Воевода не поспел в Собор - как раз он спешил туда на санях, но Григорий упредил его ровно на пол-дороге.
- Всё, Семён Степанович, преставился святой отец! Приказал не плакать о нём, а вот и Господь ему набатом чин отпевания пробил!
- Воистину воина Христова провожаем! Ну раз так, к воротам!
Григорий хватился своего карабина сразу как только оказался на стене. Башкирские всадники смело подскакивали почти вплотную и совершенно не обращая внимания на стрельбу со стен засыпали крепость огненными стрелами. Стрельцы и затинщики палили вовсю, но во-первых попасть во всадника и лошадь из своих пищалей они не могли даже с пятидесяти шагов, а во-вторых безобразное качество оружия и пуль значительно снижало убойную силу. На глазах у Григория выстрел всё-таки попал во всадника и чуть не вышиб его из седла, но вскоре башкир выправился и с гиканьем полетел дальше - видно кожаный доспех не был пробит пищальной пулей.
- Прекратить стрельбу! Прекратить стрельбу! - кричал Григорий. - Береги свинец! прекратить стрельбу!
Подбежав к одному из затинщиков и взяв у него большую пищаль-гаковницу он бегло оценил её ствол, оценил пули и сказал:
- Никуда не годится. Только зелье и свинец переводить.
- Так что нам делать? Ждать пока они на стены полезут?
- Не полезут. Они скоро поймут что город, заваленный снегом, не поджечь и отступят. А на стены как взойдут?
С раскатов* стены заговорили пушки, но для дроба* дальность была великовата башкиры вовремя успели отойти, а стрелять ядрами по их скоплению было почти что бесполезно. пушкари всё же сделали несколько залпов и башкиры отошли на почтительное расстояние.
- Ну что, Григорий Онисимович, похоже надолго они в осаду нас взять постараются. Со всех сторон обложили разъездами! - воевода был бодр и весел. Он уже почувствовал себя в своей стихии. - Надо думать о вылазке, надо им зубы казать.
- Рейтары едва на лошадях держатся. Самому ведомо насколь они навычны верховому бою.
- Всадники нам не нужны - мы стрельцами дойдём до лагеря и спалим все их припасы, уничтожим всё, что они не успеют вывезти. И уйдём... Тогда конец осаде. Без припасов не сдюжить им до первой травы.
- Стрелами перебьют!
- Мы же в гуляй-городе пойдём! Я уже наказал щиты сколачивать. Скоро всё будет готово.
Со стены поволокли первого раненого - стрела пробила ему плечо. Боярин проводил его взглядом и сказал.
- Не жилец. До вечера отойдёт... кровищи много хлещет - значит жилу перебило.
Уже рассвело и Григорий отправился за карабином. Нужно было и Воронко оседлать, но самое главное - Григорий беспокоился о Мэри, которую наверняка разбудила тревога в городе.
- Началось? Башкиры пришли? - Мэри была возбуждена и глаза её блестели так словно она готова была ринуться в схватку. В бобровой шубке, верхом на своём норовистом Тате она была во всеоружии - и, конечно, захватила карабин Григория.
- Пришли. Но не это главное, отец Димитрий этой ночью преставился. Я проснулся от того, что он меня словно звал, молил прийти...
Григорий рассказал всё произошедшее с ним и крепко обнял опечаленную супругу.
День прошёл спокойно. Степняки гарцевали издали насмехаясь на своём гортанном непривычном русскому уху языке. Ночью же снова пошли на приступ - огненные стрелы роями перебрасывалсиь в город, но это был лишь отвлекающий приём - оказалось, что пока защитники перестреливались с ними со стороны закованной в лёд Волги на ногайский частокол двинули таранные сани. По видимому, в них были впряжены лошади - в обвешанном шкурами коробе этого было не разглядеть. Ногайскому лагерю что на волжском берегу под стеной будет не сдобровать, если только таранщиков подпустить близко.
Ногаи засыпали таранные сани стрелами, в том числе и горящими, но толку не было, разве что осветили осадную машину. И вот уже массивное таранное бревно стало ломать хлипкий защитный тын.
- Что же медлите? - кричали пушкарям товарищи, но артиллеристы не спешили, стараясь тщательнее навести орудия.
- Ну, родненькие, не подведите! - воевода находившийся в непосредственной близости на угловой Михайлиной башне с нетерпением ждал залпа.
Пушкари же тянули только от того, что ногаи постоянно лезли в рукопашную и выстрелы могли их скосить. Пока гонец известил степняков, что готовится залп в их сторону таранные сани уже успели снести внушительный участок частокола.
Наконец грянула одна пушка, вторая, за ними ещё четыре - почти разом. Два первых ядра как будто прошили шатёр таранных саней насквозь, по-видимому повредив внутренние опоры. Четыре других дали залп дробом, который накрыл так, словно из старого ковра выбивали пыль. Хотя не все дробины пробили защитный навес из шкур, но всё-таки всех, кто был внутри посекло так, что не послышалось ни вскрика ни стона - страшная смерть. Шатёр упал и сложился, накрыв тела всех кто там был, а всадники, что гарцевали неподалёку от него, перестреливаясь с ногаями, рванули прочь. Ногаи вскочили на лошадей и помчались следом - буквально пара мгновений прошла с момента как положение дел переменилось, и самарцы со стен увидели как несколько десятков отважных союзников преследуют гораздо более многочисленного врага. Стрелы пущенные вдогонку уносившим ноги башкирам ранили несколько лошадей и поразили двух всадников - одного, как видно, насмерть. Люди Нурбек-мурзы разгорячённые погоней отвернули только тогда, когда к отступавшим башкирам навстречу понеслись внушительные свежие силы.
Пробитую в частоколе брешь наскоро заделали, однако вскоре в стане ногаев появился русский воевода и приказал бросать лагерь, подниматься на стены. Он решился всё-таки впустить ногаев в крепость, отринув сомнения. Дело было не только в том, что степняки явно показали себя настоящими врагами мятежных башкир, но и в том, что стрельцы и затинщики своим огнём не могли нанести сколько-нибудь ощутимого урона наседавшим конным лучникам. Стрелы ногаев же гораздо лучше находили цель, а кроме того, можно было не опасаться, что боеприпасы к решительному приступу могут закончиться.
Григорий поднялся на стену с карабином и окинул взглядом поле боя. Белая равнина уже была перепахана копытами коней, и кое-где уже проглядывалась и земля. За всё утро и за ночь было убито и ранено едва ли с десяток лошадей и возможно несколько человек из нападавших. В темноте едва освещаемой тусклым полумесяцем и факелами тех башкирских всадников, что подавали товарищам огонь, поджигая стрелы, было видно, что под стенами кружит что-то около сотни стрелков.
Григорий за прошедший день подготовил дюжину добротных пищалей и отобрал пули по калибрам стволов. Сейчас, научив своих подручных перезаряжать пищали как положено, пришло время показать, что такое смертоносная сила огневого боя и тем самым попробовать ошеломить врага.
- Что делаешь? Гаси факела! Тебя же видно словно ты чучело для стрельбы! - воскликнул Назарий Липнев, сбивая с ног высунувшегося для стрельбы Григория. Стрелец от неожиданности, едва не выронил свой карабин, оба повалились с кровати* на пол. И тут бы Григорию вознегодовать на такой грубый "совет", но в бойницу одна за другой влетели три стрелы разом, и послышались ещё несколько глухих ударов от тех стрел, что попали в стену поблизости с бойницей.
Придя в себя от первого изумления Григорий утёр холодный пот со лба. Несмотря на лёгкий морозец его буквально окатило жаром и он мигом взмок от внезапно накатившего животного страха. Руки отчётливо дрожали, о точной стрельбе в таком состоянии не могло быть и речи. Назарий Липнев увидел его и укоризненно покачал головой.
- Встряхнись... Да встряхнись ты как следует! Ну-ка, прыгай! Прыгай шибче, только так дрожь уймёшь! Страх нужно движеньем прогонять. Шибче, шибче! А теперь сядь и дыши! Вдыхай в себя весь воздух Самары, вдыхай больше, больше. Держи не выдыхай...
Липневу было-то всего двадцать пять годков наверное, хотя даже майорского чина не имел, но он уже командовал полком рейтар. Григорий понял почему. Бывалый вояка.
- Спаси тебя Бог, Назарий! От глупой смерти спас!
- Наперёд думай не о том в кого тебе стрелять, а о том, кто в тебя стреляет.
И вот только здесь Григорий понял, что нельзя ратным делом овладеть по книгам.
- Благодарю за науку!
- Сам такой был, горячий, глупый... самого меня так же из переделок выхватывали, что солому из огня! - заулыбался Назарий, как видно видя в Григории самого себя.
Успокоившись стрелец выглянул из бойницы и осмотрелся. Теперь он не оставался на виду долго даже при том, что его совершенно не было видно. Верный карабин уже не водило - рука снова была тверда и он выбрал первую цель - одного из факельщиков, что гарцевал шагах в шестидесяти. Задержал дыхание, не спуская глаз с цели, ведя её плавным движением, нажал на курок.
Радостные вопли товарищей огласили стену. Сам Григорий уже не видел попал ли он во всадника, дым застил пространство перед бойницей. Но стрельцы и затинщики, видели как башкир покачнулся в седле, и выпустил из руки факел. Некоторое время казалось, что он не упадёт, но вот он летит наземь и застревает в стременах. Лошадь понесла, прочь от стен крепости.
Гиканье башкир усилилось - сначала они не очень поняли что произошло, но увидев рванувшую прочь лошадь и полупотухший в снегу факел буквально взревели и стали лупить стрелами в ту бойницу которую на время заволокло сизым дымом. В темноте это было видно не особенно хорошо, но даже стрелы пущенные почти наугад были опасны.
Григорий не стал искушать судьбу и перебежал к другой бойнице, рядом с которой стояли товарищи.
- Петр, заряжай карабин как я тебя учил, - сказал он одному из стрельцов, беря из его рук снаряженную пищаль из тех, что он отобрал.
Выцелив ещё одного факельщика Григорий поразил и его - но видно не смертельно. Тот не выронил факела, а лишь на непродолжительное время припал к шее лошади, борясь со внезапно обжегшей болью. Гортанный крик огласил предполье крепостной стены и башкиры стали подскакивать совсем уже вплотную к стенам посылая в бойницы оперённую смерть. Они уже не зажигали стрел, а старались бить в людей, не перекидывая огня в город.
Неожиданно часть стены загорелась. Стрельцы и затинщики увидев поваливший дым поняли, что коварный враг сумел, подкравшись вплотную к стене, сдолбить наледь с брёвен, густо обмазать их смолой и подпалить. Удушливый чад не давал выливать воду на стену, а стрелы буквально не давали головы поднять. Серп растущего месяца светил тускло и в его призрачном свете видно было как чёрный столб дыма поднялся над участком стены саженей в пять-семь.
- Всё-таки запалили стену, - удивлённо промолвил Григорий.
- Ничего в этом страшного нет. Это горит их поджигательная смола, а не дерево. Стена лишь обуглится, но не займётся - сырая. Да и глиной каждую весну-осень стены обмазываем.
- А разве в сосновом бревне нет своей смолы?
- Э, брат, откуда там будет смола, коль мы древеса с подсочки берём*? Смола с них ещё в бору, пока стояли, сошла. Оне конечно не так крепки и будут гнить без ухода, зато не загорятся вот так, от стрел и поджогов.
Григорий перебегал от бойницы к бойнице, разряжал одну пищаль за другой передавая их заряжать затинщикам. Пищали били не точно раз или два стрелец попадал в лошадей и то лишь ранив их. Наконец дело дошло до гаковницы. Это было единственное затинное орудие, что он счёл годным для стрельбы, и теперь, накинув дульный конец огромной пищали на цепь, прикреплённую к стене, он стал выискивать очередного факельщика, который гарцевал поблизости. Смельчаков среди башкир значительно поубавилось - факельщики отъехали подальше, но один всё же испытывал судьбу. Его товарищи сменили тактику - теперь они не подъезжали к нему, чтобы поджечь свои стрелы, а брали уже подожжённые стрелы из его рук, проделывая это с удивительной ловкостью на полном скаку. Григорий видел как одна за другой эти стрелы взмывают и перелетают через стену.
Пока Григорий прицеливался степняки бросили поджигать стрелы и теперь поджигаля какие-то огненные шары с рёвом неслись к стенам и забрасывали их наверх. По виду это была торба с чем-то очень горючим внутри и, когда такой шар попадал в стену или в боевой ход он лопался и огонь разливался по поверхности. Один из них влетел в боевой ход в пятнадцати шагах от воеводы, наблюдавшего за происходящим.
- Ха-ха! Метательных орудий не привезли - руками метать зачли! - боярин рассмеялся громко и раскатисто, как умеют смеяться лишь очень дородные, грузные люди. Его рокотание было слышно несмотря даже на ор и вой налетавших снаружи десятков всадников, кричавших в боевом безумии.
Метнув в крепость свои снаряды башкиры уже было отскочили прочь, когда грянул выстрел гаковницы. Григорий едва не отлетел к поручню - заряд настолько мощно дал отдачу, что не только отбил ему плечо, но и вырвал цепь из крепления на стене. Дикое предсмертное ржание и стон огласили равнину перед крепостью - поражённый стрелком всадник рухнул с лошади, которая в агонии промчалась ещё несколько саженей, упала, взбрыкнула и стала бить копытами по воздуху. Ржание её леденило кровь и вселяло ужас даже в видавших виды бойцов. Боль и отчаяние животного заглушало даже ликование на стенах.
Степняки разом отхлынули от стен.
- На вылазку! - прокричал воевода.
Он облачённый в доспех, с накинутой поверх богатой шубой и взгромоздился на коня. С ним рядом под стеной стоял отряд верховых и пеших стрельцов и казаков - в том числе и московская сотня полтевского приказа. Распахнулись ворота и кавалерия ринулась в атаку.
Степняки отступили к своему лагерю, где уже седлали лошадей все, кто там находились. Те что вернулись от стен были обескуражены меткой стрельбой и гибелью товарищей, но сказать что они упали духом было нельзя - и горячка боя и уверенность в своих силах давали о себе знать. Те же, кто был в лагере рвались в бой
Из ворот выкатили сани гуляй-города внутри которого встали пешие, верховые кружились рядом. Тут же из крепости высыпали и две сотни ногайцев - их луки теперь могли сильно пригодиться. На раскатах стен приготовились наряды пушкарей - добить до стана степняков они не могли, но если те решились бы выступить из стана в атаку, то пушки могли бы оказаться подспорьем гуляй-городу. Конечно стрелять ядрами по всадникам летающим по степи подобно птицам можно было только рассчитывая на удачу, но попугать врага стоило.
Григорий поспешил вниз со стены. Десяток затинщиков вышли из крепости вместе с ним.
- Григорь Онисимович, ён живой ещё! - воскликнул тот из них, кто первым обнаружил сражённого врага. Он занёс было бердыш, чтобы добить башкира копецом, но подоспевший товарищ остановил его перехватив древко.
- Ты что?
- А ты что? Сдурел? Его прибить надо!
Подойдя к тяжелораненному Григорий увидел, что тот уже почти не дышит.
- Мучается. Хоть и тать проклятый, но, мы ж не изверги, надо его прикончить чтобы не мучился, - сказал стрелец, хотевший добить врага.
Но товарищ ловким движением вырвал бердыш, завалив его обладателя в снег.
- Бог его миловал, не тебе его казнить.
Раненый открыл глаза. Боль уже отпустила его, холод и слабость сковали, лишив сил, но башкир всё ж презрительно взглянул на склонившегося над ним Григория и отвернулся.
- Посветите мне как следует.
- Ишь как зыркает - всё одно волк!
Оказалось, что убитая лошадь, упав на бок, придавила ногу всаднику и это спасло ему жизнь. Когда общими усилиями его высвободили из-под конского трупа оказалось, что огромная пуля гаковницы почти совершенно перебила бедро и зияющая рана была не только ужасна, но и внезапно хлынула кровь.
Тот из затинщиков, что не позволил товарищу убить башкира тотчас склонился над раненым и ухватил его за перебитую ногу, делая что-то. В темное разглядеть было трудно.
- Вот тебе и Господь миловал! Теперь точно помрёт уже!
- Заткнись! Братцы, помогите и живо. Подпругу срежте, дайте мне!
Григорий удивлённо смотрел как затинщик туго перетянул ногу выше раненого места, останавливая кровь. Затем он выхватил из-за пояса сулебу и почти не замахиваясь отрубил раздробленную конечность.
- Будет жить - коли Бог даст.
- Да тебе оно на что? - спросил кто-то из подошедших.
- Живой враг лучше мёртво ежели он в твоей руке, - ответил за стрельца Григорий. - Придёт в себя расспросим его как должно.
Башкира вчетвером подняли на руки и поволокли в крепость. Он стонал, и в конце концов потерял сознание, а Григорий с удивлением поймал себя на том, что сожалеет о своём метком выстреле.
Второго факельщика нашли почти сразу. Это был молодой юноша, лежавший навзничь и по всему видно что смерть настигла его мгновенно - пуля попала в грудь чуть пониже сердца. Судя по тому сколько было крови парень испустил дух тут же, без всякого промедления, возможно и не поняв что же произошло.
"Вот бы и мне так, если что..."
Мысль эта пришедшая буднично, спокойно, но внезапно другая пришедшая следом обожгла: "Убьют меня, а как же Мэри? Она-то как без меня останется? Ни родных, ни знакомых, никого! Одна-одинёшенька в чужом краю!"
Мурашки снова пробежали по спине, когда он вспомнил как свистели стрелы рядом с ним и как Назарий спас ему жизнь. Его снова бросило в пот и руки вновь стали дрожать. Не показывая виду он побрёл вслед удаляющимся затинщикам.
Тем временем гуляй-город отбивался от наскока башкир ощетинившись пищалями и паля в темноту. На этот раз стрельцы разили успешнее ведь расстояние было - несколько шагов. Ногайцы и городовые казаки державшиеся позади не могли оказать своим спешенным товарищам какой-либо помощи - стоило им подойти ближе, как тучи стрел устремлялись навстречу. Несколько лошадей было ранено, да и нескольких казаков и ногаев тоже зацепило.
Сани подвижной крепости, миновав Самарку, теперь поднимались в гору - на противоположный берег, однако понятно было, что затея это пустая.
Грянули несколько пушечных выстрелов - ядра прошли лишь немного выше больших щитов гуляй-города, ненадолго разогнав густую тучу башкир. Хотя этот огонь никого не задел, но натиск снизился.
Стрельцы внутри обозного укрепления отстреливались беспорядочно, восполняя недостаток точности быстрой перезарядкой.
- Ну, что ж вы там на месте топчитесь! - восклицал Давыдов наблюдая за гуляй-городом из первых рядов отряда кавалерии. Он раздумывал не послать ли вперёд рейтаров Назария Липнева, но понимал, что толку от них не будет - башкир в любом случае намного больше, а рейтары не могут атаковать не опасаясь стрел - доспех им был положен, но его у них не было, да и идти в сечу они не могли - рубиться не умели. Кроме того можно было не сомневаться, что башкиры, убедившись в неуязвимости всадников быстро перебили бы всех рейтарских лошадей. А там уже и доспхи, будь они, не спасли бы.
Наконец стало очевидно, что гуляй-город перепрягает лошадей чтобы двигаться в обратную сторону. Ещё один залп пушек заглушил башкирское "Алла!!! Алла!!!"
Попаданий снова не было и теперь уже в сторону русских полетели зажжённые снаряды, какими совсем недавно забрасывали городские стены.
Через четверть часа гуляй-город начал попятное движение, а через полчаса укрылся под защитой стен. Башкиры поначалу преследовали, но теперь уже стрелы ногайцев доставляли им много беспокойства.
- Что случилось?! - воевода набросился на командира гуляй-города Лобанова-Лопату. - Почто назад пошли?
- Лошадь в гору не тянет! Снег сгребает и всё, а дальше ни на пядь не продвинуться. Все лошади из сил выбились - едва назад дотянули!
- Ах, ты чтоб! А ведь как могло получиться резво, резко! Сразу бы конец положили!
Давыдов клял себя за то что поддался уговорам Лобанова и послал его в гуляй-городом. Если бы послал Каменного, то гуляй-город уже бы громил стан башкир и можно было бы не только снять осаду, но и перед Государем отличиться.
- В другой раз лучше нужно готовиться - двести человек в гуляй-городе мало! Будь башкир чуть смелей да сообразительней могли бы попробовать арканами город растащить!
Наутро защитники почти разбрелись по домам. Свежие караулы вставшие на стены зорко поглядываи на ту сторону Самарки, а пушкари каждые полчаса давали по башкирскому стану огонь из двух-трёх орудий.
- Микола! Глянь-ка не чудится ли мне? Это кто там - уж не послы ли к нам, - крикнул сотник одному из своих людей.
- Мекаю гости непростые, золотом кафтаны шиты... - подтвердил догадку сотника Никола.
- И едут степенно, чести не роняют... Надобно воеводу звать.
- Погодь звать, Ерофей Микитич, не по чести воеводе сразу же по первому зову к врагу являться.
- Ты поговори ещё у меня! Воевода сам решать будет скоро ему выходить или погодить!
Сотник поспешно спустился со стены и доложил Назарию Липневу о башкирских послах.
Григорий растормошил раненого башкира и тот очнувшись застонал. Его лицо скривила гримаса боли, но увидев себя в кругу врагов, глаза приобретя осмысленность стали злыми, бешеными. Несмотря на слабость башкир рванулся, силясь подняться, но он ещё не знал самого страшного - правой ноги у него не было. Боль снова накрыла его с головой, но рассудка он уже не потерял, только дико завопил и стал отчаянно хватать руками воздух.
Двое стрельцов схватили его за руки, удержали на скамье, не дали упасть.
- Лежи тихо! - по-башкирски сказал Салават, которого позвали толмачом.
- Ты проклятая собака, а не Салават*! - сквозь слёзы выкрикнул пленник.
- Откуда он тебя знает? - удивился стрелец.
Салават лишь пожал плечами.
- Скажи ему, что мы не причиним ему зла и готовы отправить его к своим - с вестью.
Салават перевёл бледнея от переполнявшего его гнева. Пленник непрестанно проклинал его, но татарин держал себя в руках.
- Ты клятвопреступник - ты предал Аллаха!
- Это Аллах предал меня! Отдал меня на гибель от голода и жажды в Степи и не дал ни лёгкой смерти, ни помощи. А спас меня русский имам!
- Он не спас тебя, а погубил - лучше тебе было умереть, чем идти против нас!
- Вы жалкие клятвопреступники сами - вы клялись Белому Хану в верности, но вероломством запятнали своё имя! Но Белый Хан вас прощает даже теперь!
Григорий спросил понял ли пленный, что его готовы отправить к своим.
- Он в бешенстве и, я не понял услышал ли он меня.
- Спроси ещё раз.
Башкир услышав повторно, что его собираются вернуть соплеменникам стал горячо молиться.
- Что он говорит?
- Молится... Не могу понять. Бормочет невнятно, кажется просит простить его... не понимаю почему он просит прощения...
Башкир был слаб от кровопотери. Никому в голову не приходило его связывать, однако это и привело к беде. Он осторожно стал шарить рукой словно ощупывая себя. как внезапно в мгновенье ока в руке его блеснуло лезвие ножа. Одним резким движением несчастный поразил себя в сердце и второй рукой ухватил вогнав нож ещё глубже. Все стоявшие рядом обомлели и не шелохнулись. Глаза раненого очень быстро как-то остекленели, а одежда пропиталась кровью.
Никто не сказал ни слова, только Фома - тот самый стрелец, что спас башкиру жизнь вздохнув, закрыл ему глаза.
- Надо вынести его на двор...
- Эх ротозеи мы...
- Вот почему он просил прощения у Аллаха - он хотел себя убить, а это ширк - страшный грех! Как я не догадался! - корил себя Салават.
- Зачем же он себя убил?
- Не знаю того, - Салават сел на лавку, лицо его было угрюмо - сильно расстроился парень. - Может быть позора боялся. Попал в плен к неверным.
- Так он же в мороке лежал, не своей волей попал к нам.
- Всё одно! Да и какой из него воин, всадник ежели у него одна только нога осталась? Ни воевать, ни скот пасти!
- Судя по его доспеху - он не простой человек.
Салават снова взглянул на башкира и вздохнул.
- Да, это верно, не из простых...
Послы остановились в пятидесяти шагах от стены - так чтобы показать - они не боятся никого, но и стоять под стеной задрав головы не желают. Одеты они были богато - крытые атласом или шёлком шубы сверкали золотым шитьём, опушка соболиных воротников сливалась с такими же собольими малахаями, на верху которых, золотом же были шиты беркуты и волки.
Воевода не стал долго ждать - вышел на стену немедленно.
- Зачем пришли с войной к Самаре? Кто надоумил вас воевать Государев город?
- Мы отплатим вам за неправды, причинённые башкирскому народу.
- А по какой это Правде вы поступаете, когда нарушаете клятву Белому Хану?
- Вы первые нарушили эту клятву!
Воевода дал знак, что спустится со стены и скоро подъехал к послам. С ним были двое рослых стрельцов и толмач-татарин Кусей.
- Разве кто из самарцев нарушил клятву, что вы как воры к нам явились?
- Ваши попы нарушают клятвы каждый день!
- Самарских попов не было в башкирских землях отродясь - а вы нам стену подожгли, город огнём закидывали, наших людей убили!
- Ваши попы крадут наши земли и нарушают клятву Белого Хана нашему народу! Он клялся!
- То уфимские попы - но пришли-то вы к нам.
- Нет разницы у попов - они все одному Всевышнему служить должны.
- А разве вы не нарушили клятвы, что не пошли к царю заступа просить? Вместо этого вы напали на ногаев и угнали их скот.
- Мы не угоняли их скота! Они сами бросили скот в Степи!
- Они оставили пастухов, которых вы прогнали или убили даже!
- Нет! Они бросили табуны и отары!
- Разве не грозили вы им, что если они не восстанут на Белого Хана, то вы их истребите?
- Нет! Мы не посылали к ним послов.
- А кто посылал? Кто от вашего имени с ними разговаривал?
- Никто не имеет права разговаривать от нашего имени!
Долго ещё перепирались воевода с посланцем башкирского хана, но наконец дело дошло до того ради, чего послы явились.
- Ваши люди забрали нашего человека - верните его нам живым или мёртвым!
- Не ведомо мне о таком, - воевода обратился к Липневу стоявшему на стене. - Захватывали кого наши молодцы?
- Нет, батюшка, не было такого! Мы после вылазки только своих убитых и раненых в крепость занесли, - сказал Липнев, стоявший на стене.
Послы скривились, перебросившись парой слов. Кто-то из них немного понимал по-русски.
- Твой человек солгал!
- Можете осмотреть поле и забрать убитых, если найдёте.
- Вот там лежит лошадь убитого вами батыра! Но его там нет. Ваши люди забрали и теперь нас обмануть хотят.
Воевода распорядился выяснить что произошло и Назарий Липнев исчез, сойдя со стены, отправившись на поиски.
- Мы не станем вас обманывать и поступать вероломно. Если ваш человек в крепости, а мне то не ведомо, мы его разыщем, и вы получите его живым или мёртвым.
Башкиры смотрели недоверчиво и о чём-то совещались перебирая поводья.
Татарин Кусей кивнул головой, давая знать, что хочет что-то сообщить воеводе тайно и они отъехали от послов.
- Господин! Один - не башкир! Говорит плохо, и лицом не башкир совсем.
Воевода как бы невзначай стал разглядывать послов и действительно отметил, что Кусей был прав - один из них говорил заметно иначе, чем остальные, и действительно видом отличался от круглолицых башкир. Да и держался он иначе, говорил словно бы высокомерно, гордо.
Раздумывая над тем, как выманить хотя бы одного из башкир и поговорить без таинственного сопровождающего воевода не мог ничего придумать.
- Батюшка Семён Степанович! Не вели казнить, не сыскали мы того башкира, что ночью был у стены убит! Все войсковые на ушах стоят, нет его, никто не видел!
Башкиры возмущённо загалдели и стали разворачивать коней.
- Стойте! Куда это вы нарядились! Если мы покуда не нашли вашего батыра это не значит что не сыщем, а ежели у вас терпения нет - это ваша вина, не наша!
- Вы лжёте! Нет веры вероломным!
- Есть среди вас отважный человек?
- У нас каждый отважен!
- Тогда пусть он поедет со мной в крепость и сам увидит, что мы ищем! И всех кого он пожелает - расспросим! Более того - в крепости он может посмотреть всё - даже наши амбары, которые ломятся хлебом и наши огненные и пушечные припасы - коли охота. Нам нечего от вас скрывать - и вы нас не одолете.
Башкиры стали горячо спорить меж собой и Кусей знаками показал - чужой пытается башкир увести прочь.
- Угрожает, что тех, кто не послушает накажет, - шёпотом, пояснил толмач.
- А они что?
- Один кричит, что это ловушка, а другие разного мнения.
Степняки развернули коней и не сказав ни слова помчались прочь, однако вскоре один всё же остановился и словно раздумывая стал кружить на месте. Гортанные крики остальных не сулили ему ничего хорошего, но всё же он повернул к крепости и пришпорил коня, нагоняя воеводу и его людей.
- Слышишь что кричат?
- Плохо. Кричат, что безумец, чтобы-то ещё, - толмач задумался. - Кажется это родственник пропавшего батыра.
- Вот оно что! Это нам на руку.
Башкир догнал их и взглянл в лицо воеводы. Давыдов сурово кивнул - мол "всё правильно сделал" и поехали в крепость.
Гриорий стоял у ворот рядом с возком в котором лежал убитый им человек и на душе его кошки скребли. "А ведь и второго я тоже убил. Того молодого..." Никогда прежде он не думал, что смерть врага может вызвать такое смятение в его душе, что нет в этом никакого геройства. Ещё совсем недавно, когда в схватке с Мерзким Гусом он собственноручно всадил ему кинжал в сердце ничего подобного он не испытывал. Только леденящий страх и пьянящая ярость переполняли его тогда - сейчас же его с головой накрыло отчаянием и чувством вины.
- Что дальше? - поинтересовался Фома-стрелец. Он был привычен к виду смерти и не особенно горевал, не понимая всего того что творилось с Григорием.
- Вывезем его к Самарке и там оставим - башкиры наверняка скоро за ним явятся.
В этот момент с той стороны ворот подъехал воевода с сопровождающими, створки отворили и подняли решётку.
С первого взгляда Давыдова понял, что на возке лежит тело убитого башкира и обернувшись к степняку показал " вот он!"
Тот изменился в лице и слетел с коня бросившись к возку накрытому рогожей. Откинув её и увидев того, кого искал он припал к застывшему телу и разразился горькими слезами, не сдерживая рыданий.
Григорий отшатнулся и отошёл к стене. Ему стало дурно и мир поплыл перед глазами - слёзы застили.
- Што ты, Григорий Онисимыч! - Фома обнял его за плечи, прижал к себе. к своему сермяжному кафтану. - Ну, буде! Полно! Война же!
- Да будь проклята эта война! Сына у деда убил! Сам, сам убил!
- Оне бы тебя убили бы - не плакали бы по тебе!
Григорий не слышал.
Воевода не сходил с коня величаво возвышаясь над этой картиной. Он ждал, пока горе отпустит обоих.
- Кусей! Скажи башкиру, что мы сожалеем о гибели его родственника.
Татарин спрыгнул с коня и подняв башкира от возка накрыл убитого рогожкой. Обнял плачущего и что-то невнятно пробормотал. Старик ответил так же невнятно.
- Что говорит?
- Говорит - хочет узнать как всё произошло.
Воевода кивнул в сторону Григория и Фомы: Оне, верно, знают! Их допытывай! Да и не нужно здесь стоять! Веди старого в терем, там и поговорим.
Старик плохо понимал толмача Кусея, а по-русски не знал совершенно, но когда зашёл Салават, лицо башкира полыхнуло гневом.
- Тоже считаешь меня изменником?
- Ты предупредил русских, что мы идём и ты виноват в смерти моего Ильсура.
- Сын твой, о, мудрейший, погиб по вине тех, кто повёл вас против клятвы Белому Хану. Кто нарушает слово тот идёт против Аллаха.
- Не тебе об этом говорить! Ты преступил не только клятву Аллаху, но и обычай своего народа!
Воевода знавший о сути разговора с торопливых слов Кусея, который не поспевал передавать всё, властно пресёк эту перепалку.
- Довольно! Не в том Правда кто виноват, а в том как по воле Всевышнего прекратить эту распрю.
Старик нехотя кивнул.
- Твой сын - отважный воин. Тем более плохо, что такие отважные богатыри идут против нашего царя и его воли. Я царёв воевода, здесь в Самаре главный, но вот царёв посланник, присланный, чтобы вернуть вас под клятву.
Башкир с недоверием посмотрел на молодого и совершенно не производящего впечатления юношу.
- У нас говорят, что это царский сын... - таинственно добавил от себя Кусей, после чего старик стал смотреть на Григория совершенно иначе - с интересом.
- Неужели Белый Хан не забыл о башкирах?
- Не только не забыл, но и даже почтил башкир тем, что одного из них приблизил к себе и на праздничном пиру садил рядом с собой - наравне с нашими князьями!
- Как я могу поверить в такое?
- Я сам там был и даже вместе с тем башкиром в гоньбе санной участие имел. Хорошо гнал башкир, меня обошёл, а ведь у меня лошади были хорошие с царёвых конюшен!
Степняк всё ещё не доверял, но уже колебался.
Когда Григорий достал из принесённому ему ларца свитки в сафьяновых чехлах и развернул тот, что говорил о башкирском бунте.
- "Особливо наказываю вора* Сары Мергена, ранее получавшего царские милости, но вероломно предавшего государя и договоры порушившего и острог Катайский и монастырь Долматовский зорившего ковать в железа и привести пред очи государя живого альбо мёртвого". Вот Государевы слова. Знает он, что не башкиры гиль учинили, и не токмо сибирская татарва и самоядь. Старого захватичка наследники по Степи шастают и всех на бунт подбивают хитростью. Что же до неправд, которые над вами чинят разные лихие люди, то не возбранит того Государь коли их вы побьёте своей волей, и даже если то будут попы воровские. Настрого Государь запретил земли башкирские занимать и в веру Христову их обращать. Кто сё преступает - тому казнь от Государя предписана.
- Мы не раз слышали о том, что Белый Хан говорит, но потом его люди приходят и забирают наши земли, идут войной на нас.
- Всё это от того, что у вас пред престолом царя не было заступников. Если ваши князья будут приезжать в Москву, если ваши именитые люди будут жить там, то кто посмеет вас обидеть, когда любая обида сразу станет известна Государю?
Старик в богатом наряде не верил на слово, но в его душе явно были сомнения.
- У тебя великое горе - ты потерял сына, - вмешался боярин Давыдов, - но разве гоже, что дальше распря может разгореться и погибнут ещё многие и многие из твоего народа? Зачем моим и твоим людям погибать? Разве за то, чтобы снова эти пришлые чужаки сели на степной престол и помыкали вами?
- Никто не может помыкать башкирами!
- А вот скажи - вы жили как соседи с ногаями, но кто же тогда вас рассорил с ними и как ногайские стада оказались у вас? Если вашей силой чужаки не начали пугать других? Они и нас пытаются вашей силой пугать! Только мы дадим отпор. Но что вы сделали с ногаями - негодное дело! Нужно вернуть стада и жить в мире.
- А разве есть дело большому русскому князю до ногайских орд?
- Ногаи подданные царя, и с меня царь спросит за то что его подданных теснят. Как говорил Григорий у ногаев при царе много своих людей. Урусовы сильный род. Поэтому в Москве узнают о бедах ногайцев очень скоро и царю донесут. А он уже с меня спросит почему я имея военную силу ногаев не защитил, распрю допустил. А разве башкиры бедны, что ещё ногайские отары и табуны захватывать вероломно.
В конце концов и воевода и Григорий склонили башкира к мысли, что кровопролитие нужно предотвратить, а воевода подарил ему свой богато украшенный пистоль, голландской работы. Воистину царский подарок!
Башкир с сомнением посмотрел на дорогой пистолет.
- Тот, кто мог бы оценить это оружие погиб, а мне уже нет пользы в нём.
- Неужто нет у тебя более сыновей или внуков?
- Мои другие сыновья мирные люди и не оценят этого оружия, а внукам я не пожелаю судьбы своего старшего сына. Вы обещали мне рассказать как он погиб...
- Среди всех воинов, что приступили к нашим стенам он был самый отважный - когда многие убежали подальше, он не таясь мчался вдоль стен, а его товарищи засыпали стены огненными стрелами благодаря его яркому факелу. Но против огненного боя геройство не может защитить и он был тяжело ранен, а лошадь под ним была убита. Когда же мы нашли его он истекал кровью и был без чувств. Однако он был жив и мы отнесли его в караульную избу, где отогрели и перевязали раны. Пуля раздробила ему кость правой ноги и он её лишился. Но как только он пришёл в себя, он прошептал молитву и вонзил себе в сердце нож.
Старик закрыл глаза и обхватил голову руками. Геройская смерть сына не могла его утешить. Однако горевал он недолго, решительно встал и глаза его быстро просохли.
- Всё это нужно прекратить! Хватит умирать самым лучшим и смелым - пора ответить за всё тем, кто принёс нам смерть!
==========
Раскат - башня на стене, которая не возвышается над ней - по сути площадка на которой чаще всего размещалась артиллерия.
Дроб - каменнаяя или металлическая "картечь".
Кровать - небольшое возвышение, помост перед бойницей, напоминавшее широкую лавку. Вставая на него защитник крепости мог наблюдать или вести обстрел врага. Делались для того чтобы по боевому ходу, что венчал стену, можно было ходить не нагибаясь.
Мы древеса с подсочки берём - ствол дерева с которого берут смолу-живицу теряет почти всю смолу, и хотя становится не таким прочным, но зато и хуже разгорается, легче пропитывается влагой. Если стену города не покрывать каждый год глиняной болтушкой, то она довольно быстро сгниёт, если брёвна взяты с подсочки.
Салават - имя переводится с арабского как "хвалебная молитва".
Оценили 10 человек
23 кармы