Солнце уже пригревало не на шутку, деревья готовились взорваться зелёным пожаром листьев, когда войско воеводы Языкова достигло Уфы. После долгого перехода по глубоким снегам, почти без остановок и отдыха войско радовалось, видя издали злотоглавые маковки церквей, башни и стены Уфы. Но ещё более удивлены были воинские люди тому, что их в городе ждали и сразу же встретили распределяя на постой согласно загодя составленным описям.
- Ура уфимскому воеводе Волконскому! - кричали бойцы с марша входя в город.
Воевода и царёв стольник Андрей Максимович Языков не был похож на московского боярина. Он был поджар, даже молодцеват. Статная лошадь его видна была издали, а когда он приблизился к стенам города, увидели, что кафтан был на нём хотя и русского кроя, но всё ж и обшлага и карманы на нём были - точь-в-точь как у немцев. На шее красовался щегольской шёлковый платок. Он был алого цвета и сразу приковывал внимание к нему. Лицо волевое и самоуверенное было словно из камня высечено - крупные черты в сочетании с некоторой надменностью дополнялись грозными складками морщин на лбу - стольник часто хмурился и по-видимому был гневлив. Ехал он не с пехотой, что шагала впереди и первой вошла в город, а с кавалерией, которой у него было густо - как дворянской, так и татарской, казанской. Замыкали шествие колонны обоз и пермские даточные люди, расхристанные и скорее напоминающие сброд, чем воинство.
Григорий выехал навстречу воеводе, и приветствовал его издали. Несмотря на то, что Языков давно не был ни в Москве, ни вообще в крупных городах осведомлён он был прекрасно и по-видимому к Григорию был расположен.
- Здравия и тебе, воспитатель царевича нашего Алексея Алексеевича! - ответил на григорьево приветствие воевода, выказывая свою осведомлённость. - С таким-то бойцом ярым государич вырастет настоящим хватом.
- Он и без меня хват, Андрей Максимович! Кровь романовская да милославская своего не упустит - крепкий государь из него получится.
Свита воеводы - сплошь рослые, отборные молодцы, матёрые и в делах бывалые. Каждый смотрит на молодого стрелецкого командира чуть свысока, снисходительно.
Григорий с удовлетворением осматривал войско и отметил, что оно нисколько не хуже немецких наёмных полков - пехота маршем не сильно утомлена, вышагивает бодро, а стало быть привычна к нему; сани обозные справны, лошади кормлены от души, всадники все как на подбор и вооружены заедино и держатся уверенно. Казанские служивые татары не только с луками едут, но у каждого по два пистолета, а сверх того каждая полусотня имеет свой цвет бешметов и малохаев. И даже разномастное даточное войско не портило картины - понятно было, что при таком воеводе они быстро навыкнут в службе, а уж за аммуницией дела не станет - крепка рука Языкова - потребное своим людям добудет.
- А ну-ко грянули нашу, молодецкую! - крикнул воевода въезжая в ворота. Его клич разнёсся до самой головы колонны и запевала звонко привычно выдал зачин:
- Ой, на Волге-матушке реке,
Мы гуляли, ворога встречали.
Ой-да на Волге-матушке нашей
Вражьи головы в бурьян роняли!
Сотни глоток пехоты вдарили громко, хотя и не рядно, не дружно. И всё же выходило грозно, бодро и неудержимо. Всадники не пели, а снисходительно улыбались.
Вдоль дороги выстроились горожане - все, кто спешил по делам побросали их, многие вышли на улицу из тёмных мастерских, полно было и зевак. Тут и там в толпе мелькали девицы, наряженные нарумяненные то ли морозцем, то ли здоровьем, то ли хитростью женской. Тут же были и попы - вышли встречать воинов с иконами в дорогих окладах, благословляли и крестили служивых.
Языков усмехнулся, увидав в числе встречавших князя Волконского. Двигаясь к городу он уже был наслышан о произошедшем.
- Ну, Михалыч, чего мне ковша хмельного не несёшь?! Не рад гостям с гостинцами?
- Как же! Рад, Максимыч, да только порешил я всё хмельное по наущению государева человека Григория Онисимовича.
- Дело! Куда прикажешь бравых моих молодцов девать? Лагерем станем или же места в городе есть какие?
- По росписи своих людей станови - роспись уже я твоему сеунчу отдал, чтобы он до войска её довёл кому куда.
- Ро-о-о-спись? - удивился Языков и по-новому взглянул на воеводу. - Сам до сего дошёл иль и в этом тебя надоумили?
- Сим жилец государев занимался - его дело.
На площади, где скопились пешие стрельцы отряда Языкова стольник оглядел их, удовлетворённо хмыкнул, что всех взбодрило - командир доволен. Взяв в руки роспись написанную крупными, но твёрдыми буквами и простыми словами прочёл:
- Ратным людям отряда Андрея Максимовича Языкова по сей бумаге следует распределиться на постой следующим образом. Пехотным людям занять юго-восточный придел города, подворье Микитского монастыря, караван-сарай башкирских купчин, обывательские дома согласно наряду съезжих изб...
Воевода по-новому взглянул на Григория, уже как-то оценивающе, с особым интересом.
- Пойдёшь под мою руку службу нести? Мне такого бойкого как раз не хватает! Вмиг порядок наведём до самоей Даурии!
- С радостью бы, да царю обязан! Его воля чтобы я в Уфу привёл стрельцов, да здесь людей порядкам, принятым в Москве наставил.
Языков покрутил ус и погладил аккуратно стриженную бороду. Московские порядки ему очень понравились.
- Слышал про Самару - говорят Давыдов там конюшни отгрохал по твоему наущению.
- Начал строить, верно.
- А в Уфе конюшни государевых полков подновят? Смотрю ты наших верховых туда затулил по росписи.
Григорий рассказал о том, что наведя порядок обнаружил в Уфе нехватку заготовленного леса, что восстановить стены куда важнее, а кроме того нужно отстроить пожарища. Ветхие конюшни это плохо, но после приступов башкирских орд часть города от перемётного огня выгорела, так что многим людям приходится ютиться по овинам да холодным клетям.
- А сия красавица, стало быть твоя молодая жена? Диво как хороша!
Мэри подъехав верхом к воеводе и его свите приветствовала всех и нисколько не смутившись ответила:
- Рада видеть столь образцового воина, как вы, воевода!
Волконский поспешил всех пригласить к пиршественному столу, который уже спешно накрывали.
- Погодь, Михалыч, с пиршествами - ты мой обычай знаешь - сначала баня. Без бани войско завшивеет, какие ж тогда с них вояки? Да и нам с дороги сразу на пир? Две недели в седле, хоть бы перемену одежды сделать!
- Не неволю! К вечеру успеем управиться и мы и вы.
- Дело говоришь. Тогда не будем тянуть - провожатых дай моим бойцам по местам разойтись, да нас размести.
К вечеру оживление в городе спало - войско, распарив косточки с дороги уже отправилось отсыпаться - хоть и привычны были к походам, но устали, сморились, а воевода их и его свита явились на пир лучших людей Уфы. Назавтра жизнь города снова начала входить в свою колею.
Наутро Григорий явился к службе в Троицкий Собор и неожиданно застал там стольника Языкова, который истово молился перед иконой Ильи-пророка. Стараясь остаться незамеченным стрелец прошёл на привычное место - он здесь отстаивал начало службы каждый день. На него смотрели Николай-угодник и скорбный лик Христа и здесь молиться было лучше всего. Спокойно на душе.
Языков молился за Государя, за здоровье его семьи и особенно за то, чтобы Илья-пророк упас Алексея Михайловича от врагов и коварных "друзей". Не желая прислушиваться к его молитве, Григорий всё-таки против своей воли разобрал большую часть слов - ведь Языков молился совершенно не обращая ни на кого внимания, пожалуй даже излишне громко, мешая другим, нарушая чин службы.
На вид стольнику было чуть за пятьдесят - он вероятно был ровесником князя Волконского, начав служить с ним в одно время. Разглядывая его со стороны Григорий отметил, что его собственная молитва пошла кувырком, мысль скакала, а взгляд сам притягивался к воеводе. Наконец стрелец пересилил себя, устремив своё рвение на мольбу Николаю-угоднику, но стоило ему погрузиться в духовную битву со своей натурой, как кто-то уверенно и крепко взял его под локоть.
- Ага, Гришка, соскочил ни свет ни заря, уже Богу поклоны бьёшь? - весело и бесцеремонно прервал его Языков. - А ну, идём со мной...
Опешив от такого вторжения Григорий хотел было воспротивиться, но любопытство превозмогло. "Чего ему надо-то? Подождать не мог?"
- Бушь долго молиться в пустословие затянет, а там и до чёрта недалеко. Неуж самого главного ещё не поведал Господу?
- Главное, как будто, сказал.
- Ну и нечего дальше рассусоливать. Не отвлекай Бога у Него дел без тебя хватает.
Языков вывел его на паперть, раскидал нищим чуть серебра, и пошёл в трапезную, увлекая стрельца. Ввалившись в чистую горницу, где во время заутрени никого не было - он сел на широкую лавку, а Григория посадил напротив.
- Давай рассказывай!
- Что рассказывать?
- Всё! От начала и до конца. Только коротко. Как с царём знакомство свёл, как к стрельцам прибился, как с Прозоровским и Желябужским к немцам ездил, откуда ладушка твоя, как в Самаре дел наворотил, и что дальше собираешься делать. Начинай! Времени нет, но на такое дело времени не жалко.
Григорий удивлялся насколько у Языкова острый взгляд - он подмечал самое важное, отделял главное от второстепенного, прерывал пустопорожние рассуждения и говорил коротко, ясно, емко. В этом человека чувствовалась неуёмная и опасная сила жизни - Григорий отчётливо понимал, что Языков не колеблясь может послать любого на смерть. коли того потребует дело, и при этом его не будут мучить угрызения совести, а через некоторое время одержав победу ли, уйдя ли с поражением он напрочь забудет о том, что его приказ обрёк кого-то на гибель. И всё-таки этот человек вызывал симпатию, то ли своей цельностью и правдивостью, прямотой, то ли надёжностью и непоколебимостью. Можно было не сомневаться, что его приказы, даже смертельно опасные будут исполняться, а воинство его не будет шататься и роптать.
- Как так получается, что ты, Андрей Максимович, не будучи особо родовитым задираешь намного более высокого по месту* князя Волконского?
- Ха! Мы перед царём и Богом все равны. А если знать, что Волконский сколько ни командовал - обычно в уроне, как в навозе, то получается, это он мне не ровня. Уж если я получал по мордасам - то от ляхов и шведов, но никак не от башкир и татарвы кучумовой. А Волконский что? Отсиделся в Уфе, когда его башкиры едва на пожгли. Ни одной вылазки сам он не сделал, и то ему повезло, что нашлись в городе буйные головы и распугали разбойные орды, разогнали их. А то бы по сю пору сидел запершись за стеной, а то и вообще бы погромили бы его степняки воровские.
- Боком то не выйдет? Сам-то я так же думаю, да вот наиболее родовитые могут за такие слова и на взглянуть, что у тебя на службе государевой заслуг полно.
- Я не в Москве сижу, я в полях и лесах бьюсь, по закраинам хожу где родовитым делать нечего. Вот пришёл в Уфу, кто тут меня осудит? Волконский что ли? Да я здесь едина его опора. Придёт Федька Волконский - он хоть по крови князь-Андрею сродственник, а по духу такой же как я - вояка и тоже завистниками гоним, поперёк горла у них засел... Воеводствовать мне никто не запретит. А коли и запретят - не выйдет у них с моими людьми совладать. Мои только меня бояться и уважают.
- Разве сие не будет для обвинения главным? Войско государю должно быть верным!
- Пока идёт война, пока будут бунты - мне всё едино. Ну а попаду в опалу - ну и что? Давно бы мне пора со службы сойти. Вотчины заброшены, так и захудать в голь недалече, - Языков рассмеялся. По его щеголеватому виду и не догадаешься, будто он бедности боится.
Григорий не был уверен в правоте стольника - недавно один из старых стрельцов поведал как расправились с Михаилом Шеиным, что когда-то геройски оборонял Смоленск, да и потом пусть и не так успешно, но тоже храбро бился с ляхами. Опала для Шеина закончилась трагично - по наущению бояр казнили, не взглянув на прежние заслуги.
- А что Шеин? Оговорили его - это всем известно. Так это как Бог даст - кому что на роду написано. Шеин был героем и останется героем, а недруги его в могилу сойдут к Божьему суду. Неча того бояться!
В трапезную потянулись монахи-послушники, что помогали при Соборе. Чернецов было человек восемь, они дружно расположились, принесли щи в глиняных чашках и трапезная наполнилась запахами и звуками ей уместными. Но Григорий и стольник Языков после вчерашнего пира были слегка пресыщенными и просто продолжили разговор.
Настоятель Собора, отец Серафим, здоровый как медведь, приготовившийся к зиме чрезмерно, ввалился в трапезную и увидел посторонних, но вскинув брови в недовольной гримасе ничего не сказал. Огромный золотой крест с огненно-красными, кровавыми лалами украшал его обширное брюхо. Он поотирался, чтобы попытаться понять что делают здесь воевода и государев человек, но всё ж ушёл.
- Видишь какой богатей? Крестом сим убить можно - такой он тяжёлый. Пол-Уфы купить на сие украшение можно.
Григорий от неожиданности опешил. Он думал ровно то же самое.
- Вот из-за таких пузанов как этот, башкиры в гиль пошли, а я теперь гоняйся за их ордами по лесам, да по Степи. Только Соликамск замирили, смотришь под Уфой ворьё гуляет... А виной ненасытное брюхо таких вот "служителей" Божьих! - Языков произнёс слово "служителей" с явным пренебрежением. Только что истово молившийся в храме теперь Языков казался излишне резким.
- Опасные речи! Мой благодетель князь Шаховской за такие слова в Приказ к себе тягает не взирая на заслуги и места...
- А, Федька... Знаем сего! Он то же что и я скажет... только не на людях, а вот так как мы с тобой. Потому что не дурак и не выродок, хотя и из старого рода, - воевода хлопнул Григория по плечу. - На Шаховском, да на Ртищеве, да на Богдашке Хитрово, на Ордине Афоне, да на нас с тобой Россия-матушка и держится. А дурачьё - Волконский Андрейка, да ему подобные лишь губят всё дело! Тьфу! Даже говорить о них дело гнусное! Ну, а ты что далее делать собрался?
- Царёвой воли дождусь в Уфе, да и как он скажет, так и будет.
- Стало быть будешь моих бойцов огневому бою учить. А теперь айда отсель, негоже странноприимством злоупотреблять!
Дни тянулись за днями, башкирский бунт утих и лишь из Зауралья приходили тревожные вести. Орды тех башкир, что доставляли столько хлопот прежде разошлись по своим улусам, люди в окрестностях Уфы да и в других местах Поволжья вздохнули спокойно. Особенно в этом году тревожились как проводить сев, как готовиться к страде, и вот пришло долгожданное спокойное время. К середине апреля в город явились стрейшины многих родов и привезли с собой ясак за два года - дьяки торжественно скрепили листы новой клятвы Государю казёнными печатями. Здесь же из многих родов выбрали самых достойных представителей чтобы отправиться в Москву. Наконец 14 апреля явился воевода Фёдор Волконский приведя с собой шесть тысяч войска. Вместе с отрядом Языкова это была настолько внушительная сила, что позволила бы замирить Степь даже если бы степняки того не хотели.
Фёдор Волконский не произвёл на Григория какого-то особого впечатления. Он чем-то напоминал Семёна Давыдова - тоже хитрый, корыстный, но всё-таки достаточно толковый командир. С собой воевода привёл захваченных пленников - Гаура Акбулатова и Улекея, прозванного Кривым - их выдали те башкиры, кто не желал поддерживать восставших и желал мира с Белым Ханом. Именно эти предводители со своей ордой в прошлом году стены Уфы порушили и часть домов в городе спалили.
- Привёл к повиновению башкир Ногайской и Казанской дорог. А сих будем казнить здесь, в Уфе. Чтобы любой знал - те, кто на город с приступом шли не уйдёт от кары, - важно сказал Фёдор Волконский, веско роняя слова.
С приходом своего дальнего родственника и видно излив ему душу князь Андрей Михайлович воспрянул духом. Воздержание от вина отразились на его здоровье в лучшую сторону, чему особенно радовалась Прасковья Тихоновна - его супруга. Скромная и тихая женщина она всё ещё боялась грозного московского гостя, но при этом нашёптовала мужу - "спасибо ему говори, вырвал тебя из лап сатанинских!". Князь же затаил обиду, и хотя виду он не подавал, но время от времени брюзжание прорывалось наружу.
Ежедневные ученья и смотры, что проводил воевода Языков научили и Григория многому. Однако главное - он обучал стрельбе пищальников, затинщиков и драгун, наконец научившись рассказывать о том, что нужно делать и знать коротко и понятно. Из Нескольких сотен он выбрал двадцать наиболее способных бойцов и научил их почти всему чему сам научился - стрельцы схватывали на лету.
К исходу апреля, когда наконец из Москвы пришло письмо с дальнейшими распоряжениями он обучил команду их сотни отличных стрелков, несколько человек стали полковыми мастерами-зелейщиками*. Были в числе обученных и служивые из Самары - те, кто вернётся к Давыдову и научит огненному бою товарищей.
- Андрей Максимович! - обратился Григорий к Языкову. - Сии двое стрелков - Иван и Иван настолько хороши, что мне почти не уступают ни в чём. Верный глаз и верная рука их тебе сослужит хорошую службу, только прикажи их снарядить как следует. Пищали у них больно худые - а ведь из моего карабина они птицу в полёте бьют!
Языкову долго объяснять не было нужды - парней он сделал десятниками в отборной сотне, что составляла его лучших бойцов, и была его личной стражей.
Фёдор Волконский ничего подобного не проводил - считая, что нужно дать людям отдохнуть, но его стрельцы вместо отдыха стали напиваться в кабаках да безобразничать. Были и смирные - кто-то даже развернул своё нехитрое ремесло на продажу. Но так или иначе такой отдых на пользу войску Волконского не шёл.
27 апреля пришло письмо с приказом, отложив все дела, возвращаться в Москву - царь желал судить и казнить Сары Мергена, и требовал привезти ему башкирских "лучших людей" - засвидетельствовать как всё было. Письмо было не из Тайного Приказа царя, а писано дьяками Приказа Казанского Дворца за подписью Алексея Никитича Трубецкого - героя Конотопского сражения.
Не долго думая Григорий препоручил командование своими двумя сотнями стольнику Языкову, вызвал страйшин-башкир и двинулся в путь. Он давно был готов.
- Всему чему можно я обучил ваше войско. Моих людей оставляю до осени под твоей рукой, Андрей Максимович, а по осени отпусти самарскую сотню в Самару - чтобы оне там крепостную рать усилили, а полтевскую сотню в Москву, посколь годование их закончится в начале зимы, - сказал он напоследок воеводе Языкову.
С Фёдором Волконским простились тепло, с уфимским воеводой Андреем Волконским не так дружески, хотя Григорий всё ж напоследок попросил прощенья за свою наглую выходку, от которой на лице у воеводы остался едва заметный рубчик и порушенная репутация в городе.
Взяв с собой десяток лучших стрельцов, небольшой отряд ранним утром 28 апреля после краткой заутрени выдвинулся по Казанской дороге к Москве.
- Плохая дорога! - сказали башкирские старейшины - Заморим коней!
Но отряд шёл быстро, почти не останавливаясь для роздыха - отмахивая по шестьдесят вёрст в день, и к 6 мая прибыл в Казань, где без промедления погрузились на струг и пошли по Волге вверх. Расседлав лошадей отправили со стрельцами посуху, особо наказав беречь Рюзгара и Касиргу, которые в пути показали себя хотя и своенравными, но быстрыми и выносливыми. Григорий хотел было задержаться в Казани, осмотреть город, блиставший и куполами церквей и красовавшийся мечетями и татарскими дворцами, но как раз налетел южный ветер, который был настолько теплым, что снег, в один день растаяв, превратил дороги в сплошное месиво.
- Ветер с юга даст нам идти не на вёслах, а под парусом, и в Нижнем будем быстро, коли ветер подождёт, - сказал кормчий, сняв все сомнения. - Упустим ветер будем идти втрое дольше, а то и более.
Волга несла полые, вешние воды и если бы не ветер, то идти встречь им было бы намного сложнее. Струги были лёгкими, но места на них не было совершенно - ведь несмотря на удачу с ветром и парусом, гребцы всё равно были необходимы. Но так или иначе струг нес их двое суток напролёт - сначала под парусом, а когда ветер улёгся - шли медленнее на вёслах. Гребцы всю ночь распевали нехитрые песни, чтобы удержать нужный ритм. К утру третьего дня увидели свет в домах и на улицах Нижнего Новгорода, а к обеду уже пристали к нему.
- Здесь-то и отдохнём, пока не прибудут наши лошади!
Ещё когда они подходили к Казани затяжная весна взорвалась наконец зелёным пламенем листьев, показалась первая трава. Голые деревья за один день покрылись зеленью, и все радовались первой сочной траве, по которой лошади истосковались за долгие зимние месяцы.
Торговый город Нижний встретил их приветливо - все дни стояла солнечная погода, мощёные где деревом, а где и диким камнем улицы удивляли чистотой, а торг бойкостью. Впервые в жизни Григорий увидел столько соли в одном месте - огромные вереницы телег доверху гружёные "белым серебром" стояли на торгах возе пристани, на большом торгу, у Московских ворот, ожидая, когда модно будет тронуться в путь. Каждодневно подходили новые и новые насады и струги с товарами, то разгружаясь, а то догружаясь и идя дальше - на Казань, Самару и так до Астрахани. Но настоящий торг был подле Макарьевского монастыря - знаменитая нижегородская ярмарка, где когда-то сколотил своё состояние купчина Козьма Минин. И хотя зимняя ярмарка уже давно отгремела, а летняя должна была начаться только в июне, но даже при этом торжище было оживлённым.
- Удивительно! Здесь нет заморских товаров, но сколько много всего! - сказала Мэри увидев огромную кипу досчатого железа*. - тут металла больше чем в Арсенале в Вулвиче!
- Много железа здесь? - осведомился Григорий у суетливого приказчика.
- Не счесть! Вот в этой горе две тыщи пудов без малого! - с гордостью ответил торговец.
- А сабельные полосы есть?
- Сколь угодно - только они с других желез сделаны - во-о-он там смотрите, у купчины Йоханна.
Стрельцы с лошадьми пробились по бездорожью только в средине мая, когда дороги постепенно стали подсыхать и, оставив их в Нижнем, для отдыха, Григорий, Мэри и бывшие при них Сенька с доктором Махолаем поспешили к Владимиру, и далее к Москве.
Крестьяне открест пахали и сеяли, в паре мест по дороге видели множество вольно пасущегося скота, а в предместье Владимира, селе Боголюбово под стенами строящегося монастыря увидели огромные косяки лошадей - монастырь промышлял их разводом, торгом, на вырученные деньги возводя каменные стены. Лошади радовали глаз - были тут и верховые и тяжеловозы, но монастырская челядь завидев Григория на Касирге долго провожала их глазами.
Пыль за ними стояла столбом - дороги окончательно просохли и теперь они они махали по шестьдесят верст, часто пересёдлывая лошадей - так, что доктор стал жаловаться на камни в почках...
- Поражаюсь вам, Мэри! Как можно столь грациозному созданию так ловко держаться в седле? Уж до чего считал себя ловким наездником - но мне не угнаться за вами!
В ответ Мэри только смеялась, давая Рюзгару полную волю мчаться как тому нравилось.
Отдыхали как правило в сёлах, что стояли по тракту, останавливаясь не в трактирах, а у сельских старост или зажиточных крестьян - так было и проще и безопаснее, ведь за несколько монет серебром сразу же и о лошадях позаботятся и баню истопят, но при том не будет рядом лихого люда с тёмным прошлым, да навязчивого внимания торгашей.
Так 21 мая они добрались до Москвы, которую издали заслышали по колокольному звону - праздновали Иоанна Богослова так, что от Реутовой пустоши* слышно было. Когда же из-за линии окоема показались маковки церквей, все восславили Всевышнего. Вот она Москва-матушка! Прибыли!
Сенька увидев огромный город обомлел - он-то считал, что Москва это как три Самары, пусть пять, но когда всё что было впереди было усеяно жилыми строениями, а повсюду к небу возносились ниточки дыма он был потрясён и десяти Самар не хватило бы!
- Ну здравствуй, стольный град! - Григорий заломил свою шапку, и неясные тревожные предчувствия наполнили его душу.
==========
более высокого по месту - т.е. более значимого по социальному статусу.
мастера-зелейщики - специалисты по изготовлению пороха.
досчатое железо - листовой металл.
Реутовой пустоши - небольшая деревенька позднее ставшая городом Реутовым.
Оценили 15 человек
32 кармы