Выступление на Уфу назначили на 3 марта - тревожась как бы успеть до настоящей распутицы. Слух о скором выступлении отряда облетел Самару в течении получаса и скоро у ворот воеводской усадьбы собралась толпа охочих людей. Григорий не думал, что с набором сотни доброхотников у него будут сложности - он уже указал самарским командирам кого из их сотен он возьмёт в обучение. Но, когда усадьбу Давыдова буквально осадили сотни желающих уйти с отрядом Григория, он даже немного растерялся.
- Григорий Онисимович! Меня, меня возьми! Всё умею, в боях бывал, ратное дело изведал!
- И я не хуже - на татарина ходил под Азов, юнцом ещё! Пушкарское дело знаю!
- А я у лекаря был на посылках, науку его переял, пригожу-у-уся, Григорь Онисимы-ы-ыч!
Сотни глоток галдели за воротами, и стрелец перелез с седла на перекладину ворот, возвышаясь над людьми и видя почти всех. Он озорно присвистнул, по-лихому как некогда его учил главарь его ватаги, с которой он на большой дороге промышлял. Толпа мигом утихла.
- Погодьте, что вы меня смущаете?! Нешто думаете, будто я могу всех вас взять?
- Возьми меня батюшка-благодетель!
Когда его, юнца безусого матёрые мужики звали "батюшкой-благодетелем", он терялся и его бросало в краску.
- Нешто худо житьё в Самаре, что вы рвётесь со мной?
- Не худо, батюшка, да с тобою царю послужить можно! Где ж долю лучшую, как не у тебя выслужишь?
- Сей час прошу всех разойтись, а вот после, к вечеру на торгу будем делать смотр - там и сговоримся, кто в доброхотники гож!
Радости Мэри не было предела - ведь угроза миновала и теперь Григорий всё, что делал делал вместе с ней, стараясь не разлучаться. Он вернулся в терем, откуда его толпа вызвала криками, и вид его был озадаченный.
- Что случилось? Людей много к тебе под руку просятся? В оконце подглядела...
- Угу. Что же делать?
- А знаешь как поступают в таких случаях вербовщики ландскнехтов? Они не отбирают всех и каждого - слишком маетно. Они отбирают только десятников, пятидесятников или же сотников, а те уж в свою очередь отбирают себе людей в свои десятки и полусотни-сотни.
- И правда разумно!
- Им вместе служить им головой за своих людей отвечать - потому это всегда правильно!
Григорий вызвал к себе тех полтевцев, которых особо выделял среди самарской сотни, что была в его распоряжении. Когда они явились кратко объяснил им чего хочет и отправил их на торг - чрез три часа в его распоряжении была свежесформированная сотня из самарцев.
Провожать Григория, его молодую жену и его отряд вышел весь город и даже ногайцы. Приехали и башкирские беки. Невелик был сокол, да приметен - скромностью, храбростью и своей ладностью покорил сердца самарцев, удивил ногайцев и башкир, снискав их уважение.
Воевода Давыдов, хотя и был из боярского рода, не почёл унижением своего местнического достоинства одарить Григория богатыми подарками, снарядить его отряд наилучшим образом. Боярин не поскупился и отдал башкирам два сундука серебра за две сотни отличных боевых коней, которые сделали отряд настоящей силой. От себя, от самарцев, каждому стрельцу боярин подарил ещё по одному заводному коню - на подмену, под поклажу и фураж - чтобы дорога была быстрой и без остановок. Уже порядком истощённые башкирские лошади на овсе быстро вернут себе силу и энергию, а значит уже к концу марта Григорий сотоварищи будет в Уфе.
- Жаль, что ты нас покидаешь! Вот бы погодовал у нас, подучил бы нас ратному делу - за сей год мы бы не только Самару укрепили, но и в Степь свои станицы далеко выдвинули, - досадовал воевода.
- Впредь не будет Самаре урона, раз ногайцы и башкиры замирены будут. К тому же как буду годовать у тебя, Семён Степанович, коль к лету начнётся новый поход на ляхов? Тебе там быть со своими воинами - тут уж дело верное, ещё свидимся.
Боярин обнял молодого витязя и пожелал доброго пути. Тут же были самарские командиры, и ногайский мурза Нурбек и башкирские беки Таштемир и Сабитбек. Приехал и тайша калмыков Джангар.
- Встретишь башкирских воинов, вот тебе моя тамга - каждый в Степи знает её. Не нужно больше кровь проливать, коли Белый Хан своего слова не нарушал. Но тамга эта доверие тебе! Не обмани доверия!
Григорий с благодарностью принял серебряную бляху, и клялся и крест целовал.
Мурза Нурбек последний раз простился с Касиргой и Рюзгаром, уже без тоски и печали по ним, видя, что им уготована особая судьба.
- Мы тебе обещаем лучших жеребят и не отказываемся, - напомнила Мэри и, обняв мурзу, поцеловала его. Обняла она и Айшат, с которой они за недолгое знакомстово успели подружиться.
Вместе с отрядом Григория поехали двое молодых башкир и четверо ногайских батыров, что желали служить под началом такого храбреца и особенно жаждали научиться огневому бою.
- Хитиник ты и разбойная душа! - воскликнул воевода Григорию, когда самарский лекарь Пётр Махалай подал воеводе прошение убыть с отрядом в Уфу. - Как откажу тебе и Петру, коли оба для Самары столько содеяли? Пётр Христианович, может всё ж останешься, не бросишь Самары? Как же мы без тебя, благодетель наш?
Шотландец ответил кратко:
- Трудно с Самаргород уезжать, а надо. Сплин, то есть хандра меня в гроб кладёт! А тут и Григорий на родной речи слова знает, и Мэри его - британского короля подданная. Осьмой год уж родного слова не слышу, батюшка!
Давыдов махнул рукой.
Забрал Григорий и Сеньку красильщика, которому в обители, куда его отец Димитрий хотел направить не пожилось - не приняли его братья-иноки в переписчики. Учить некому стало, когда старец Богу душу отдал.
- Будешь у меня завместо писаря, всему научу что умею, - пообещал Григорий.
Вместе с Григорием отправился в путь и духовный сын отца Димитрия - Салтан или как его завали все Салтанка. Григорий почему-то считал, что он обязан позаботиться, о нём особо.
Напоследок Степан Семёнович Давыдов ещё раз обнял Григория и шепнул ему тайком, не для чужих ушей:
- Ты уж, Григорий за меня словечко молви Государю, да ближним боярам его...
- Не трудно будет сделать то. По всему видно службу хорошо держишь, а будет и ещё лучше. Кнутобойства нет у тебя почём зря, народ же коли и есть недовольный - так где ж его нет? А государева честь соблюдена, казна впусте не тратится. Как же мне о сём слова доброго не замолвить? Не будет без того! А сказку отчётную я уж с царёвой почтой сегодня поутру услал, благодетелю моему Шаховскому Фёдору Иванычу.
- За добрые слова, спасибо! В добрый путь!
Смотря вслед уходящему отряду, тому как на ветру полощется знамя шестой сотни Восьмого, Полтевского приказа, Давыдов невольно почувствовал, как защемило у него сердце. Издали ему и всем провожающим Григорий и Мэри помахали на прощанье, и Давыдов вместе со всей Самарой помахал им в ответ.
- Ну, ребята, гость московский нас покинул, теперь же нам не след честь ронить - скоро выступать на царёву службу. То с успехом и уменьем сделать потербно, как нам Григорий Онисимович и показал. Пушкари! Пали боем торжественным - на колокольне почему благовещанья напутственного не слыхать?
***
Дорогой до Уфы почти не было никаких особых событий - встречали отдельных путников и целые ватаги самого разного люда, но то дело обычное. Сёла, что по пути были не разорялись башкирами - во-первых там и брать-то было нечего, а во-вторых в зиму никто не шастал из-за бескормицы.
- Што, православные, башкиры вас не грабят?
- Ни! Башкир к пахарю без гнева, хоть и не сильно-то рад нам. А вот обитель чернецов, что тут у нас два лета назад обосновались под корень вывели, да иноков побили без жалости.
- Далече ли?
Крестьянин указал рукой на опушку леса - где-то там в чаще была сожжённая пустынь.
- Почто побили и сожгли? Монахи досаждали?
- Эти монахи смирные были. Но башкир не разбирает - коль чернец, стало быть повинен во всех грехах.
На пятый день к вечеру пришли в Бугульму и здесь решили дать роздых коням - задать им корма и на следующий день в путь не трогаться. Селение к тому располагало - тут был и большой ямской двор, и вообще, ямская служба несмотря на мятеж полыхавший вокруг была поставлена исправно. Эта деревня осевших на землю татар теперь разраслась, но при том татары и башкиры что здесь были, не утратили своих умений разводить и ходить за конями, и тем служили Государю. Всё здесь жило и было пронизано конским промыслом.
- Э, господин, твои лошади совсем плохие, дозволь мои люди тайные слова шепнут, чтобы силу им вернут!
- Колдовоство?
- Обижаешь, зачем колдовство!
Весна вступала в свои права и солнышко грело уже вовсю. Григорий уже частенько прохаживался в одной рубахе, хотя ветер был ещё вполне зимним и холодным. Настроение было прекрасным, тем более, что и Мэри радовала глаз своей красотой и звук её серебряного голоса не смолкая журчал как драгоценный ручей. Она по-русски уже болтала совсем хорошо - не отличишь, если бы не заметный акцент. При том было бы желанине могла бы себя легко выдать за обрусевшую татарку, которые говорили по русски правильно, но с похожим выговором.
- Коли знаешь за лошадьми уход прикажи своим людям - казной не обижу! И моих людей пущай поучат как за лошадью ухаживать потребно. Не все у меня в отряде с лошадями знакомы, потому и долго так к Уфе едем.
Местный татарский князь Едигэй, звал Григория и Мэри к себе на постой, но стрелец, не хотел оставить своих людей, вставшим лагерем за околицей деревни.
В Бугульме справили как следует сбрую, наполнили наполовину опустевшие вьюки с овсом, да отдохнули от трудного пути. Отмахивая по сорок верст они шли уже больше недели.
- Скажи мурза, шалят у вас тут лихие люди и кто они? Есть тати, или больше всё мятежные башкиры и прочие?
Едигэй, прекрасно знал, что творится вокруг и без обиняков выложил Григорию то, что происходит.
- Ты не первый из государевых людей, что проходит здесь. В начале зимы тут был рейтарский полк, что шёл под начало боярина Полуектова. Они в прошлом году хорошо потрепали Сары Менгена и его орду, но сами-то не больно легче для нас были. За постой ничего не дали, корм лошадям взяли... шайтан-воды пили много и сожгли у нас два дома. Когда разбойная орда приходила, что погромила до того Трёхсвятскую обитель они и то нас меньше обобрали.
- А кто рейтарами теми командовал? Коли шли под руку к Полуектову, то стало быть не он сам за то разорение головой повинен.
- Не ведаю имя того, кто вёл отряд, однако ж при нём, при отряде оном был уфимец Микитка Юрьев, сын Аничков - известный грабёжник и притеснитель. Башкиры из-за таких как ён и поднялись. Он, да Павлов сын, да Иван Кулаков, да ещё Приклонский Андрейка, да Киржацкий Васька - вот племя безбожное - ни русскому Богу, ни к Всевышнему страха не имеющие. Те разбойники государевыми людьми сказываются, а свой кошт только и знают.
Григорий кликнул Сеньку и велел писать со слов Едигэя.
- За тем пришёл, чтобы оказать воеводе Волконскому вспомоществование в утишении башкирского гиля. Слыхал как в Самаре дело было?
- Слух шёл, что идёт орда Самару воевать, но сам знаешь в Степи разный слух идти может.
- Почтитай пять тысяч всадников Сары Мерген привёл к Самаре, а сам попал в силки как куропатка.
- Боярин Давыдов Сары Менгена имал? Вот новость, слава Аллаху!
- Нет, не Давыдов. Башкиры после первого приступа стен собрали совет и Сары Мергена повязав, Государю головой выдали. Теперь Алексей Михайлович им вины отпустит. То и остальным примером будет зачинщиков не слушать, а Государю везти.
Татарин всплеснул руками и радостно цокнул языком.
- Вот наконец-то Милостивый, Милосердный даст нам спокойно жить! Теперь-то все эти шайки, что рейтаров, что степных воинов не будут нас так терзать! Сидим тут, ждём, когда спокойствие будет, чтобы нам не трястись за свои головы и милостей от налётчиков не ждать! Налил бы тебе хмельного в честь того, да не держу!
- Сам не имею обычая хмельным голову себе дурить.
Едигэй хлопнул Григория по плечу:
- Все бы государевы были так - не было гиля этого - только и знай, что живи спокойно. С чего всё пошло ведомо тебе? Толмач тот - Крижицкий - по прозвищу Алабаша и его свойственник Приклонский Андрейка у башкир обманом и силой калмыцкий полон выманили, да продали.
- А что у калмыков с башкирами была усобица?
- То случается иногда - скот не поделили, обычное дело...
- А под Самарой с башкирами три сотни калмыков было.
- Разные роды, разные порядки. В Степи кто что считает правильным, тот то и делает. Не все башкиры же с калмыками воюют, а только те, что считают, что калмыки на их землях кочевья устроили. Не о том сейчас - полон-ясырь калмыцкий продали, башкир обидели да и самих их потом пообобрали силою оружья. А там ещё и обиды от уфимских попов случились - когда дёмских башкир обидели. Так видишь ли, монастырь строить начали, да лес таскали, да за то башкирам не снесли денег, сначала говорили что потом отдадут, а потом два года минуло - так и отказались. Ну и полыхнула обитель, а попов выгнали. В отместку к дёмским башкирам - которые всегда были мирными пришли воровские люди от уфимского воеводы и начали всячески к ним привязываться. Так и пошёл раздор. А когда о том узнал Сары Мерген, он тут же прислал своих людей поднимать настоящий бунт. Когда же побили всех сборщиков ясака, что назвали себя холопами царя, а сами в свой кошт и на кошт воеводы грабили, то сказали, что Сары Мерген достоин быть лучшим правителем... А по Сибирской дороге тож бедокурят.
- Много слышал я, что из-за грабителей сих торг ослаб.
- Да! Те года у нас из Казани в Уфу только и знали, что один санный караван за другим шёл! Теперь что? Все, кто идёт за Урал идёт только с большими отрядами, али на свой страх. Чахнет тракт! Потому вам и рады, что с добром у нас тут мало кто сей час идёт.
Едигэй был словоохотлив, тем более, что Григорий его выспрашивал жадно с толком, стараясь уяснить, что да как в округе, а мурза узнав, что Григорий по поручению царя прибыл уцепился за возможность все непорядки, что он знал царю довести и устранить.
- А что царевичи сибирские?
- А! Кучук - ошпаренная собака! Даже говорить о нём и его братьях нечего! Сары Мерген всем говорил, что он потомок Чигниса - так в том больше правды! Какие это царевичи - они даже на мурз не тянут, ни отваги, ни ума.
- Почему так говоришь?
- Был бы у них ум - сидели бы в Москве, подле царя, да за народ свой могли бы заступиться. Настоящие-то царевичи царю служат, в Касимовском ханстве живут, на войну ездят. Даже говорить о Кучуке не хочу, позор Степи. Глупый, надменный. Вот Сары Мергена все уважают потому, что он и воин и вождь хороший был, пока его ум ворона не склевала.
- А Сары Мерген сумасшедший?
Едигэй всплеснул руками и вскрикнул.
- Вай, а кто он! Можно разве с Белым Ханом воевать, коли ты сам ему клятву давал, коли ты от него подарки получал?
Пока они разговаривали Сенька весь измучился. Писать он толком не умел, но усердно старался, чая позднее разобрать и переписать всё сказанное набело - получилось десять с лишком больших листов, чему и сам Григорий удивился - неужели столько всего наговорили?
- Не обессудь, Григорий Онисимович, не больно-то лепо получилось!
- То не беда! Видел бы, как я сам так же вот, как ты, учился писать в подклете Осьмого приказа, когда дела мятежного люда разбирали в Медный бунт.
- Эва! Ты Григорь Онисимович Медный бунт видал? И много чёрного люда побили? Говорят тыщи тыщ!
Едигэй тоже удивлённо уставился на стрельца, улавливая каждое его слово.
- Брешут! Какие тыщи тыщ? Да и то без лихих людей и лазутчиков тот бунт не обошёлся, а окромя того бояре там тоже видать руку приложили.
- Царя хотели скинуть?
- Кумекал я и думаю, что дело то против Милославских злоумышлялось, а не против царя.
Теперь уже пришёл черёд Едигэя и Сеньки удивляться - Григорий охотно им поведал как год назад сам из лихих людей в стрельцы угодил, как с царём познакомился и как в Англию в посольстве наведался.
- Вот значит почему твоя супружница такая... курэлмэгэн! (удивительная) - Едигэй подбирал слово, да так и не смог выразить своего восхищения.
- Засиделись мы, а ведь мне надо бы свою, как ты сказал? - курэлмеген - жену надолго не оставлять. Спасибо тебе за тёплый приём, уважаемый!
Сотником в новонабранную сотню Григорий назначил того самого Фому, что пытался спасти сына Нурбека - Ильсура. Фома родом был из Мурома, долго жил во Владимире, откуда попал в числе даточных людей на войну со шведами, а затем с поляками. После одного из сражений он бежал с поля боя, когда случился разгром русской рати - долго ныкался по Северу, варил соль в Великом Устюге, а оттуда пришёл к Самаре и его как бывалого вояку, хотя и нетчика* приставили к затинным пищалям. Фоме было уже годам к сорока и он много чего знал и умел, а самое главное был уравновешенным и спокойным человеком. Сотник шестой сотни Восьмого приказа - Иван Сомов - из детей боярских, сначала было взревновал, что вместо пятидесятника его сотни Федьки Москивина ставят какого-то неисзвестного малого, но немного поговорив с Фомой они сразу сдружились, тем более оказалось, что некогда даже и воевали вместе.
- Ишь как дорога служивого может криво вывести! - удивился Сомов.
Теперь Фома подошёл к Григорию и покрутив ус молвил:
- Говорят, что сюда идёт воевода Языков, а пермяки шлют ему ещё с тыщу даточных людей, на усиление его войска.
- А кто говорит?
- Вестимо кто! Люди... пришёл с Перми человек богомольный, весть принёс.
- Ты как будто не рад!
- А чему радоваться? - Фома продолжал крутить ус, он так делал когда задумывался о чём-то. - Языков человек жестокий, хорошим дело не кончится. Будет башкир зорить, кнутом править дело.
Утром следующего дня со свежими силами простившись сердечно с гостеприимной Бугульмой отряд двинулся дальше. Дорога уже стала почти непролазной и когда добрались до башкирского улуса Канлытюба - здесь их и поджидала первая неожиданность.
- Урус мурза! Хотеть говорить тебе! - сказал подъехавший к Григорию башкир, что встретил их на окраине деревни, которая как и Бугулма жила промыслом с дороги.
Оказалось, что слава царского посланника летит перед ними по Степи и многие у кого до царя есть слово об обидах, спешат найти Григория. Приказав разбить лагерь на окраине, Григорий и ещё десяток его людей - для безопасности - встретились в улусе с башкирскими старейшинами, а вместе с тем приняли и гостя, который проделал долгий путь чтобы найти отряд.
Говорили об обидах и о том, что же дальше делать. Старейшины рассказали, что здесь рядом с Уфой "городские люди часто наезжают с беззаконнием", ясак берут не как должно, а с прибытком себе, да и то известно, что клевещут на них, что башкиры-де Государю ясака договоренного не платят.
- Что ж делать, уважаемые? Сами знаете что такое круговая порука - не станут они друг на друга правду говорить, когда отчётные сказки Государю отписывают. А кто что и скажет того сгноят, а сами отбрехаются.
- Потому и спешил я к тебе, потому и другие так рады, что ты с царю наши слова донести можешь!
- Как сказал мне один очень мудрый старец - мои слова и моя боль ничто по сравнению с вашими словами и вашей болью. Сами вы должны ехать в Москву! Наиболее уважаемые из народа должны получить от царя жалованную грамоту и тогда вас точно никто не тронет, коль знать будут, что в любое время царь вас выслушать может! Воевода Волконский держать своих людей не может - альбо они его обманывают, альбо он с ними в сговоре воровском от Государя отложился, а на вас, башкирских подданных Государя дело валит.
Старейшины покачали головой. Не верилось им в слова Григория, но он-то прекрасно знал как бояре умеют ковы строить и друг другу и даже Государю. Он с жаром рассказал как недруги пытались Государя и народ распалить на жестокость и кровавые жертвы, когда подмётными письмами устроили медный бунт. Вспоминая те события Григорий каждый раз вспоминал всё новые и новые подробности всё глубже и глубже понимал что же произошло тогда на улицах Москвы.
К вечеру в Канлытюба прибыли ещё трое гонцов от разных башкирских улусов и Григорий снова и снова выслушивал печальные вести из разных концов башкирской земли.
- Мы не глупцы! Мы не воюем с русскими, но нам же всё время кажется, что царские люди нас обмануть хотят.
Григорий сидел мрачнее тучи. Всё в нём кипело и клокотало, гнев рвался наружу.
- Это не царские люди. Это бешеные собаки и им нужен хороший кнут! Им нужен государев кнут! А сделать это можно только, если Государь выслушает вас, уважаемые!
Вечером у костра, когда Мэри обвила его шею и пела какую-то старую ирландскую песенку, детскую и нежную он немного пришёл в себя.
- Что ты такой смурной?
- Какой-какой? Смурной?
- Ну да, смурной... а что не смурной что ли?
- Да ты совсем русачка стала Марьюшка-красавица.
- Угу. Только вот Ирландия всё равно не отпускает меня. Я вот тут подумала - я ведь ни одной колыбельной песни не знаю, кто меня научит, как это будет по-русски? Ирландские знаю, английские знаю, а русские не знаю...
- Недолгое то дело... А что Маэл Муйре - неужели что-то под сердцем бьётся у тебя?
- Не ведаю того, - Мэри улыбнулась. - Но ведь это очень даже может быть, верно?
- Верно-верно! - Григорий посадил Мэри себе на колени и обнял. - Расстроили меня сегодня старейшины и беки башкирские. Но как же хорошо, что есть у меня ты! Сразу легче становится, сразу всё на лад идёт.
- Всё будет хорошо. Бог тебя любит. И Россию Бог любит. Как же ену не любить, когда она таких как ты родит? - Мэри засмеялась. Она одна была совершенно счастлива среди всех этих неурядиц и среди беды которая творилась вокруг.
- Да, мы всё уладим, - уверенно сказал Григорий и пошёл по лагерю объявить, что назавтра роздыху не будет - с утра двинутся дальше.
Уфа встретила их на закате дня. Крепостные стены были пожжены недавним штурмом города ордой Гаура Акбулатова, но были по прежнему неприступны, хотя сожжённый частокол пока не был восстановлен как следует. Золотые маковки соборов и церквей виднелись издали, сверкая закатными весенними бликами - скоро будут звонить к вечере.
Стража ворот с почтением приветствовала Григория, который ехал в красном кафтане государева жильца, но удивились они тому, что рядом с ним ехала румяная от морозца красавица в белой накидке поверх рысьей шубы, а конь у неё был рослый, тонкошеий и совсем не похожий на всех тех лошадей, что так привычны были их глазу.
- Слышь Прошка, это верно рагамак, что персияне нам торгуют в Астрахани. Слыхал я что эти рагамаки как ветер!
Караульный голова отправил с Григорием и его людьми своего провожатого и скоро они приехали к хоромам воеводы Андрея Волконского. Григорий осмотрелся - подворье Давыдова в Самаре было справнее что ли, чем подворбе уфимского воеводы. И уж гораздо просторнее - у Волконского было тесновато.
- И кто это к нам пожаловал? - осведомился князь Андрей со своего резного крыльца. Он был удивлён молодости государева человека, слава которого уже достигла его ушей. - Неужто Григорей Онисимович, сын Полтев, собственной персоною?
- Здравия тебе, князь и воевода, Андрей Михайлович! Не своей прихотью к тебе, но по государеву наказу привёл людей под твою руку и поступаю сам тебе в услужение.
- То-то! А слышал я, что воевода самарский на старости лет из ума выжил и сам к тебе в услужение поступил! Ха-ха! Верно сказал - будешь под моей рукой!
Григорий закусил губу и ничего не ответил. Он растерялся - тон князя был насмешливым и совсем не соответсвал тем, слухам, что он нём распускали. Нерешительности и в помине не было, а была какая-то неприкрытая хамская самоуверенность.
- Холопы покажут тебе, где будет твоя орда на постое стоять пока будет У МЕНЯ, в Уфе. В каком ты званьи сам? Что тебе по званию твоему положено?
- Того не ведаю, что положено, а званье моё жилец государев.
Волконскому было на вид лет около пятидесяти. Он был довольно широк в плечах, но приземист и от этого казался солидным и дородным. Особенно усиливало это впечатление то, что он стоял на высоком крыльце. Из под бобровой шапки, что он одел специально чтобы показать, что он плевать хотел на прибывшего московского дворянчика, выбивались пряди чёрных как смоль волос, которую только-только начала касаться седина.
"Да он во хмелю, паскуда!" - вдруг в сердце у Григория прошипела змея. Он резко без всякой мысли вскинул карабин, что держал в руках и не целясь почти послал пулю в голову князя Волконского. Убивать его он не хотел - шапка слетела с головы - от неожиданности бедолага присел, потом упал, и кубарем скатился по ступеням.
- Ах, ты мразь безбожная, шаврик подзаборный, - заорал стрелец что есть мочи, выпрыгнул с седла, выхватил кнут и, подскочив стал полосовать воеводу по его дорогой. крытой атласом шубе. Ткань от удара молодецкого рвалась с хрустом, Волконский визжал "Убивают!", а люди, что были рядом остолбенели. Стража, что стояла на воротах воеводского двора буквально потеряла свои челюсти, опешив от неожиданности и увидев как князь - их хозяин - валяясь, как последний пьянчуга обмочился.
Григорий вошёл в раж и исступление. Он орал ругательства и махал кнутом до тех пор пока его не оттащили свои же стрельцы.
Воевода укутался в шубу с головой ожидая новых ударов, когда холопы его подняли на руки и заволокли в терем.
- Батюшка, родненький, ты чего это утворил! - буквально заплакал Иван Сомов, удерживая Григория за руки. - Что теперь будет-то?
- Сейчас увидишь что будет! Пусти! Пустите все вы!
Стрельцы некоторое время боялись слушаться своего взбеленившегося вдруг командира, но наконец отпустили его. Он оправил свой кафтан и встретившись взглядом с Мэри немного охолонился.
- Гриша, ты чего?
- Потом объясню! Дело! - обернулся к Сомову сотоварищи и властно сказал - Ты, ты и ты - со мной, остальные взять двор под караул, никого не впускать. Обе сотни стоять будут ЗДЕСЬ!
Птицей взлетел на крыльцо, остальные за ним. Холопы уволокшие князя в палаты не догадались запереть дверь, поэтому когда Григорий ворвался в покои Волконского все в панике разбежались оставив своего хозяина.
- Ну что, сука, испытал терпение Государево? Верёвки захотел пеньковой, казённой? Два локтя верёвки есть у меня!
Пьяный, но уже трезвеющий князь таращил на него свои глаза и было впечатление, что он теряет разум.
- Я сей час тебя на правёж поставлю! Стрельцы - лавку!
Стрельцы тоже вошли в раж, в каком был Григорий. Помирать так все вместе!
- Не надо батюшка! - взмолился вдруг Волконский сиплым от волнения голосом, пощади-смилуйся!
- От как запел. Лягай, сучий потрох на лавку! Растяни его братцы!
Когда-то прошлой ещё зимой Гриогорий сидел у костра в лесу и мечтал о том, как бы ему добраться и всыпать боярам кнута, да так чтобы места на них живого не осталось. Тогда он и не представлял насколько близко было это его желание - и вот белый голый зад и вся спина боярина уже готовились принять роковые удары.
- Кнут-то на улице остался, Григорий Онисимович!
- Не нужен кнут! Я сейчас его башкирской тамгой выпорю, сволочь этакую!
Григорий снял со своих штанов пояс, на который действительно была прикреплена бляха тамги таштемирова рода и дикий ор князя сменился таким же диким визгом.
Не было милосердия в сердце у разбуянившегося стрельца. Иван Сомов насчитал уже сорок ударов, и ударов не слабых, когда воевода сник от боли.
- Воды несите этому выблядку осла и коровы!
Не зная, где найти воды, взяли ушат из-под рукомойника и окатили воеводу помоями. Он очнулся, и заскулил как щенок лишившийся мамкиной титьки.
Григорий без всякой помощи оттащил его к образам, поставил на колени и наказал:
- Молись, мразь! Пусть Бог Отец, Сын Его и святые угодники смягчат твоё поганое сердце, а я пока тебе священника поищу и два локтя верёвки - крылец у тебя высокий!
И обернувшись к Ивану Сомову:
- Смотри за ним. Попробует прекратить молитву - сразу бей! Можно и нужно бить прямо до крови, а не поймёт - смертным боем. Эта падаль иного не достойна.
- Это ж мятеж, батюшка! - шепнул тихо Сомов.
Гриогорий подмигнул ему и громко выйдя на крыльцо - так, чтобы воевода обязательно его услышал:
- Сеньку писца быстро сюда! Воевода сейчас будет сказывать, как он тут мятеж супротив Государя злоумышлял!
Сомов расслабился и обмяк - всё стало понятно и теперь он уже не боялся, что Григорий натворит глупостей.
- Ох и страшен ты в гневе! - серьёзно сказала Мэри, подойдя к Григорию и обняв его. - Ты напугал меня. Я думала, что ты убил воеводу!
- Не убил и не убью. Не бойся.
- Как же! Тебя четверо стрельцов от него оттаскивали. Ты его там что, ещё бил?
- Не. Порол...
- Порол?!!! Да как ты... ты что? Это не шутка?
- Зад мясистый, спина салом свисает - сорок ударов со всей моей мочи. Ремень наборный пряжечный в чертям собачьим изломал. Жалко вещь! А тамга-то башкирская, тамга-то как в его зад, как в его спину впивалась, вгрызалась!
- До крови?
- Штож я изверг какой? Кнутом конечно было бы до крови, а ремнём моим-то не получится...
Вся Уфа стояла на ушах. Пошёл слух про опричнину, про то, что что стрельцы с Москвы пришли воеводу вешать, а новый государев человек, что зверь! Едва не запорол Волконского кнутом, а перед тем из пищали его подстрелил в срамное место.
Сенька поднялся с Гриогрием на крыльцо и они вошли внутрь.
- Сиди тихи и пиши. Переписывай вот сю сказку, что мы с тобой от Едигэя слухали.
Стрелец вышел к людям и кликнул своих:
- Игнат, Ивашка, Сёмка, и ты Фома Лавреич - сыскать мне Микиту Юрьева сына Аничкова, Ивашку Павлова, також с ними Приклонского, Киржацкого и Ваньку Кулакова - сё в Уфе люди известные, уфимские стрельцы о них знать должны.
Народ, что столпился за тыном воеводской усадьбы оживился! "Новая власть! Вспомянул Государь Уфу родненькую!" Тихое ликование среди одних и мрачное ожидание беды среди других разлилось по улице густо и стало охватывать весь город, все дома и проникать в головы и сердца.
- Уфимцы! Кто из стрельцов здесь главный? Подь сюда!
Озираясь по сторонам к Григорию поднялся здоровый и по виду совсем глупый детина, лет тридцати по виду и с густой мохнатой, что медвежья шерсть бородой. Этим он запоминался сразу и навсегда.
- Кто таков?
- Яков Хромых, голова Ближнего уфимского приказа.
- Сын боярский? - во взгляде было ничем не прикрытое сомнение.
- Да самозванец он! Какой он сын боярский! - крикнул кто-то отчаянный с улицы.
- Врут то! Я с вологодских служивых людей, ещё дед мой был пожалован Грозным царём в жильцы...
- Верю! Иди с моими людьми, возьми уфимских стрельцов сколь надо приведи мне всех кого я поименовал. Особо наказываю взять мне Ваську Алабаша, и Приклонского Андрейку. Дыба в Уфе есть?
Шепоток пронёсся по толпе - не все слышали о чём говорят на крыльце, но кто слышал - быстро разнёс по толпе ужасную весть.
Яков Хромых кивнул - дыба в Уфе была.
- Туда и свезёшь всех воров, и в застенке закроешь, караул вздвоить, сменять в два часа раз! Давай!
Голова уфимских Ближнних стрельцов может быть не был умным, не для того его Волконский при себе старшим держал - похож он был на таранное бревно, могущее снести любую стену и сломать любые ворота и запоры. Уже через полчаса в застенок волокли не только тех, кто обижал башкир, но и всех их подручных и к ним причастных - поскольку сам Хромых в том тоже был замешан он решил тем оправдаться, что подельников по своим гнусным делам сдал.
Башкирский край, где в Уфе жили те из башкир, кто не отважился бежать от поборов и произвола - ликовал. Не медля в разные концы башкирских земель отправили гонцов - радостная весть царь услышал о беззакониях, что чинились против башкир. Торговые ряды оживились - торг прекратился, все обсуждали не товары и барыши, а то, что воеводе Волконскому досталось на орехи и многие уверяли, что присутствовали при том.
- А плеть у него такая, что на конце свинчатка, да не одна! Раз и он воеводе кость сломал! Сам слышал как трещало, вот те крест!
- Ухо он ему враз отстрелил, теперь у нас воевода можно сказать что карнаухий - не воруй*!
- А воевода-то, таво! Черева у него разверзлись и изверг он из себя... Да-да, чутка Потоп не зачинил сызнова, а у нас ковчеги-то не строены.
- А слышал я, что этот новый-то воевода наш не кто-нибудь, а царевич государем от какой-то бабы прижитый втайне!
- Тьфу ты! Как такое могёт быть-то? Вестимо кто енто - сын он Ефимии, что первой женой Государю должна была стать! Тогда царя уже почти женили!
- А твоё как могёт быть? Ефимию за царя в каком году выдавали? В 47 - олух царя ты Небесного! Штож этому новому воеводе шышнадцать летов только? Брат это царёв! Василь Михалыч! Не помер ён, а живой, вишь, здоровый! Да здорОвой какой! Бугай прямо! И по годкам-то, слышь, сходно! Аккурат - ену где-то двадцать четыре годка-то и есть! Так-то, лопоухий!
Уфа шушукалась и о том, что в Самаре-то воеводу нового уфимского принимали как царёва сына или брата, что с ним идёт отряд опричников, как то при Грозном царе было, и то ведь правда - кафтаны новые, сапоги, да сукно с иголочки. Ни у кого, даже у самого воеводы не возникло мысли, что вся эта беда случилась с Волконским случайно и только благодаря тому, что он вывалил на крыльцо в изрядном подпитии, а Григория буквально понесло.
Без вызова явился уфимский казначей и не медля предоставил всё, что было потребно для проверки. Григорий сначала растерялся, но виду не подал, только больше нахмурил брови.
- Ты мне тут не балуй! Все бумаги принёс? Аль утаил чего? Язык-то мои молодцы развязывать умеют! Лучше добром почать, чем дыбой конить! Чтоб дотемна всё, что касается воровства воеводы здесь было!
Воевода всхлипывал в углу, отчаянно, слёзно моля Бога за свои преступления. Стрельцы почти ничего не могли разобрать, но всё же слушали внимательно и всё-таки кое что узнали из этих ничем не сдерживаемых пьяных причитаний.
Явился и уфимский митрополит, бледный как смерть.
- Что это с тобой батюшка? Не боись! Царёва власть над вами, служителями Бога Отца нашего власти не имеет.
- Знаю то! - горделиво приосанившись митрополит чуть увереннее застучал посохом по дубовым половицам.
Григорий смотрел как митрополит уселся чинно и степенно оправив бороду - крепкий орешек. Но словно дух отца Димитрия нашёл на него и он смотрел на митрополита уже совсем иными глазами. Крепость этого орешка сразу и показалась ему деланной.
- Слышал ли ты, святой отче, проповедь учительную, что в Успенском Соборе сказывал владыко Паисий Лигарид, когда был в стольном граде нашем? Завелись в блистающих ризах Церкови матушки нашей Торжествующей букашки срамные - воши, да всякая нечисть. И вообразили те воши, что пия кровь Церкви-матушки приобщились они к телу ея и спасению вечному, божиим людям посредством искупительной жертвы Христа уготованному. Ты, владыко, прости что не баско говорю... что такое, владыко?
Митрополит побледнел ещё больше и схватился за сердце.
- О, то чудо божие - слово Его какие чудеса творит до самого сердца проникает... А нет ли тут, у вас, в Уфе тех, кто присосался к благодати Божьей и терзает Церковь жвалами своими ненасытными?
Григорий приблизился к старцу, поставил руки на стол и навис над ним - хотя и стоял на другой стороне стола. Митрополит сидел ни жив ни мёртв, а Григорий продолжил, добавив металла в голосе - сам тому удивляясь.
- Доводят мне люди бесерменские, башкиры, ногаи и калмыки тож, что некоторые воши сии, Церковь терзающие, преступили повеления Государя нашего, Алексея Михайловича, самодержца всея Руси. Позабыли эти твари ненасытные, чрево которых бездонно, что не напрасно Государю меч даден Всевышним, не напрасно право у него есть богоотступников и христопродавцев сиим мечом сечь!
- Григорий Онисимович, то верно Паисий Лигарид рёк, что есть такие средь людей божиих закравшиеся ласкательством. Среди овец волки хищные... - старец отчаянно хотел продолжить мысль, но запутался в словах.
А Григорий и был таков - не дал он митрополиту говорить, продолжив за него.
- На то надеюсь я, что тех, кто Государеву волю преступает, ты, владыко, ведаешь и выдашь кого след на расправу скорую. Неча нам тут с вразями Христовыми рассусоливать. Ты духоведец, и воин Христов, облачённый в броню праведности - разве не первый углядишь, кто ворует противу Государя и народы бесерменские, вверенные Государю Всевышним, донимает, к мятежу и бунту подстрекает? В Самаре-городе волею Всевышнего в руки наши башкиры выдали Сары Мергена, вразя Государева, и нет у меня сомнения, что и здесь в Уфе вразей мы расточим, когда гнев Божий и ревность по Богу возгориться в нас!
Григорий чувствовал, что его собеседник сам делами неблаговидными замаран, но не спешил пока его обвинять - в конце концов старец может и не быть причастным ко всему тому безобразию, что в епархии его творится. Но уже одно то, что творимого зла он не видит, или, хуже того, не может пресечь говорило о беде. Если же он в этом ещё и замешан!..
Уже смеркалось, когда в горницу, где истово молился воевода вошла его перепуганная супруга с мольбами и причитаниями.
- Что ж ты батюшка с нами-то делаешь! Смилостивься, родненький!...
Сквозь этот вой и неразборчивые просьбы о снисхождении Григорий продрался властным голосом.
- Винопийца твой часто сим грехом вину свою отягощает? Почто он во хмелю, когда всюду гиль и неустройство?
Женщина, что годилась ему в матери, с трудом подавила всхлипывания:
- Да не пьёт он почти хмельного, первый раз за сколькое время-то!
- Я сыщу о том, покажешь моим молодцам подклеты воеводские, хозяюшка, посмотрим как тут воевода о Государевом благе радеет!
Воеводша снинкла, но подчинилась и стрельцы вернулись из подвала обескураженные.
- Там в вине утопиться можно, Григорь Онисимович! Реки хмельные - да бочки все початые!
- И другое говорят о воеводе люди холопские - что пирует он редко, не зовёт гостей на трапезничание - сам всё глушит.
Григорий посмотрел на виноватящуюся воеводшу строго, сверкнул очами.
- Как же так, матушка? Государева человека в заблуду вводить? Можно ль сие?
- Смилуйся, смилуйся, Григори-и-и-й Онимисмов-и-и-ч!
- Не только смилуюсь, но и спасибо мне опосля скажешь, матушка. Винопойцы твоего отучу от греха позорного.
- Отучи-и-и-и, милостивец!
- Всё державу так по кускам пропьют, скотским самым образом! - негодовал Григорий. если и было то напоказ то разве что самую малость.
Сменив стрельцов подле воеводы и на караулах, расположившись в воеводских хоромах и уставив его двор и конюшни своими лошадьми, Григорий кинул всё, и взял своих ближних людей в церковь.
Народ сей час же повалил туда - разглядывая стрельца и его спутников - каждый из которых был им удивителен. Сенька простолюдин - хотя и хорошо одетый, но совсем не походил на дьяка или подъячего. Салаватка-татарин не отступал ни на шаг сзади и казался при государевом человека совсем неуместным. Спутница-раскрасавица видом всем была ему как жена, и так же держалась, но кровей была явно не русских, и по говору отличалась от всех. Вид лекаря Петра Махалая, сразу бросался в глаза - в кафтане немецкого кроя он выделялся не только из толпы, но и из всех своих спутников, к тому же он для парадности одел парик, который в Уфе не носили даже иностранные купцы или офицеры.
Стрельцы одетые в охряные, не виданные дотоле кафтаны, с красивыми и страшными бердышами, тоже выглядели чудно и необычно. Поспешая за неспешно двигающейся кавалькадой, пешие стрельцы чего только не наслушались в толпе, и тому дивились, насколько умеет придумывать народ самые необычные объяснения необычному.
Священник стоявший на паперти, встречая нежданных гостей, да ещё под самый конец службы был растерян. Он смотрел на татарина, что шёл не отставая от Григория, смотрел на "немца" и не решался заградить им дорогу в храм божий.
- Благослови отче! - Григорий поцеловал ему руку и разулыбался, когда всё то же самое сделали все, кто был с ним. Батюшка конечно видел крещёных татар, но не в татарском же платье! А уж крещённых "немцев" ему встречать не доводилось вовсе...
- Прости нас святой отец, что не успели к началу службы - с дороги и сразу дел! Как только разрешилось всё должным образом сразу бросились к храму, прими нас!
- Раз пришли, стало быть поспели! - наконец улыбнулся священник в ответ.
Уже поздно вечером Григорий вдруг подумал, что он влетел в Уфу словно кречет в стаю цапель. Разил одного, второго, третьего... Не расшибиться бы оземь при такой-то прыти!
==========
Нетчик - дезертир. Тот кто находится в "нетях", т.о. те, кто не явился на ратный сбор перед войной или после боя.
"карнаухий - не воруй" - за первую кражу резали одно ухо, за вторую второе, за третью - казнили.
Оценили 14 человек
28 кармы