмотреть где мы, а там борть в дупле - пчёлы копошатся, гудят. Достал мёду, на палке бросил товарищам. Оне попробовали и кричат мне "Сладко! Ох, сладко, Долгуша!"
- Сладко! Сладко!!! - стали кричать гости в ответ.
- Мэри, когда "сладко" жена мужа целует, - прошептал Григорий едва слышно.
Мэри, сначала растерявшаяся, обняла Григория и поцеловала его - все аж обомлели. Крепко обняла, страстно поцеловала.
- Вот это по-нашему! Верно р-р-робяты? - крикнул Долгуша и все одобрительно закричали.
- А ты почему не спишь? Ну, как в кроватку! - это кричала нянька, что опекала племяша воеводы - младшего сына его младшей сестры.
- Не поиду! - наотрез отказался малыш - Тут пилуют, а што я малый што ли? Тозе буду! - сказал он твёрдо и нахмурил брови.
На нём была белая рубаха до колен, а портков не было - видно только проснулся от криков гостей и теперь его уже не уторкать.
Малыш подошёл к молодым, подёргал Григория за пояс и спросил.
- Ты штоле тут женишься?
- Ну я! А ты чьих будешь?
- Я - Глишка, меня тут все знают!
Григорий схватил тёзку, подкинув его в верх, и поставил на стол.
- Новый гость у нас!
- Гришка, Гришка! - кричали гости, приветствуя воеводина племяша. Он насупил брови, повернулся ко всем и назидательно сказал - Неплавильно кличите - "Голько"! Вот нужно кличать! Голько! Голько!
- Горько! Горько!!! - гостям только дай волю - они заставят молодых целоваться без продыху.
Долгуша взял племяша на руки, и засунув его под стол дал звонкого шлепка.
- Вот голова какой у нас растёт! Всех научит что кричать на свадьбе положено!
Гришка вылез с другой стороны стола и деловито-насупленно почесал филейное место.
- Ты лазбойник, Долгуса! Выласту пликазу тебя в остлог блосить! - и погрозил кулаком.
Хохот поднялся невообразимый - кто не слышал из-за шума что сказал малой, тому пересказывали соседи, указывая на Гришку пальцем. нянька подхватила Гришку и поволокла его спать невзирая не крики. "Ишь удумал босой по полу шлындать!" - приговаривала она.
А Долгуша продолжал:
- Спаслись мы от пожара, а сами не знаем где... Место совсем незнакомое - да и как будто волшебное. Пошли куда глаза глядят, а тут из бурелома как выскочит ведьма старая, да и как заорёт благим матом...
- А ХТО ТУТ МОЛОДЫЕ?!!! - закричала с лестницы какая-то страшная старуха, на голове рогатая кика, на лице маска.
- Мы молодые! - ответил Григорий за обоих.
- Подите-ка сюды, а не то я сей час всех ваших гостей сожру! - орала ведьма размахивая деревянным заступом.
- Не сожрёшь! - кричали гости в ответ и мигом к лестнице подскочили дюжина крепких парней - кто из гостей, кто из скоморохов.
Старуха одного за другим касалась их своей деревянной лопатой и они кубарем разлетались в стороны.
- О!!! Такая же ведьма была в такой же яге*! - кричал Долгуша. - Ох как горько, люди добрые! Горько!
- Горько! - кричали гости из-за столов. - Горько! - кричали поднимающиеся с земли парни и мужики потирая "шишки" от лопаты.
Григорий и Мэри поцеловались в последний раз и старуха уволокла их наверх. Что-то вещал внизу Долгуша, что-то отвечали ему гости, а "ведьма" скинула с лица маску и обернулась приказчицей боярина Давыдова - тёткой Марфой.
- Умаялись, голуби мои? Укатали вас эти глотки лужёные, брюха бездонные?
- Ох, укатали, матушка, - ответила Мэри, улыбаясь.
Марфа взяла свечу и зажгла от лампады, что горела на верхней площадке лестницы.
- Ну идёмте! Пора вас отправить в ваши покои.
Они прошли в по верхнему жилью терема и поднялись ещё чуть выше - по короткой лестнице.
Большая, просторная светёлка была прибрана - посреди стояла широкая кровать. Свеча разделила своё пламя с лампадками, и с семисвечником, что стоял в нише рядом с красным углом.
- А ну, спрячьтесь здесь и ни гу-гу! - неожиданно сказала приказчица заталкивая их за занавес, что прикрывал одну из ниш в стене. - сама она выскочила в какой-то коридор.
На лестнице послышался топот, стук, какие-то вопли.
Удивлённые молодые понять не могли что происходит, а в светлицу ворвались шесть разбойного вида парней в козьих тулупах с чёрными посохами - на головах козьи морды с рогами. Потрясая посохами они стали кружиться вокруг кровати и натуральным образом выть-стонать.
- Это черти, Майл Муйре! Не бойся, смотри что сейчас будет! - Григорий сжал руку жены, приобняв её.
После того как нечистые духи шесть раз обежали вокруг кровати из прохода выскочила Марфа - в руках тяжёлый деревянный крест. Она стала совсем не шутейно лупцевать чертей крестом и приговаривать:
- Именем Христа-Господа изыди, сила нечистая!
С воплями и криками черти выскочили вон, а Марфа торжествуя откинула полог.
- Ну вот! Идёмте!
Новобрачные удивились. "Куда ещё? Разве не это покои?" Но Марфа уже семенила по коридорчику.
Настоящая светлица была не так просторна, но богато украшена и здесь стоял терпкий и немного сладковатый дух каких-то трав. Когда Григорий и Мэри прошли в проём Марфа уже зажгла множество свечей, поклонилась им и без всяких слов удалилась. Снаружи тяжело бухнула перекладина. Всё ходу в старую жизнь нет!
Каменной на лошади объезжал стены крепости, когда его позвали - вернулся Матвей Осипов.
- Всё ли ладно? - спросил командир осматривая своего пластуна*.
- Жив здоров, только без полона. Не удалось никого взять, - сообщил стражник.
Осипов рассказал, что в стане степняков творится что-то неладное - пришло огромное число саней, много юрт привезли, много мешков с овсом. Из Степи, по всему видно, ждали ещё несколько санных караванов - намечали место под них, с толком намечали, как взаправду надолго становить думали.
- Не думаешь что стан притворный?
- Никак. Притворный стан разбили бы кое-как, да не стали бы снег до земли разгребать. А раз снег разгребают, стало быть войлока стелить станут - надолго! Они так уже дюжину юрт поставили.
- Почто пленника не взял?
- Чутка только самого не сграбастали. Собаки у них там - много собак.
- Что ещё видел?
- Не ногаи это. По одежде, по юртам какие-то другие.
- А кто? Башкиры?
- Не башкирские юрты, и одежды не башкирские. А самое главное - лошади, лошади совсем другие, не бахматы, а гораздо более рослые, статные. Я таких и не видывал раньше в этих краях. Бахматы у них есть, но мало... А с чего вы разумеете, что это ногаи пришли?
- Так Салаватка сказал... Знаешь Салаватку нашего?
- Соврал поди-ка! Нет веры бусурману.
- Думай что уста рекут. Это верный что пёс у отца Димитрия.
- Татарин крещёный, что волк кормлёный...
- Э, брат, батюшка его от смерти верной спас, отмолил... Сам знаешь, что если степняк дал тебе клятву - до смерти верен будет. Салаватка не врёт...
Уже светало, когда Каменного начало понемногу клонить в сон. Собравшись было смениться Пётр Лукич в последний раз объехал караулы на стенах и стрельцов в сторожевых избах. Поднявшись на Южную стену, войдя в угловую Михайлину Башню, чтобы последний раз окинуть взглядом Волгу-матушку и разглядеть стан за Самаркой, он увидел воеводу.
Давыдов, отоспавшийся в середине ночи, был угрюм, вид усталый.
- Видишь Пётр - посольство к нам высылают!
На полпути к крепости виднелись три фигурки верхом на лошадях.
- А я хотел уже пойти на боковую, - голос Каменного был спокоен, хотя в глубине души было разочарование - теперь точно ещё пару часов придётся глаз не сомкнуть.
- Как думаешь что они нам скажут?
- Бог весть! Грозить должны коли такой большой стан разбивают.
Всадники приближались и уже можно было различить их одежды и лица. Все трое в возрасте - один так и вообще седой как лунь. Богатые, очень богатые одежды, сбруя с золотыми клёпками, а кривые степные сабли лучшей работы. Что-то не похожи они на послов - как бы не сами мурзы*-старейшины прибыли для переговоров.
Без всякой опаски они подъехали к воротам; стража ворота открыла держа бердыши наизготовку. Старший из них о чём-то спросил десятника, который командовал нарядом караула. Десятник указал на Михайлину Башню, и сразу понятно стало - мурза воеводу спрашивал .
- Идём! - Давыдов решительно направился к лестнице и уже через минуту они увидели подъехавших к ним гостей.
- С миром ли, али с войной пожаловали?
- С миром! - сказал старший и спрыгнув с коня легко и ловко бухнулся воеводе в ноги. - За защитой к тебе большой урус-мурза!
- Перво-наперво поднимись, уважаемый! Раз Государю клялись, то негоже перед государевым воеводой в ногах валяться. Ты мурза, я боярин - стало быть ровня ты мне.
Мурза поднялся.
- За защитой? От кого же?
- Башкир по следам наших коней идёт, грозит со всех кожу содрать, если не пойдём с ним против Белого Хана.
- А сами вы кто? На ногаев не похожи...
- Мы ногаи-мангыты - последние что в здешней степи остались. Другие роды ушли на Закат, а мы не смогли уйти с ними. Я, Нурбек, старший в роду.
- Твои люди мои остроги тот год жгли?
- Из наших родов были... но не наши - изгнали мы их за то, что сговорились они с башкирами... - мурза склонил голову так словно готов был принять наказание.
Каменной стоял с непроницаемым лицом и воевода понял, что командир городовых казаков не верит ни одному слову.
- Чего хотите?
- Дай нам отдохнуть под твоими стенами, а потом мы пойдём на Закат по другому пути туда, куда ушли наши братья.
- Надолго ли?
Мурза показал две раскрытые ладони - десять дней.
Воевода отошёл в сторону дав знак, что ему надо посовещаться со своим человеком и отойдя спросил Каменного:
- Что скажешь?
- Откуда он наш язык знает? Мы такие ногайские роды не знали - они с других мест, но язык он ведает: и говорит, и понимает нас. Откуда? Под Астраханью кочевали небось, там грабили? А когда калмыки их гнать начали подались кто куда. Нет ли на руках их русской крови?
- Если и есть, что с того? То дело прошлое! Сейчас они смирные стали, когда башкир их теснит. Как ты их допытаешь о прошлых делах? Или у тебя в городовых казаках нет лихоимцев? Спрашиваешь ли ты их почто они сюда, в Самару подались?
- То моё дело о чём моих спрашивать - я их по делам знаю, а этих как понять? Завтра в спину ударят и что делать будем?
- Я то же думаю о сём, но ведь сам слышал, сюда башкир идёт - по пятам этих. Бросим их на растерзание? Сам смекай - люди у него поди-ка из сил выбиваются. А ведь эти ногаи подданные Государя - раз власть его признают. Ну как челобитную потом на нас пустят, али и того хуже в ноги Государю бросятся? Урусовы им покровителями могут выступить - как-никак Урусовы из ногаев пошли... Э, брат, подведёшь меня под монастырь...
- Не верю им, - сказал как отрезал Каменной.
Воевода вернулся к мурзе.
- Почто стан так далеко поставили?
- То не стан - только несколько юрт. Ночью к твоим стенам приступать побоялись. И сил не было идти дальше.
- Много вас?
- Здесь мало - дальше много. Все будут здесь когда тьма ляжет.
- Костры зачем жгли? Почему так много?
- Чтобы зарево от огня наши издали видели, чтобы не потерялись в Степи - метель украла наши следы.
Мурза говорил прямо, не увиливал. По крайней мере смотря ему в глаза воевода не видел лжи.
- Много башкир за вами идёт?
- Много. Нам не отбиться от них, хотя мои люди сильные воины!
Давыдов крутил ус, раздумывая что делать. Такое решение принять с кандачка* нельзя, но и откладывать долго нельзя.
- Аманатов дадим. Наших старух, наших детей можешь забрать в город - и нам спокойнее легче и тебе страха не будет - не изменим слову.
- Аманатов? Заложников то есть?
Мурза кивнул. По всему видно было, что он не имел другой возможности спасти своих людей, кроме как защититься у русского воеводы.
- Добре, если так. Мудрое слово ты сказал, мурза! Стан разобьёте под стенами - так чтобы пушки через вас бия тот берег Самарки доставали, чтобы пищальному бою не мешать. Лучше присмотри место на косе меж Волгой и Самаркой, - воевода указал за Михайлину Башню. А пожелаете - на другую сторону идите - за крепостью станьте...
Боярин дал распоряжения касательно ногайцев, отрядил проводников и вместе с мурзой направился в свои хоромы - обычай и Руси и Степи требовал гостя чествовать. Каменной при этом смотрел сычом - его терзали сомнения и неясные предчувствия. Всё-таки Салаватка не случайно говорил о падающей звезде.
Заголосил петух, ему ответил другой, третий, и пошла перепевка - Самара стала просыпаться ото сна. В воеводских хоромах пир уже давно закончился, гости разошлись, дворня готовила второй день свадьбы. Колокольня Вознесенского собора голосом своего бронзового "Певуна" стала звать люд к заутрене. Богобоязненные потянулись в храм, другие в лавки - с утра не протопишь, торга не будет, а кто шёл по своим делам просто крестясь на храм и отбивая изредка поклоны. Показались и стрельцы - пора караулы менять.
Воевода бросил поводья подоспевшему конюху и сошёл с коня. Грузность уже давно давала о себе знать, а теперь уже и начала мешать. Тем более накопилась усталость.
- Много снега этот год, - сказал он обратившись к мурзе Нурбеку.
- Здесь много. В Степи - почти нет.
- Скот с собой гоните альбо бросили?
Мурза вздохнул.
- Как погонишь? Тогда нам не жить.... Скот башкиру достался. Того башкир и добивался, чтобы скот наш забрать, нас с мест наших прогнать, да ещё самих заставить на Белого Хана набегом идти.
- Разве башкир того хочет? Может за башкиром кто другой стоит?
Мурза пытливо посмотрел на воеводу и серьёзно задумался.
- Ох, что-то ты знаешь, Нурбек-ага, но мне не сказываешь.
Они вошли в пиршественный зал и присели за большой дубовый стол только что застланный свежими льняными скатертями.
Марфа, получив от воеводы указание приготовить завтрак поспешила на кухню. Дело было особое - так рано к трапезе воевода прежде никогда не бывал.
- Ты, Нурбек, не запирайся, скажи как есть, тем более, что я всё одно уже кой-что знаю.
Мурза скинув в тепле мохнатую шапку отряхнул бороду от инея, приосанился, расправив плечи и, устроившись поудобнее, заговорил.
- Одну луну назад стрела Аллаха пронзила небо и весь народ Степи взволновался. Тогда пришли к нам злые люди и стали уговаривать пойти на Белого Хана и стали грозить карами Милостивого, Милосердного, вовек хвала Ему!
- Разве это были не башкиры? Что за злые люди? Чужие?
- Мы их и не слушали, прогнали...
- Но они вернулись с башкирами...
- Нет, большой урус-мурза! Мы не стали ждать когда они вернутся! Если бы ждали - не пришли бы к тебе миром, а пригнали бы нас сюда с войной. Всё у нас было - отары, табуны, торговали с Белым Ханом, торговали с Бухарой, с Итилем* пока не пришли эти люди... Да и не боимся мы так башкир - они нам не братья, но одному Аллаху веруем! А эти люди Аллаха не знают!
- Калмаки что ль вас теснят? Безбожники?
Мурза кивнул.
- А почему говоришь, что скот бросили башкирам? И почему они карами Аллаха грозили, если сами Аллаху не веруют?
- Калмаков орды нет поблизости - они только подбивают башкир напасть на нас и забрать наши стада и табуны. А гневом Аллаха грозили потому что знают, что мы Аллаха боимся, слово Милосердного для нас закон - потому и грозили. Не слушали мы! Аллах верных не бросит, а мы своему слову верны, не как эти безбожники, что клятву дают любому столбу!
- А откуда ты знаешь, что он гонятся за вами?
- У Степи есть глаза и уши! Мои люди остались и хотели отары за нами гнать, но не успели они и трёх дней пройти - вернулась большая орда башкир и отары бросили... Мои воины смотрели за ними - орда идёт за нами сюда! Не из-за нас. Нас не смогли заставить с белым Ханом воевать - сами пришли и башкир привели. Быть войне!
- Дело не новое. Быть так быть... А сам ты хочешь уйти по Волге к своим? Не хочешь биться?
- Из людей моих, если кто захочет за большого урус-мурзу пойти - не стану держать, но мой народ не только воины. Куда старух, женщин, детей?
В сенях затопали, слышно было как кто-то сморкается, и вошёл Назарий Липнев. Воевода посылал его к башкирам, что недавно пригоняли табун лошадей в Самару - вот он вернулся с вестями.
- Здравствовать Семёну Степановичу!
- И тебе не хворать! Ну как, с успехой аль с прорехой?
- Нет башкир в Самаре. Давно ушли. Да и на кой им тут торчать, коли табун они нам свой сторговали?
- Эх, Назарий! Для того ли я тебя посылал? Не оставили ли они лазутчиков, глаз, да ушей своих?
- Как будто нет!
- "Как будто нет!" - передразнил его Давыдов. - Мне не "как будто" твоё надо, а "да" или "нет"! Переверни мне всю Самару вверх дном, но башкир добудь, коли есть они здесь! Не может быть чтобы не было! Узнай кто с ними якшался - да притворно спрашивай, что воевода томача ищет.
- Так вся Самара знает, что Толубай-татарин томач с башкирского!
- Дурак ты, Назарий! Ну скажи что нет веры Толубаю, другой толмач нужен! Как дитё малое, ей Богу!
Назарий вылетел как чёрт из бани.
- Молодой ещё... - покачал головой Нурбек.
- Вот жду когда поумнеет.
- Большого мурзы сын верно?
- Угу. Сотоварища моего, что погиб на ляцкой войне, отпрыск. Ты другое скажи - что за лошади у тебя в стане - явно не бахматки, другой породы...
Глаза Нурбека блеснули так словно кто-то увидел его тайное сокровище, словно кто-то приценивался к его богатствам - но тут же погасли. Не в том положении был он чтобы громы-молнии метать.
- Не лошади то, дети мои!
Воевода вскинул брови. "Как так, дети?" - вопрошал его взгляд.
- С рук моих вскармливал, в юрте моей согревал их... как родные они мне...
- Но приехал-то ты ко мне на бахмате!
Что мог ответить воеводе мурза? Что боялся его алчности? Теперь увидел он, что не напрасно боялся. Но деваться было некуда - что лошади?! народ его погибал.
- Вижу, что не только у Степи есть глаза. Не успели мы стан ставить - уже всё известно урус-мурзе...
- Мне до твоих лошадей, мурза Нурбек дела нет. Коли родные тебе - не трону. Но не хочешь ли Государю - Великому Белому Хану - лошадьми сими послужить? Ну как царь-батюшка наш тобой крайне доволен будет? Разводи здесь в Самаре табуны - к чему тебе дальше подаваться. Что ответсвуешь?
- Лошади эти южных кровей - не смогут они здесь жить!
- Воля твоя, мурза! Неволить не буду. Но ты всё ж подумай. Разве ж плохо под сенью, под рукой русской, никого не боясь, жить? Вон булгары живут же! Мурзы их при престоле обитают у Белого Хана в почёте, с нашими роднятся. Наши князья Урусовы не ногаи разве по роду-племени? А, Нурбек? Живи вольно при Самаре? К чему тебе и всем твоим куда-то неведомо куда итти? Как ещё там поживётся? Калмак тебя в низовье Волги донимать будет. Ты подумай! Уважаемых собери, вместе подумайте! Торговать будете, богатеть!
Нурбек не больно-то верил воеводе. Знал он что неспроста башкиры волнуются. Много слышал об утеснениях от русских.
- Слова твои урус-мурза высокая честь! Мы подумаем...
- Идём!
Воевода поднялся и увлёк за собой степняка. Тяжело ступая по лестнице боярин думал, что одышка его доканает, если не прекратить обжираться, и завидовал седому, но резвому мурзе, что сопел сзади вовсе не от одышки, а от обиды. Прошли через верх и, спустившись тайным ходом в подклет, оказались в низком маленьком помещении. За тяжёлой дубовой дверью окованной массивным окладом находилась воеводская казна.
- Две дюжины сундуков. Эти с серебром! А вот и золото! Здесь жемчужная казна, здесь каменья.
- Чьим хребтом это собрал? Разве не придётся нам в эти сундуки своё добро складывать? - неожиданно промолвил ногаец. Спокойно сказал, но сколько дерзости по самой сути!
Воевода рассмеялся в ответ.
- Э, друг! Это всё торговый прибыток! Торговый, не казённый, не ясашный и не с поборов. Подумай сам: воск мы в Самаре топим - свечи делаем? Сало топим - свечи делаем? - воевода загнул один палец. - Шерсть чешем, кожу дубим? - загнул второй. - А соль в Степь разве не от нас идёт? - загнул третий. - Насады и лодьи разве не здесь сколачиваем? А бочки? - сам знаешь что вся Степь наши бочки хвалит и большие и малые! Конями переторговываем - берём у вас, у башкир - сбываем везде - и в Москве и в Астрахани и в Архангел-городе! Железо куём и перековываем? Да! Полотно и сами делаем и через нас идёт? И делаем и идёт! А сколько книг в нас при храме списывается? Ну книги тебе не ведомы, но всё равно...
- Ведомы книги! Коран - книга! Знаю - дорого стоит Слово Аллаха! - обиженно ответил мурза.
- Тем более! Скот у нас богатый? Не так много как у вас, но ведь тоже много! А поля мы пашем? Пашем! Всё это здесь торгуется в Самаре, а прибыток и мне и Государю стекается! Один мёд только вот такой цельный сундук за пять лет даёт! Мёд, мурза! К чему мне твоих лошадей отнимать, когда ты табуны заведёшь, мне их потом продашь? А если не продашь, так в Москву ушлёшь - там продашь. Мне всё одно честь и почёт - коли войско на самарских лошадях в бой ходить будет! Кто же как не ногаец лучше умеет лошадей умножать, ходить за ними? Так что думай, Нурбек, думай!
Воевода запустил руку в сундук с серебром и подняв горсть ссыпал её - серебро лилось как брызги воды, журчало как ручей.
- Выстроишь в Самаре подворье, хочешь здесь живи, хочешь кочуй, где душе вздумается - хоть в Степи, хоть в моих землях. Спокойно встретишь старость. А хочешь в Москву к престолу Великого Белого Хана отправишься! Коли охота я тоже буду рад!
- Народ решит... Твоя волю я ему передам.
Хотя и не понятна была степняку жизнь в тесном городе, хотя и чувствовал он себя здесь как птица в клетке, но слова воеводы о безопасной и спокойной жизни тронули его. Знал он истории о прежней, великой ногайской столице Сарай-Джуке, где правили могучие властители, но всю свою жизнь провёл в Степи и не мог даже представить чтобы жить запершись в четырёх стенах - хоть дома, хоть крепости.
Вернувшись в хоромы они застали за столом хлопотавших о втором свадебном дне кухарок, но в стороне особо для воеводы и его гостя уже накрыли стол. Рядом стоял молодой булгарин Исмаил и караулил принесённый со двора казан от которого шёл такой запах шурпы, что явственно послышалось как как у мурзы заурчало нутро.
- О, это добрый знак! - засмеялся воевода и ногаец неожиданно задорно поддержал его.
Сложив руки в знак благодарности, продолжая смеяться он сел на лавку по-татарски сложив ноги.
Раскладывая кушанье в блюда Исмаил церемонно и уважительно произнёс на ломаном русском:
- Женшины рука не касалась казана!
- Кто же приготовил эту трапезу? Да и разве успел бы - недавно ведь только сказал я уважить гостя.
- Бабай* мой готовил, но не знал для такого гостя! Аллах знал, Милостивый Милосердный!
- Во век хвала Ему, да благословит Он весь род ваш, принимающий странников с открытым сердцем! И тебе большой урус-мурза, да окажет милость, раз в твоём доме гостеприимство, а в твоём стане такие достойные люди!
- Большая честь для меня встретить благородного и богобоязненного странника и род его!
Самара уже вовсю кипела жизнью, когда молодые наконец проснулись и хотели было показаться на люди. К тому времени их караулили вчерашние гуляки, ждавшие продолжения свадебного пира и только заметив в слюдяном оконце мельтешение начали наперебой метать в него снежки. Погода стояла холодная поэтому чтобы снег можно было скатать и метнуть они опускали снег в кадушку с водой и скатывали колоб.
Не так то просто попасть в крохотное окошко на втором жилье - но рук было много и каждый спешил угадать первым. Наконец кто-то засадил в крестовину окна - оно глухо дзинькнуло, но выдержло.
- Что это? - удивлённо спросила Мэри.
- Это нас к себе зовут, любимая! Кто первый окошко высадит, тому подарок!
- За разбитое окно?
- Это на счастье!
Не успел Григорий произнести этих слов как чей-то меткий снежок угадал точно в оконце и слюда лопнув сыпанула брызгами - осколками и мокрым снегом.
На улице поднялся гвалт, удальца начали качать на руках, не смогли поймать, уронили, но всё равно все были довольны. Слегка пришибленный от падения, но и довольный от своей меткости, парень радовался больше всех.
Григорий взял подушку и вставил в окно и это значило, что всем пора идти на пиршество - молодые спускаются.
- А что было бы, если бы мы ещё спали?
- Да то и было бы - они бы садили бы в окно снежками до тех пор пока не разбудили бы нас. И подарок тому, кто последний в окно попал перед тем как подушку в окно выставишь.
- А если бы не разбили?
- Если не разбили бы - тогда счастья не будет. Так что разбили бы обязательно!
Григорий помог жене уложить волосы и надел на её голову диадему - подарок царицы. белоснежное платье перепоясали атласной лентой, на которую нацепили жемчужные бусины, как символ слёз радости. Григорий не стал накидывать кафтана - в одной только рубахе было прохладно, но вполне терпимо. На плечи жены он набросил накидку в которой она вчера стояла в притворе храма.
Ломанулись в дверь через которую пришли. Заперто!
- Ах, голова моя садовая! Нет обратного ходу! Через вторую дверь выйти положено!
Внизу уже шумел честной народ, стоял обычный праздничный гвалт. На дворе скоморошья ватага снова безобразничала и паяцничала, с ними же толкался топтыгин - молодой и бестолковый мишка.
- Маладые! - крикнул кто-то увидев новобрачных на теремном крыльце.
В мгновенье ока выстроился ряд из гуляк по которому должна были пройти свежеиспечённая чета. На их головы снова посыпалась пшеница, причём никто особо не обращал внимания на драгоценную диадему. Григорию насыпалось довольно зерна за шиворот, но разве тут взропщешь? Чем дольше идёшь - тем больше счастья! Хотя и холодно было, а шли не торопясь.
Мирон, ватаман скоморохов заголосил:
- Люди добрые, по весне-то заколосится двор воеводин счастием стрелецким! Ура молодым!
- Ура! У-у-ур-р-ра!!!
В конце этого испытания тётка Марфа вдруг задрала Григорию рубаху на спине да как жиганет его царской крапивой.
- О-ох, ААА!!! - взопил стрелец от неожиданности и от дикой боли. Крапива хотя и сухая почти, а едкая не приведи Господь!
- На долгую память, соколик!
- То точно-о-о-о, до-о-о-олая память бу-у-у-дет! - простонал Григорий.
Мэри хотела было своей накидкой укрыть Григория, но ему уже вынесли богатый кушак - подарок воеводы, и тут же опоясали.
- А теперь муж покажет какой он ловкий наездник!
Мэри вытаращила глаза от ужаса - к ним вели медведя, и намерение скоморохов было самым понятным!
- Грегори, нет! Нет, Грегори, не надо! - она повисла у мужа на шее, но Григорий осторожно освободился и, поцеловав её нежно, сказал:
- Всё будет хорошо. Не к чёрту ж в пасть иду! Медведь-то ручной. Божья тварь.
- Р-р-р-рас-с-с-сту-у-у-упись! - скомандовал Мирон-ватаман и взяв Мэри за руку вывел её в центр круга, который образовали гости. - А теперь наш наездник сделает три круга вокруг своей жены возлюбленной!
Мишку подвели к Григорию, он ухнулся на четыре кости и стал ждать пока стрелец взгромаздится на него. Не такое-то простое дело оседлать медведя, но скоморохи накрыли его толстой попоной, и помогли Григорию забраться.
- Ай да, ай да, ай да Гришка! Ай да, ай да, ай да Мишка! - стали хлопать в ладоши скоморохи, а следом за ними и все остальные.
Медведь смирно ждал, а потом медленно вразвалку поковылял по кругу. Мэри глазам не верила - мишка вёз её любимого мужчину, и Григорий даже умудрялся держаться в "седле" как заправский наездник. "Ай да, ай да, ай да Мишка!" отбивали всё быстрее и быстрее. Правда на втором круге мишка оступился, и чуть не опрокинул седока, но обошлось. На третьем зверь заметно ускорил шаг и подойдя уже в конце к своему вожатому поднялся на дыбы, скидывая седока. Но Григорий почувствовав, что медведь становится на задние, лапы умудрился сохранить равновесие и соскочить с него.
- Наездник хорош?!
- Хорош!!!
- А хороша ли хозяйка? Покормит хозяйка коника? Коняга проголодался страшно! А не страшно ли хозяйке?
Мэри с ужасом поняла, что ей в руки всучили бочонок мёда и "коник" разворачивается в её сторону. Что делать? Мишка повернулся и неожиданно сел на зад. Вид у него был слегка придурковатый, как у большой доброй собаки, но всё ж стоять рядом было не по себе. Преодолев леденящий ужас, что сковал все её члены она взглянула на мужа и, увидев как он переживает за неё, расхрабрилась, неловко протянув бочонок медведю. Топтыгин видел мёд, но сидел смирно и только чуть-чуть протянул когтистую лапу. Все затихли, но кто-то подбадривал "не бойся, не бойся, он смирнОй!"
Мэри подошла ещё ближе совсем вплотную к сидящему косолапому и сунула бочонок ему почти под нос. Он урча запустил в него лапу и неловко вынув её с мёдом на длинных когтях, отправил в пасть. Мэри едва не упустила мёд, но всё-таки удержала.
- Ур-ур-ур! - сказал медведь с благодарностю и снова полез внутрь - Ур-ур-ур-ур-ур!
Мэри насмелилась ещё более и теперь уже держала бочонок совсем близко к медвежьей морде, так что он было сунул туда свой нос.
- Мишка, вот я тебе! А ну ешь по-человечьи! - прикрикнул вожатый, и мишка оглянувшись на него, словно понял, и снова полез в бочонок лапой.
- Ур-ур-урррр-ур-ааа! - сказал он и скоморохи, а с ними и гости закричали - Ура хозяюшке! Ур-р-р-р-р-ра!!!
Вожатый взял их рук молодой медвежью радость, Григорий подхватил на руки её саму и все ринулись в пиршественную залу, оставив лесного владыку лакомиться мёдом, и он сразу воспользовался своей свободой, разломав бочонок одним ударом лапы.
За всем этим наблюдали воевода и его гость-степняк. Они стояли на втором жилье, куда поднялись сразу после трапезы.
- Видишь ли, уважаемый, как мало у нас лошадей? На медведях ездить приходится!
Аксакал засмеялся, негромко, но от души.
- В лесу такая лошадь - лучше!
- Так-то так... Спору нет, хорош конь для леса, да разве на них напасёшься мёду-то?
- Что это за люди? Твой род?
- Нет.
- Почему же в твоём доме у них свадебный пир?
- Григорий и его невеста... то есть жена, Мэри - это люди Большого Белого Хана, с Москвы. С престольного града прибыли. Великая честь для меня принимать их у себя!
- Вот как? - мурза удивился и подумал о чём-то своём. - Давно не у нас своего главного места, где бы стояли наши мечети... - печально сказал Нурбек. - Но сколько хорошо тут у тебя, большой урус-мурза, а мне пора к своему народу.
- Хорошо. Как прибудут твои женщины присылай не медля - день ли, ночь ли всё одно! Прикажу за ради них и ночью открыть ворота. И место уже готовят!
Григорий хотя и пробыл на морозе довольно долго, но не успел продрогнуть. Спина горела от крапивы, а жар от "скачки" на медведе жёг не менее сильно.
- Испужалась, голуба моя!
- Есть такое!
- Ты у меня отважная! Смелая!
- И десятой доли твоей смелости нет у меня, а ведь мне нужно соотвествовать!
- Бог тебя мне послал, лапуся моя.
- Лапуся? Что это?
- Sweetheart, darling (Сладкое сердце, любимая)
Мэри обняла Григория, и когда стала целовать его, гости разбуянились и стали кричать "Сладко! Сладко!!!" устроив самый невообразимый ор - кто кого перекричит.
Наконец ватаман скоморохов угомонил народ - всех этих бородатых мужчин, что вели себя как дети, и дородных женщин, что резвились как молодки.
- Это что ещё такое?! - спросил озадаченно Григорий увидев на своём месте какого-то ухаря в коломянке* и в шапке из которой торчало длинное, нелепое петушиное перо. На месте Мэри сидела какая то разряженая и очень пышная смешливая матрона.
- Мы тут женимся, не видишь? - важно и деланно дерзко ответил самозванец.
Гости стали кричать "Кисло! Кисло!!!" и ухарь, обняв матрону смачно, громко её поцеловал раз, другой, третий!
- Не правда это! Мы тут женимся!
- Хо! А чем докажешь?
Гости стали кричать кто "Горько!" кто "Кисло!" и пары стали целоваться. Крики "Кисло!" стали замолкать, а "Горько!" только нарастать и усиливаться.
- Ну??! - сказал Григорий после долгого поцелуя.
- Баранки гну! Это не доказательство! Вот ежели ты свою красавицу да вокруг гостей обнесёшь - тады и посмотрим!
- Лады! - и подхватив свою возлюбленную Григорий стал обходить столы, которые незадолго до того чуть отодвинули от стен. Запыхавшись и раззадорившись Григорий торжествующе поставил Мэри на ноги и воскликнул ухарю:
- Поди прочь!
- И не подумаю! Смотрите люди добрые меня и красотищу мою с моёной свадебки-то изгоняют! Не бывать тому!
Красотища засмеялась неожиданно звонко для её внушительных размеров.
- Какие ещё тебе доказательства надобны?
- Дай-ка подумать! Сей час же придумаю!
Ухарь чесал затылок когда в горницу с мороза ввалилась тётка Марфа и прокричала:
- Чево тут думать? Вона оне доказатества-то на воротах болтаются-полощутся!
Гости стали кричать "Ах, ты Петька-петух-самозванец! Проваливай! Намнём бока не узнают петуха!" и швырять в обоих варёными яйцами, припасёнными для такого случая.
Новобрачных залитых краской смущения усадили во главе стола и стали раз за разом поздравлять вознося здравицы.
- Меды пенные поднимаю, счастья долгого желаю! Бог чтоб с милостью взирал и детишек посылал!
Пир пошёл куролесить*.
Когда февральское солнце достигло высшей своей точки, на двор воеводы въехали несколько верховых. Их войлочные одежды были прошиты степными обережными узорами, а на кожаных вставках, что пришиты на груди красовались беркуты, изготовившиеся к удару. Золотая нить шитья смотрелась богато, празднично.
Нурбек-мурза соскочил со своего рослого статного коня и вошёл к пирующим в боярских хоромах. Войдя приветствовал всех по степному обычаю и остановился в дверях, ожидая пока его заметят все присутствующие. Разгорячённые весельем гости смолкли не сразу, но когда из-за стола поднялся воевода в зале все угомонились.
- Други мои! К нам пожаловал степной князь-мурза Нурбек, из ногайских подданных Государя Алексея Михайловича.
Ногаец ещё раз всех приветствовал и теперь не только степным обычаем, но и поклонился в пояс, что многих удивило. Не так дик был гость, как поначалу о нём подумали, знал и русский обычай.
- Дозвольте перед всеми уважаемыми слово молвить?!
Воевода кивнул.
- Прибыли мы издалека и узнали - Государя нашего Великого Белого Хана человек мало что гостит в этом стане, но и свадьбу празднует. И положил нам на сердце Всевышний, (вовек Милость Его с нами да пребудет, чтобы вовек мы возносили хвалу Ему), поднести гостю дорогому подарок. Нет ничего ценнее у нас - самое дорогое отдаём, из сердец наших вырываем! Но не можем вырвать из сердец, и вместе с сердцами отдаём - как детей родных в ваши руки.
Удивлённые гости спрашивали друг друга - "Что же это такое может быть?" но так и не могли догадаться. "Не про золото же говорит степняк?"
Мурза посмотрел на молодых и кивнул им "Следуйте за мной"
Не только Григорий и Мэри, не только воевода, но и вся взбаламученная орава гостей высыпали на двор.
- Вот это да! - прошептала Мэри изумлённо, а Григорий в вообще потерял дар речи. Пред ними были лошади рослые, станые, с тонкой шеей и маленькой головой - хотя непривычные на вид, но сердце сразу угадывало в них лёгкость, стремительность и взрывную силу.
- Это Касирга, то есть Буря - лучшая кобылица из табунов моего народа. Касирга, Касирга, - позвал он гортано и лошадь осторожно, боясь всё выходящих и выходящих из хором людей, пошла к нему, уткнулась головой в плечо. Словно предчувствуя расставание она тихо заржала и старик, обняв её, зарыдал. - А это, - продолжил он немного погодя, - лучший жеребец из табунов моего народа Рюзгар, то есть Ветер.
Григорий не знал что сказать, растерялся. Надо отблагодарить как-то, но разве словами можно показать как он поражён, как потрясён? Внезапная щедрость совершенно незнакомого человека буквально лишила дара речи. Видел Григорий, что не просто лошади перед ним, не просто красавцы, а и в самом деле почти дети этого умудрённого годами и испытаниями старца.
Мэри в своей белой меховой накидке подошла к плачущему старику и обняла его, уткнувшись в плечо.
- Мы позаботимся о них, будем стараться сохранить их, беречь. А лучших жеребят отошлём тебе, батюшка!
И Григорий подошёл обнял мурзу и крепко и бережно одновременно.
- Его зовут Ветром, но он быстрее ветра! Её зовут Бурей, но она грознее Бури! Пусть принесут они вам счастье! - прошептал седой как лунь степняк.
- Два монарха благословили этот брак... И вот, похоже, третий. Воистину это царский подарок, Нурбек*-мурза! - громко сказал воевода. - Ура, други мои!
- Ура! Ур-р-р-ра!!! - многоголосый клич огласил окрестности разнося по Самаре всеобщее ликование.
==========
Яга - шуба из собачьей или волчьей шкуры.
Пластун - бывалый, опытный, выносливый боец, который может "пластаться" - биться в наиболее сложных условия или тяжело работать, стойко переносить тяготы и лишения.
Мурза - князь у многих степных народов.
С кондачка - в данном случае "второпях".
Аманат - заложник.
Итиль - так по старинке степняки называли Астрахань.
Калмаки - калмыки. С татарского языка "калмак" - "отставший", "отбившийся". Сами калмыки себя называли торгоутами.
Булгары - казанские татары. Вообще слово "татарин" произошло от слова "тать", т.е. разбойник, вор. Поэтому все окрестные кочевые народы называли собирательно татарами, хотя они были этнически разными.
Бабай - дедушка по-татарски.
Царская крапива сейчас называется цыганской.
Коломянка - домотканая пестрая шерстяная или льняная ткань.
Куролесить - греческие слова kuri eleeson изначально означают "Господи помилуй!", но со временем стали означать озорные здравицы с пожеланиями Божьего благословения.
Нурбек - "Нур" - Свет, Сияние. "Бек" - могучий, сильный, князь, господин.
Оценили 13 человек
25 кармы