Григорий по своему обыкновению хотел было двинуться впереди - с передовым полком рейтар, но вспомнил, что обещал Мэри быть особенно острожным. Осадив свою прыть он двигался вместе с князем Даниилом Велико-Гагиным, с полками Инглиза и Воронина. Аггей Шепелев с Первым Выборным полком шёл чуть позади, обычно отставая от войска утром и нагоняя вечером. Так лента русского войска прошла маршем Глухов и Батурин, оставив в стороне Конотоп, и вечером 14 июня вышла к Борзне. До Нежина оставалось один день скорого марша. Передовой рейтарский полк уже прибыл в Нежин.
Хотя войско встречали радушно, всё ж местные жители были насторожены, ожидая, что большое скопление воинства это всегда неустройство, хлопоты, а то и раззор. Борзна была побогаче Орла, хотя недавно ещё тут проходили сражения. Тогда повсюду носились летучие отряды конницы, или тяжёлой поступью шла пехота, но места этого как ни старанно не раззорили, не пожгли.
Старшие старались не казаться на глаза московским воинам, другое дело мальцы! Эти совершенно не боясь ничего, маршировали рядом с солдатами и стрельцами, что-то им кричали и переругивались меж собой, часто устраивая драки. Ребята постарше просто стояли в стороне разглядывая оружие, аммуницию и доспех воинов, шедших бодро и привычно. Особое внимание приковывали к себе командиры - начиная от сотенных-капитанов, заканчивая самим послом царя. Впрочем Велико-Гагин лишь изредка мелькал вдали - крытый возок не давал видеть его самого - понятно было лишь, что он важный гусь. Даже в июньскую жару он носил крытую парчой с золотым шитьём шубу.
Григорий в дорожном кафтане не привлекал бы никакого внимания - у него не было сверкающих блях, блестящих шнуров, дорогого оружия или богатой попоны. Но стать Рюзгара, его совершенно необычный вид и отличный от других норов бросались в глаза издалека. Жеребец не привык ещё к Григорию, хотя уже и не норовил его скинуть, но все ж порой горячился, не всегда охотно подчиняясь. Григорий пересел бы на Тата, вот только Тат уже порядком устал в пути, а кроме того с Рюзгаром тоже что-то надо было делать, приучая его ходить под седлом нового хозяина.
Князь Велико-Гагин всё ещё побаивался "сумасбродного и горячего" Григория, хотя и понял, что никакой угрозы от него не исходит. Кто-то рассказал ему про Самару, где Григорий сошёлся с воеводой Давыдовым накоротке, благодаря чему царь Давыдова приметил, и даже ковш серебряный и сорок рублей тому послал, "за устройство и благолепие града Самарского". Слух ходил, что царь даже собирается приблизить к себе самарского воеводу - будто Григорий сильно воеводе польстил.
- Вот бы и мне с сим царёвым любимцем сойтись! - говорил Велико-Гагин, поглаживая бороду и мечтая. Хотя стрелецкого полуполковника он считал выскочкой, и Григорий чувствовал это высокомерие даже через лестные слова похвал, но отношения их были ровными.
Велико-Гагин в походном шатре трижды перекрестился на икону, которой ещё праотцы его молились и вышел вон. На коне он давно уж не ездил, потому приказал подать возок, сел на начальствующем месте и, разведав где Григорий, приказал везти к борзненской церкви.
- Ишь какое обыкновение у него - толпы народа вокруг собирает! Как бы в самозванцы не подался... - проворчал князь себе в бороду.
Княжьи люди вскочили в сёдла. Больше сорока всадников сопровождали царского посла, и вся эта процессия вызвала в народе большое замешательство. Люди озираясь на грозных верховых расступались, дивясь на князя и отмечая его спесивый, чванливый вид.
- Який товстый индик! - шептались в толпе. - Не сжер бы вин наших запасив враз! Сущий живоглот!
Всадники стражи не больно-то церемонились с теми, кто замешкался из-за тесноты, добравшись до центра толпы они почти сбили с ног и Григория, который хмуро смотрел на приближающихся людей князя, не двигаясь с места. Не двигались и те, кто стоял рядом с ним.
- Григорий Онисимович, до тебя прибыл, говорить с тобой хочу! - сказал князь, чинно восседая на возку. - Отпусти народ!
- Здесь народ вольный, князь, не держу я их! Тем более приказать не могу. Желают люди знать про Государя! Как отказать?
- Если б по своему делу к тебе шёл, подождал бы. По государеву делу здесь!
- Даниил Степанович, да разве ж по чину тебе ко мне итти? Тем более по государеву делу!
- Сколь раз тебя звал! Садись ко мне в возок, а народ нас простит поди-ка!
Григорий удивился - про посланцев от князя он узнал впервые. Казаки и мещане закивали головами - раз по государеву делу, то они не возражали и стали смотреть приветливее. Он нахмурился ещё сильнее, ожидая от Велико-Гагина неприятностей.
В Нежине уже случилось самое настоящее стечение народа. Василь Золотаренко - нежинский полковник с тревогой наблюдал за тем как прибывают всё новые и новые отряды голытьбы - кто-то на клячах; кто на подводах, запряжённых волами, а кто и пешком. И слепой мог увидеть, что это никакие не казаки, а самый пропащий, отпетый люд - одёжка с чужого плеча, все стрижены наскоро и совсем недавно, а потому похожи друг на друга как цыплаки одного выводка. Но самое главное - оружие... Старые, битые и порой не то, что не наточенные, а даже с несведёными пятнами ржи сабли - венгерские, польские, турецкие. Такие же древние - ещё фитильные самопалы; если и мелькнёт где мушкет, так обязательно в нём сбит кремень, а то и самого кремневого гнезда нет. Цепкий глаз Золотаренко выхватывал такие детали и полковник понимал, что дело нечисто.
- Откуда будете, хлопцы?
- С Сичи! Запорожцы, - гоготали в ответ
- А войной на ляха кто из вас ходил? Никого что-то не упомню никого...
Но вновь прибывшие зубоскалили. Некоторые из них не понимали ни по-малоросски, ни по-русски, тут и там мелькали армяне, мадьяры, валашцы - их было немного, но они бросались в глаза.
- Кто не ходил, тот ещё пойдёт! - зубоскалил один из бывалых, по-видимому действительно запорожец.
Василь Никифорович только что получил письмо от епископа Мефодия, что держал кафедру в Мстиславе и Орше, и раздумывал что ему предпринять в связи с уговорами Мефодия принять сторону Брюховецкого. "Как пастырю поверь мне - гордость Сомка погубит его, как и писание говорит: "Выю гордеца сокрушу, не помилую!" Берегись Василь Никифорович стать богопротивником!"
Ещё с битвы под Каневом у Золоторенко и Сомко разошлись пути-дороги. Яким Сомко, будучи шурином Богдана Хмельницкого, и при том дерзким, отчаянным воином, метил в гетманы всей Малороссии и вёл себя соответственно. А Золотаренко то было как кость в горле. Но Сомко противостоял Брюховецкий, которого Золотаренко презирал и считал самозванцем. И вот ныне нежинский полковник колебался. Письмо Мефодия, к которому многие прислушивались, этим колебаниям дало новый толчок, буквально переломило что-то в душе бывалого казака. Ручательство за верность Брюховецкого со стороны Мефодия не выглядело показным, а потому Золоторенко решил довериться ему.
- Попам сам Бог радеет, поп не сплошает! - подумал Золотаренко, снимая с себя тяжкий груз принятия решения.
Данила Короп встречал московского посла в Борзне. Рослый, задорный, душа нараспашку - он сразу всем понравился, а прибаутки и его зычный смех сразу топили лёд настороженности.
- Сей казак зятем приходится Сомку Якимке, - важно сказал Велико-Гагин Григорию. Он произносил слова так, будто каждое отлито из золота и он ими одаривает. - Бунчужным у наказного гетмана подвизается. И по всему видно - далеко пойдёт!
- Хорош! - Григорий залюбовался удалью Коропа, который на коне показывал чудеса ловкости. - Лихой наездник! Любого степняка за пояс заткнёт!
Бунчужный был лет тридцати, в белой полотняной расшитой рубахе он поднимал клубы пыли, гоняя коня так словно жаждал удивить царёвых людей бесшабашностью.
Короп тоже приметил Григория, когда подъехав наконец к Велико-Гагину, почтительно склонив голову, он искоса разглядывал Рюзгара.
- Здоров ли наказной гетман? Оправился ли от недавней раны?
- Та що ему буде? Здоровий як бик! Почухався як від комариного укусу, і вже здоровий.
- С такими воинами вере православной никакой враг не страшен, верно Григорий? Знакомься, тёзка, Данила батькович, сей молодец лучший стрелец царства Русского, Григорий, сын Онисимов. Он стреляет из своего мушкета так же хорошо, как ты в седле держишься.
Короп протянул руку, и Григорий пожал её почтительно склонив голову, как младший старшему, чему Данила удивился. Московиты заносчивы, и даже молодые, а уж тем более те, что из дворян-жильцов, из ближних царю.
- Гарний кінь!
- Такое слышать от лихого наездника - великая честь!
Короп улыбнулся во все свои тридцать два зуба и не стал отнекиваться. Он как и Сомко набивать себе цену не любил.
Подъехали полковники, нагнавшие посла с его стражей. Они удивлялись на кой ляд князя понесло в городок. Воронин мучавшийся камнями в почках с восковым от болезни лицом был изнурён, но держался крепко, стараясь не выказать слабости. "Немцы" по обыкновению были мрачнее тучи - так бывало всякий раз как их отправляли из Москвы на "варварские окраины". С полковниками были и подполковники и майоры и вся эта процессия катилась чёрной, мрачной тучей. Таким дай приказ - всех порубят и не моргнут, бровью не поведут.
Князь желая выказать свою набожность сошёл с возка, перекрестился на церковь, поклонился всем её приделам и вошёл внутрь. Здесь под благословенными сводами он решил держать совет со своими людьми и с нарочными Сомко и Золотаренко.
- Пусть как Богу открыто моё сердце, так и вам будет! Прибыл я царёв наказ исполнить - избрать достойного гетмана для малороссийских земель - да так, чтобы все были довольны.
Данила Короп улыбался, а нарочный Василя Зороторенко - Нестор Волк стоял с каменным лицом. Человек он был простого рода, да ведающего и честь и достоинство и на слова князя не польстился - много красивых слов в жизни слышал.
- Раздор меж гетманам Сомко, полковником Золотаренкой и кошевым атаманом войска Запорожского Брюховецким царю неугоден, и он повелел быть ладу меж ними, а посему наказует вести Раду без плутовства, а коль такое случится велел карать по всей строгости!
- Любо чути такі слова! - Короп так и улыбался, радуясь тому, что царь погасит наконец бесполезный спор меж казацкими вождями и каждый получит своё достойное место. Он не сомневался, что слава Сомко и его былые заслуги и верность будут царём замечены и отмечены.
- Ведомо ли тебе, князь Даниил, - сказал Волк по-русски едва заметным вологодским выговором, - что Брюховецкий нагнал в Нежин голытьбы, да не только казацкой, но и мещанской, обрядив их по-казачьи и хочет на Раде устроить бузу?
- Не бывать тому! - Велико-Гагин топнул ногой, гневно зыркнул и будь тут кто от Брюховецкого - непременно испепелил бы его взглядом. - Для того с ратью пришёл, чтобы того не допустить!
- Добре! - сказал Волк, но мрачность так и не покинула его лица.
Григорий стоял в стороне и молился на образ Георгия Победоносца.
- Ты бы Григорий прислушался к речам князя, поклоны потом отобьёшь! - толкнул его в бок Шепелев.
- Что там слушать? Как князь говорит вздор? - шёпотом, чтобы никто не услышал, ответил стрелец.
- Тем более уясни себе - князь тут бросается словами, а нам-то сии слова исполнять! Не допустит он! Слыхал я в Нежине уже чёрного люда больше согнали, чем у нас есть сил. И ещё пригонят...
- А откуда слух тот?
- Известно откуда - наши рейтары уже там, и я просил прислать мне гонцов о том, что там творится. Только что прибыли. Да ты вон и Волка спроси - вишь какой смурной - явно беду чует!
Нестор Волк услышав своё имя - пусть и произнесённое далеко и полушёпотом оглянулся уперевшись тяжёлым взглядом в Шепелева.
- Ишь что - и впрям волком смотрит. Тяжко ему. Чует, что дело казацкое рушится!
- А кто он?
- Нестор Волк? Э, брат, ты ещё и не родился поди-ка когда он на Дон сбежал, а потом сюда в Малороссию. Про Волка говорят, что он ещё в Азове сидел вместе с Осипом Петровым, да Наумом Васильевым - турецкого султана за усы дёргал! Непростой то человек - отчаянный! Когда в Азове было худо он как раз подоспел - нырнул в Дон, да и с камышинкой в зубах у турок под носом проскользнул в крепость. Так-то! Зря что ль он у Золотаренки в ближних людях ходит?!
Григорий взглянул на казака другими глазами и Нестор как будто увидел восхищение в глазах стрельца.
- Слышал о том деле. Неужели Волк там был?
- Точно был, а посколь у него обратного ходу на Дон не было - ушёл с запорожцами.
- Почему же он с Золоторенко сошёлся, а не с запорожским гетманом?
- А ты его спроси. Я тебе гадательно отвечу, а он чистую правду скажет.
Даниил Велико-Гагин всё выспрашивал своих подчинённых их мнение о происходящем, о том, что они видели и что думают. Он непрестанно крестился, вознося хвалу Всевышнему почти после каждого слова. Всех эта показная набожность настолько утомила, что многие уже были раздражены и обозлены таким поведением посла. Тем более это бесило иностранных офицеров, что чувствовали себя в православном храме неуютно. Велико-Гагин же считал, что таким образом он приобщил проклятых еретиков к душеспасительной благодати православия.
На улице стало темно, но не от того что солнце закатилось, а лишь от того, что пришли чёрные грозовые тучи, и уже послышались отдалённые раскаты грома.
- Вьёт чьёрт! - брякнул неосторожно полковник Инглиз, - Дорогьи в кашью делаться будут, застряньем в пути на дьва ещё днья!
- Ты чертыхаешься, а враг человечий за спиной стоит и улыбается! - грозно окликнул Велико-Гагин.
- Виньоват, кньязь! Но спьешить ньадо в льагерь! - не моргнув на замечание князя ответил полковник.
- Убирайся, безбожник! - выкрикнул посол, и вдруг все собравшиеся в храме встрепенулись. Инглиз вышел, с ним вышли его подполковник и майоры, затем и другие офицеры-иностранцы, а там и много иного люда. Лавиной они выкатились на крыльцо, во двор, скоро коновязи почти опустели, там осталось лишь с десяток лошадей и неподалёку верховая стража.
- Так-то эти люди любят Бога! Так-то эти безбожники чтят Христа! - досада князя была неподдельной - Какой успех нам пошлёт Господь, коли не войско, а орда безбожная под моим началом?
Посол поглядел на Григория будто ища у него поддержки, и стрельцу надо бы сдержать язык за зубами, да не стерпел:
- А достойно ли, князь людей силком в божий храм волочь, да ещё и иноверцев, да ещё им после кажного слова аллилуйю в уши вкладывать? Тут и мёртвые сбегут - не то что живые.
Данила Короп хохотнул услышав эти слова, и увидев сначала опешивший, а затем разъяренный взгляд Велико-Гагина. Князь метнул молнию взгляда и в сомкова нарочного и в остальных и демонстративно наложив крестное знаменье, отбив земной поклон иконе Спасителя вышел - тяжко и медленно ступая.
- Тьфу, мразь! - зло и с чувством сказал Шепелев, предчувствуя недоброе. Его распирала такая ненависть и такое презрение к этому напыщенному гусю, какому не пристало именоваться в храме божьем.
Когда князь вышел Короп подошёл к Григорию и обнял его по-братски, да и Нестор Волк уже не смотрел волком, хотя и не улыбался.
- Берегись теперь его, стрелец. Злопамятен Гагин. Такие не спускают доколе живы...
- Поберегусь. Да не посмеет он царёва нарочного трогать.
- Стало быть и ты нарочный тут? Я от Золотаренки, Короп, от тестя своего, Сомка, а ты значит царёв будешь?
Григорий кивнул.
- Диво, що такий молодий, а вже царьов нарочний.
- Молодой, да ранний! - сказал командир Первого Выборного. - Я Аггей Шепелев, солдатский полковник, - представился он.
- Гайда зі мною, тут в Борзні одне місце є затишне, - сказал Короп заговорщицки. - Треба поговорити.
Этот рубаха-парень не производил серьёзного впечатления, но сейчас лицо его было серьёзным и следа былого веслеья на нём не было. Словно и не бывало.
- А ти чого стоiш? - спросил он замявшегося было Волка, - Гайда!
Благословившись у батюшки вышли и Короп повёл их прочь от коновязи. Бросив лошадей все четверо пришли на берег реки Борзенки и перейдя по шаткому мостку скоро подошли к мазанке, что одиноко ютилась на противоположном берегу. Двери в мазанке не было - вошли, сели за грубый тёсаный стол. Хотя тут было небогато и чистота и уют говорили, что хозяйка где-то недалеко.
- Сестри моєї будинок... - начал Короп, разливая по кружкам то ли пиво то ли брагу.
- Друже, я воздержусь, - воскликнул Григорий и казак посмотрел на него удивлённо. - Под зароком хожу - хмельного не пью!
- Та невже ж то хмільне?
- Всё одно! Давай без этого.
Повисла неловкая тишина, но Короп уже начал:
- Чув я, що полковнник Шепелєв дуже шанована людина в царському війську...
- Тоже слышал, что уважают тебя Аггей Алексеевич! - подтвердил Волк.
- Та й немає у нас іншого вибору, як з тобою, та з Григорієм наші справи обміркувати. А вони у нас погано йдуть.
- Отчего ж ваши дела плохи? - Шепелев пригубил из кружки и поставил её на стол.
- Погавкалися Золотаренка з моїм тестем і мирно не живуть.
Нестор кивнул и добавил:
- Василь Никифорович не прочь бы и пособить Сомку, да тот и виду не даёт, будто ему подсоба та нужна. Золотаренка всё думает, что Сомок нос от него воротит, а у того в голове и мысли нет моего полковника к себе призвать.
- И что ж мы можем соделать? - прищурился Шепелев, раздумывая? - Прийти к Золотаренко и убедить его быть с Сомко?
Оба казака кивнули.
- В Нежине сей час брюховецкого люда видимо-невидимо. Всё голытьба, да всякий сброд. Жаба посулил этим недоноскам животы зажиточной казацкой страшины раздать. Добром и посулами подкупает себе сторонников. А нам в Нежине только грабежа и не хватало...
- Разве устоит весь этот сброд против царёва войска? Не допустим, поди-ка, грабежа и неустройства!
- Твої слова та Богу в вуха!.. Ну, царево здоров'я! - Короп поднял свою кружку и осушил залпом. Нестор Волк и Аггей Шепелев последовали ему, кивнул в знак поддержки здравицы и Григорий.
- Только не просто сброд там будет... - мрачно заметил Волк. Жаба ведь и запорожцев приведёт, а они за него стоять будут. Сечевые вместе с чернью перевесят и сомковых и наших нежинских...
- К чему клонишь, Нестор?
- Ясно до чого! Чесної Ради не буде, значить потрібно щоб цар не визнав цю Раду!
Шепелев даже крякнул от неожиданости.
- Как ты, Данила это себе предствляешь? Тут и царёв посланник, будь он неладен этот пень-колода. Тут и царёво войско! Как можно не признать Раду?
Нестор Волк испытующе посмотрел на полковника и на Григория словно пытался понять стоит произносить то, что он задумал или же лучше не стоит.
- Царь может не признать Раду, если прольётся кровь!
Григорий побледнел, а затем его бросило в жар, полковник Шепелев же закусил губу и едва не закричав сказал:
- В своём ты уме? Ты же сейчас злоумышляешь против воли царя! Какая кровь, когда за тем прислал сюда царь шесть полков чтобы этого не случилось ни в коем разе! И это не какие-то там второразрядные стрелецкие приказы, или солдатский сброд, каторжный. Это отборное войско! Здесь лучшие силы - и ты говоришь "прольётся кровь"! Да эта кровь пятном ляжет на нас всех!
Григорий, казалось, впал в полузабытье - словно и был здесь, в этой мазанке, но мысли его унесли далеко, подвесив меж небом и землёй, в месте которого нет, и где он почувствовал себя потерянным и ничтожным. Он всей кожей чувствовал как соскальзывает туда, куда обещал не попадать - в лапы к смерти и он понимал, что именно его кровь и именно его смерть нужна для того чтобы этот Жаба-Брюховецкий не втёрся в доверие к царю и его посланнику - Велико-Гагину.
- Стой крепко, отрок! - услышал он неземной голос - Я просил тебя беречь царя, так береги его.
Григорий почувствовал как некто добрый и могущественный, некто лучезарный низводит его из места небытия на землю. То был самарский старец - отец Дмитрий, улыбающийся и строгий одновременно.
- Хэй, молодий! Що морок зловив? - Короп щёлкнул пальцами перед лицом стрельца. - Живий чи ні?
- Да живой я! Виденье мне было, святой явился.
Все уставились на него словно на юродивого.
- Что за святой? - спросил Волк хмуро, не веря.
- Старец один, что перед смертью мне наказ дал, под клятву меня подвёл. Теперь и всегда обязан я ту клятву исполнять.
- Что за клятва? - спросил Шепелев, наклонившись вперёд.
- Обязан я беречь царя и его семью.
- Мы не против царя злоумышляем, а против его врагов биться желаем! - воскликнул Волк, и Короп его поддержал. - Мы примирить Золотаренку и Сомка хотим, чтобы они сильнее стали, а значит и царь чтоб сильнее стал.
Григорий кивнул:
- Я не сомневаюсь в ваших помыслах. Даже вашу мысль о непризнании Рады царём всей шкурой чувствую - другого пути нет!
- Да как нет? - вскричал Шепелев, вскочив на ноги. - Я на такое не пойду и вам не дам! Несёте околесицу! Удумали чёрт-те что, и ещё меня в том принуждаете?
- Вільному воля, полковник! З нами не йди, та нам не заважай! Ти сам-то який шлях бачиш?
- Придётся идти к Велико-Гагину и убеждать его в то, что Брюховецкий нечист на руку!
- Эта Жаба хитрее, чем ты думаешь! И князя он обманет так, что ни одного слова ты сказать ему не сможешь, не поверит он тебе! - с жаром воскликнул Волк. - Я сам с этим сталкивался - Жаба та ядовитая, и её ядовитые мысли таких как князь пропитывают насквозь. Гагин глуп как гусь! У червяка на крючке больше мозгов, чем у этого болвана! Зачем его царь прислал?
- Да вы даже не пробовали с ним поговорить! Неужели Брюховецкий умнее и разумнее всех нас?
Короп на мгновение поколебался, но ни одной искры сомения не проскочило в глазах Волка.
- Что Сомко, что Золотаренка, что вот он - Данилка Короп - они же простые как копейка! Они думают, что если они говорят правду, то на их стороне Бог и это решит всё дело! Царь разберётся! Бог не выдаст, свинья не съест! А Жаба таких, как они, вокруг пальца обводит! Он хитёр, он всё уже давно задумал и придумал как он каждого из нас обманет. И письма подмётные у него готовы и свидетели ждут своего часа и даже пленных он подговорил - такое было уже. Так же обманом он стал кошевым в Сечи! Глаза-то разуйте! Ведь так и было - и все это знают! Но подивитесь - вся Сечь ныне за него! Да если бы Сомок хоть толику той хитрости имел, да если бы Золотаренко хоть немного был хитёр как Жаба - они давно бы в железной клетке его свезли в Москву! И ведь выдумывать ничего не надо - есть за что!
Шепелев опешил от такого напора, и задумавшись, погрузился в себя. Его глодали сомнения, сердце было неспокойно, и Григорий видел как мучительно больно полковник пытается решить что ему делать. Сам же Григорий прекрасно знал, что решение предложенное казаками - единственно верное.
- Своим умом придумали иль кто присоветовал? - спросил он Коропа тихо.
- Самі...
- Думаю я, что сие вам Бог в сердца вложил... Эх... А ведь я клялся своей возлюбленной жене, что не буду лезть в пекло очертя голову. Но что ж мне остаётся? Разве есть иной путь?
- Тебе не надо никуда лезть, - сказал, как отрезал, Волк. - Ты царю донеси что увидишь своими очами. И про Жабу, и про Гагина донеси и верность Сомка и Золотаренки засвидетельствуй. И ещё расскажи как Брюховецкий и Сечь Поповича Ивана - паволоцкого полковника - на растерзанине ляхам бросили. Нам бы сейчас не на Раду собираться, а на подмогу товарищам спешить - которые бьются за веру и за царя, но Гагин и ведать о том не ведает, что войско нужно поднимать и вести в бой!
- Кто таков этот Иван Попович?
- Верный царю полковник. Он хоть и не имеет столько сил, как имеет Сомко или Золотаренка, но настоящий воин, который веры своей никогда не променяет на ересь униатскую!
- А кто ещё царю верен?
- Иоанникей Силич - он полковник Чернигова. Вот они и есть опора Руси-матушки здесь в землях древлерусских. Четыре полковника да киевский воевода, царём данный.
- Неужто в Сечи Запорожской нет никого, кто за Москву стоит? Неужели отложатся казаки Сечи, если Брюховецкий отложится?
- Как знать, Григорий? Там в Сечи всякого люда полно - там и турки с татарами от султана и хана прячутся, там и цыгане и армяне. Там ляхи есть, что польскую корону бросили. Сечь любым рада - там и купцы и бойцы. Бойцы встанут за веру, да за какую? А купцы встанут за тем у кого монета звенит! Есть у царя богатая казна? То-то! Вот и вся Сечь! Они с грабежа живут и жили - не все, да многие. Им без разницы откуда ясырь брать. Русский ли полон, ляшский, татарский, турецкий... Потому и Брюховецкий их легко посулами перекупил.
Григорий долго слушал как Нестор, развязав язык хмельным, изливал душу; затихли и Короп с Шепелевым, следя за пульсирующей, живой, трепетной мыслью казака. Словно на ладони была вся боль его сердца перед ними, открытые потаённые недра души.
- Что ж ты вологжанин и так сердцем к землям сим и людям сим прикипел? А, Нестор?
Волк остановил бег мысли, задумался, и тишина в мазанке была настолько звонкой, что слышно было писк комаров, что искали добычу.
- Вологда... давно это было...
- Правда что ты в Азове турку бивал?
Нестор взглянул и словно вспыхнул изнутри, озарился снопами света - от лица его из глаз хлынуло счастье и спокойная тихая радость.
- Да! Азов! Было дело - стояли насмерть и выстояли! Многие наши тогда полегли, но и турка да татарвы без счёта.
- Сколь тебе лет в ту пору было? Почитай двадцать с гаком лет прошло с той поры! - заметил Аггей Алексеевич.
- Пятнадцатая весна только исполнилась мне тогда. Там в Азове и повзрослел.
- Правду кажуть люди, що ти з тростиною в зубах по Дону плив, через неї дихав?
- Не брешут, так и было. Тростинкой дышал. Молодому что? - всё весело, да задорно. Сей час бы не смог. Молодой был, трехжильный. Турка когда совсем отчаялся под Азовом сидеть - двадцать шесть раз на приступ ходил. Четыре дня и ночи мы не спали и не ели почти... Да что там - нужду малую им на головы справлять приходилось!
Мазанку сотрясли раскаты смеха - четверо мужиков были совершенно счастливы от этого краткого мгновения, когда можно было не думать о той беде, в которой они находились, а вспомнить о славном времени побед.
- Там я и свою судьбинушку встретил, Алёну мою ненаглядную, Матвиенка дочку, лихого казака кровинушку.
- И што? Не томи - сказывай!
- А какая она была тоненькая, звонкая, как по-татарски балакала споро, как тятьке самопал снаряжала! Мне пятнадцать - ей весной меньше... Женили нас аккурат, когда третий год сиденья в Азове пошёл. Вот в григорьевом возрасте был... Я хоть бойкий малый был, а подойти к ней не смел. Прям немел в её присутствии чисто как будто ангела видел...
- Дальше-то что?
- Нестор витає в хмарах! Щас з хмар пройде дощ або мала нужда. Так заведено у азовців! - Короп заржал в голос и все его поддержали.
- Родила Алёнушка мне двух богатырей, а сама-то как тростинка. И дочу родила, младшенькую, Оксану, свет очей!
- Так где ж семья твоя? Что ты так горестно-то?
- Старший мой где-то под Смоленском сгинул - мальцом ещё, пятнадцать лет было, когда упросился с ратью идти. Младший с Алёнкой моей в полон угодил... Сколь не искал их в Станбуле, в Трабзоне - так и не нашёл ни следа... Осталась одна отрада мне Ксанка моя, кровиночка. В Чернигове у Силича спрятал её.
- Да не пропала поди-ка Алёна твоя в Туретчине-то! - с надеждой сказал Шепелев. - Коль по-турецки балакала... таких турки щадят!
- Она по-татарски разумела!
- Один чёрт! Поди их разбери! Давно ли схитили?
- Третий год уж... Да не о том речь! Усмотрит Господь - нам бы не сплошать!
Разом вспомнили про предстоящую Раду и трое в мазанке взглядами уперлись в полковника Шепелева.
- Аггей Алексеич... - начал Григорий. - Честь войска русского конечно дело важное. Только сами подумайте - какой урон будет, если Жаба отложится от царя-батюшки? Был Богдан Хмельницкий - великий человек, а сын его Юрко что? Переметнулся к полякам... Позор русскому оружию, когда сын верного соратника поднял меч против дела отца! И что? Снова измену допустим?
Тут же навалился и Волк, приводя свои доводы:
- Ты ещё вот о чём подумай - сколько доносов на Сомка написали? И ведь мой Золотаренка писал тоже! И воевода переяславский писал - Волконский-Веригин... И епископ Мефодий тоже тем грешил, что лыгу сплетал... А сам-то Сомко хоть одно письмо с ябедами царю отослал? - Волк так ратовал за Сомко будто не Короп, а он и был его нарочным. - Я когда узнал, что Василь Никифорыч кляузничает, я ему в лицо то и бросил, что поступает он как собака. И он раскаялся и признал вину, но ведь другие-то строчат! А Волконский как власы на голове рвал когда поклёп его не оправдался?
- Это что за поклёп?
- Написал он, что Сомко, когда стоял в Переяславле, город хочет племяннику сдать, Но когда Юрась Хмельниченко пришёл, привёл татарву и ляхов, два месяца Сомко сотоварищи с Волконским бок о бок бились! Сомко кровью двух сыновей своих смыл эту кляузу и воевода проклял тот день когда засомневался в Сомке! Нет сейчас лучше никого, кто гетманскую булаву поднимет, что Богдан оставил. Все эти изменники и трусы и мизинца сомкива не стоят!
Шепелев треснул кулаком по столу.
- Но должен же быть какой-то другой выход?!
- Есть другой... сейчас пойду и пристрелю князя Данила, - холодно и равнодушно, как будто дело уже решённое, сказал Григорий. - Не будет царского посла - не будет и Рады. И честь оружия русского не посрамится.
- Чего буровишь?! - взбеленился полковник. - Один другого хлеще выходы предлагают. Ты, Гришка, царёв полуполковник. Ты Полтеву товарищ и его доверие и доверие царя подорвать хочешь? Неуж царь ошибся, когда доверился тебе?
- Почему ж царь не может ошибиться?!
- Дурак-человек! Да если царь ошибается, стало быть он не благословлён Всевышним на правление, значит на Бог разумом его руководит... А если так то новая Смута? Новые самозванцы? Сколь лет прошло с той Смуты, а до сих пор самозванцев отлавливают... Должен быть выход. Иной выход!
- Уьбем Брюховецького ось і вихід!
- Уьбёт он Жабу... - Нестор Волк горько усмехнулся. - Ты сначала Жабу найди. Ты ведь и не узнаешь где он есть - ховается он до Рады, знает, что таких дураков как ты, Данилко, пруд пруди. А и найдёшь - как ты к нему подберёшься? Там псы цепные подле него. Они тебя голыми руками на части порвут как кутёнка.
Просидели бы в мазанке и дольше, да солнце клонилось к закату и уже выпала роса - пора было расходиться. Короп и Волк в ночь хотели махнуть в Нежин незамеченными, Шепелеву нужно было в возвращаться в расположение полка, а Григорий хотел отписать царю первое донесение.
- Что придумаете - дайте знать, сказал Шепелев, когда они вернулись к церкви и он взгромоздился на коня. - Голову с вами сломаешь, но на то будем надеяться, что Всевышний усмотрит!
Волк лишь горько усмехнулся.
Люди князя Данила Велико-Гагина увидели как Григорий, Шепелев и казаки прощаются у церкви, куда вернулись за лошадьми. Мгновенье и донесли князю.
- О чём совещанье имели с сими посланцами Сомко и Золотаренко? - вопросил Велико-Гагин, пытаясь выглядеть грозно. Хотя солнце уже почти не грело, готовясь отправиться за горизонт, но князь в дорогой шубе изнывал от жары - крупные капли пота выступали на его челе.
Григорий отмолчался, дав возможность высказаться Шепелеву как старшему и по званию и по возрасту.
- Сии посланники рассказали нам что на Раде происходит и происходить будет, что в округе делается и что пока мы тут медлим, в Поволочье наших товарищей ляцкие рати теснят и землю зорят.
- Мы не воевать сюда пришли, а гетмана избрать. А дале ему уж решать быть войне в этот год или же нет. Не воеводствовать меня сюда царь прислал, а с посольской грамотой избранию пособить, да споры утишить!
Седые брови князя грозно сошлись - так будто он и впрямь имел власть над полковником. Стоящие за князем стрельцы и солдаты переглянулись - уж не взбрыкнёт ли Шепелев? Не будет ли свары? Чью сторону тогда занимать?
- Неуж не подговаривали вас сии нарочные пособниками за Сомко выступить?
Шепелев против обыкновения стал говорить мягче и звучало это словно он оправдывается за эту встречу, старается сгладить разгорающийся гнев князя. Велико-Гагин грубо прервал его и стал поучать, что Шепелев воспринял спокойно.
- Казаки сами пусть выберут себе гетмана, чтобы с нас потом спроса не было! Кого волей своей назовут - тому и быть! А если же Сомко снова как в Козельце себя сам гетманом назначит, снова начнётся буза - того не допущу!
Видя, что полквник Первого Выборного и бровью не ведёт, князь решил что пора бы и Григория приструнить, да навалиться на него всей своей властью.
- А тебе Григорий Онисимов, разве такой наказ царь дал, чтобы кому-то способствие оказать? Разве не на честный выбор царь настроен?
Григорий внезапно почувствовал, как кровь прилила к лицу, как рука сама подло потянулась к гордоновскому пистолю, что вложен был за отворот дорожного камзола, а в голове билась мысль "Один только выстрел и подлой Раде конец! Один выстрел и всё"... Он смотрел на князя особым немигающим взглядом, стараясь пересилить внезапный душевный порыв, и не произнося ни слова замер как истукан.
Велико-Гагин вперился в него взглядом, подозревая что-то недоброе, и увидев, как стрелец превратился в туго скрученный жгут жил и нервов вдруг отпрянул, поняв, что терзает этого молодого бесшабашного парня. Пот грянул ливнем - спина князя и так мокрая от жары в мгновенье покрылась градинами подлой влаги и она стала струиться ручейками. Князь побледнел и окаменев на миг стал пятиться назад, в то время как Григорий напротив заметив, ухватив разительную перемену в своём визави шагнул к нему.
- А понимаешь ли ты, Даниил Степанович, что в грех можешь и сам впасть и людей ввести? - Григорий говорил тихо, но от этого ещё более страшно и угрожающе. - Разве не льётся сейчас кровь христианская пока мы тут, на Раде готовы слугам еретиков дорогу дать?
- Тебе ли меня учить? - в отчаянии взвизгнул посол и ещё отступил назад пока не упёрся в дебелого стражника в парадном латном вооружении.
- Не учить я должен - не по чину... Лишь предостеречь. Для того и послан, чтобы хранить и охранять вас, Даниил Степанович и Правду-истину.
Повисла гробовая тишина и стало слышно как урчит нутро перепуганного князя.
- Галушки пошли! - вдруг сказал дьяк Посольского приказа Назарьев и все загоготали - особенно немцы. За командирами подхватила смех и стража, и сам Велико-Гагин уже покатывался со смеху, радостно повизгивая, так как смеются очень грузные люди, когда у них заканчивается дыхание. Он был рад, что накалявшаяся обстановка разрядилась и теперь смотрел на Григория куда как осторожнее, с опаской.
- За галушки ли русского посла гетьман Брюховецкий заполучить расстарался? - вдруг громко и отчётливо прервал всеобщее веселье Григорий. - Что мне царю сказать? Гетманское гостеприимство сильнее оказалось, чем Правда-истина?
- Не было такого и не бывать такому!!! - взвизгнул посол, бледнея. - Царёву службу добро несу и в чести! А сговариваться хоть с Брюховецким, хоть с иными сам не стану и другим не дам!
Полковник Инглиз зацокал языком, качая головой. Этот парень ему решительно нравился, хотя другие - причём большинство были враждебно настроены к Григорию. "Выскочка!" - шептались они. - "А может быть и лазутчик от немцев!"
Солнце скатилось за горизонт, играя закатной зарницей. Становилось темно, но Григорий решил отослать царю грамоту, рассчитывая, что Рада затянется и всё можно будет решить во благо Руси.
"Лета 7171 года июня 14 числа ввечеру, ко полночи, пишу Вам, царь-батюшка Всея Руси Великия, Белыя и Малыя с перечётом земель отечичных и дедичных и властью Бога данных.
Прибыв в земли Левобережья реки великой Борисфена, зовомой здеся Днепром, встречал людей кошевого гетмана Сечи Запорожской Бруховецкого, наказного гетмана Якима Сомка, и полковника нежинского Василя Золотарнко. И простого люда видел без перечёта, и был очами Вашими и ушами Вашими, чтобы не погрешить против истины, а передать всё верно и подлинно как есть.
Гетман Сечи Запорожской многие и подробныя письма с кляузами на своих врагов писывал, поддержкой епископа Мситславского Мефодия заручившись на них лыгал. Люди его повсюду устраивают стычки и свары с нежинскими казаками и с людьми Сомка, и нагнали черни и повсюду ославляют врагов своего гетмана. А Мефодий не чисто за Бруховецкого ревнует, мекаю я по сговору, а не по Божьему произволению старается. То ещё известно, что Сомко и Золотаренко миром не живут, да всё одно верны вере православной и тебе царь-батюшка и всегда стоят за Русь и порядки русские. Есть ещё и другие полковники, однакож сил у них мало.
На том вышла у меня сего дня размолвка с князем Даниилом Велико-Гагиным, который также сговорен людьми Бруховецкого и потому пришли мы в Нежин позднее означенного, чтобы Бруховецкий своих людей мог нагнать поболе.
Своей волею я бы избрал Сомка, а Бруховецкого и с Сечи бы прогнать распорядился, однакож твоей воли Государь жду. И Мефодия прогнать надобно - как люд честной советует. Был хороший пастырь, да сошёл с пути Правды и увлёкся алчностью, власти жаждет подобно Никону.
А полковник Шепелев Аггей Алексеевич вельми надёжный и разумный человек и во всём тебе опора
Ответа прошу скорого, а лутше Ртищева Фёдора Михайловича взамен Гагина прошу".
Высушив и скрутив свиток он запечатал его красной восковой печатью, вложил простой в кожаный чехол и поспешил на двор, где его ждали четверо верховых шепелевского полка.
- В Москве разыщете любого из сих - Ртищева, Хитрово, Лутохина, альбо Полтева Тимофея Матвеича. Скажете особое письмо с Рады Нежинской от Григория Онисимова Полтева. Как в русские земли войдёте - пусть из вас самый скорый несётся в Москву ямской гоньбой - а остальные возвращаются в Нежин.
Верховые хмуро кивнули. Их бородатые, серьёзные лица были угрюмы и насторожены.
- Нигде не останавливаться, оружье держать наготове, сабли наголо, курки пистолей взвесть, по сторонам смотреть зорко. Ночью отъедьте подальше от Борзны, а там как знаете!
Григорий перекрестил каждого:
- Ну Богом, братцы! И с ответом пусть тоже поспешают!
Наутро войско тронулось спозаранку - пока солнце не начало палить. Ночи были светлые - не успевала отполыхать вечерняя зарница, как вдогон ей спешила утренняя.
Григорий простился с Борзной, перекрестившись на церковь, и поскакал прочь не оглядываясь. Он ещё вечером подробно расспросил о дороге и теперь мчался опережая всё войско - стараясь успеть в Нежин первым - и осмотреться на месте.
Тат отдохнувший и посвежевший, шёл ходко, порой даже срываясь с рыси в галоп, а Рюзгар и вообще летел ветром. Роса летела из под копыт обоих лошадей и когда взошло солнце, казалось именно его огонь разбрызгивают могучие кони.
Григорий спешил, но загонять лошадей не хотел, поэтому уйдя от войска на десять верст вперёд пустил разгорячённого Тата шагом, а заем и вовсе пересел на Рюзгара.
Вдали показался лес - не околки, не редкие тычинки послепожарного, гарёвого чапыжника, а самый настоящий сосновый лес; на окраине его раскинулся небольшой лагерь, рядом пасся табун лошадей. Не собираясь приближаться к стану Григорий взял чуть левее, но его уже заметили и скоро выслали ему наперерез небольшой отряд - четверых всадников. Стрелец возблагодарил Всевышнего за то, что наитие подсказало ему пересесть на Рюзгара и подобрав поводья Тата снял с его седла оба пистолета и свой карабин.
Забирая всё левее и левее, чтобы наверняка уйти от погони он всё больше и больше разогревал Рюзгара, понимая однако, что этот лихой жеребец гораздо более норвист и чуток - с его седла не станешь так стрелять как можно стрелять с Тата, но всё ж он надеялся, что до кровопролития дела не дойдёт.
Однако того ещё не знал, что несётся он почти прямо на другой такой же лагерь, который скрывался за околком и дозорный которого уже увидал мчащегося к ним всадника, и его преследователей.
- Pan chorąży, tatarzy jechał na nas rosyjskiego skauta! (Пан хорунжий, татары загнали на нас русского лазутчика!) - дозорный докладывал высокому, стройному офицеру, который в последний раз проверил подпругу седла и птицей взлетел сразу привстав на стременах. На голову он одел каску с серебряными крыльями и позолоченным козырьком.
- Daj horn! Rozsypać lawę i przechwycić tego bandyty!! (Дайте горн! Рассыпаться лавой и перехватить этого разбойника!)
Десяток всадников устремились навстречу Григорию.
Он увидел их слишком поздно - они летели во весь опор и в руках их блистали отличные польские сабли, некоторые же - уланы - мчались наперевес с пиками, и Григорий уже отчётливо видел их красные не то бунчуки, не то флюгера.
"Казаки? Татары?" - билась в голове мысль, - "Да какая разница-то?"
И тут он увидел сверкающий шлем с серебрянными крыльями.
"Всё-таки поляки!"
Они что-то кричали, мчась почти навстречу. Григорий повернул коней так, чтобы попробовать выскользнуть меж ними и его прежними преследователями, почтя за лучшее биться с четырьмя, чем с дюжиной, но лошади поляков были свежими, да и шли они хотя уже не в лоб, но наперерез.
Рюзгар словно понял, что если не припустить - то быть беде и стал махать так, что Тат стал отставать, хотя шёл без всадника. Григорий сначала не хотел отпускать уздечку своего любимца, но выхода иного не было - да и мысли его сейчас были больше о схватке.
"Беги, беги Татка подальше от нас!" - пожелал Григорий последний раз обернувшись на своего вороного жеребца и полетел дальше.
Справа пропела татарская стрела - ещё немного и она оцарапала бы его, а то и угодила бы в голову или шею.
Григорий пригнулся к шее коня, и достал из седельной сумки первый пистолет. Надёжный кремнёвый замок не давал осечек, а заряжен он был крупной, круглой пулей.
Обернувшись к татарину, что стрелял в него он увидел, как тот снова прицеливается и готов уже пустить ещё одну стрелу. Дальше всё было быстро и страшно - пятнадцать саженей отделяли их друг от друга и Григорий не задумываясь выстрелил целя в голову или шею коня - промахнуться он не мог, однако татарин отпустил тетиву первым.
Стрела пропахала по спине стрельца разорвав грубую ткань камзола, пропоров лопастью наконечника кожу и мышы на одном плече - скорее даже на лопатке - и взрезав, вращаясь, кожу на спине. Резкая, дикая боль смешалась с отдачей выстрела, но Григорий на мгновенье потерял сознание от боли и потрясения. Ещё немного и он вылетел бы из седла, если бы не обжигающий прилив новой боли. Кровь струилась вдоль хребта и казалось что её море.
Ему уже не было дела до того, кто в него стрелял, а меж тем татарин слетел с лошади и пытаясь устоять на ногах пробежал пару шагов, радуясь своей ловкости пока конь кувыркнувшийся через голову, разможённую пулей, не подмял его под себя. И даже это не убило бы его, если бы колчан стрел отлетел в сторону. Но на его беду колчан был приторочен на седле и десяток стрел одновременно пронзили спину, вогнанные в неё как гвозди вгоняются ударом молотка.
Увидев, что преследуемый ранен, а их товарищ раздавлен собственным конём остальные трое татар взяли немного в сторону, стараясь не догонять чуть сзади, а сравняться и перехватить арканом.
Поляки же на свежих лошадях были рядом с другой стороны - самые близкие также не более чем в десяти саженях.
Григорий стал приходить в себя видя как неумолимо сокращается расстояние меж ним и обоими партиями преследователей. Он достал второй пистолет - английский лёгкий и взяв его в левую руку обернулся к полякам ожидая, что те его испугаются увидев, что случилось после первого выстрела. Но не тут-то было! За ним гнались не какие-то юнцы или новобранцы - то были лучшие из лучших, те, кто не боялся красться по чужой земле, отчаянные и бывалые ветераны многих стычек и войн. Каждый из них много раз бывал под пулями и прекрасно отдавал себе отчёт, что даже с расстояния вытянутой руки попасть в противника на полном скаку непростое дело. Но Григорий целил только в лошадей, не рассчитывая, что сможет попасть во всадника. Он посмотрел в серьёзные и злые глаза ближайшего загонщика, но выбрал другого - того, кто мчался на прекрасном коне в каске с серебряными крыльями. Григорий сразу понял, что именно этот сможет догнать его первым несмотря на то, что другой был ближе.
Выстрел английского пистоля был точным, но безрезультатным. Пуля, скорее всего всё-таки случайно, чем прицельно угодила в лёгкую кирасу, пробив её, но застряла в кожаном нагруднике. Всадник откинулся назад, но удержался в седле, хотя, его конь всё-таки стал останавливаться и вскоре сильно отстал. Пока хорунжий пришёл в себя от мощного удара Григорий и остальные его преследователи умчались дальше по степи.
- Данил, кто это там с утра, спозаранку? Будто кого-то гонят по степи? Уж не нашего ли?
- Бачу як татар наші заганяють!
- "Наши" наши или "наши" - запорожцы?
- Ні, чубатих не бачити... То наші, ніжинські або... - Данила Короп замешкался, затем вдруг разом напрягся и чуть не заорал - Ляхи!!! Нестор, ляхи!!!
Оба вскочили на лошадей и побросав свою нехитрую снедь, что только что приготовили хотели было припустить прочь, как вдруг Короп развернул коня. Нестор, зрение которого уже не было таким острым как у его товарища спросил с тревогой:
- Что там видишь? Кого гонят? Татар ли?
- Ляхи і татари... Ти пам'ятаєш цього коня, Вовк?
- Да неужель? Тонкая шея, маленькая голова... - Нестор Волк тоже развернул коня к погоне и припустил, пришпорил, разразился диким гиканьем. Короп вторил ему - в руках его уже сверкала сабля. Они ни мгновенья не колебались, зверея и входя в боевой раж.
Татары заметили двух казаков сразу и с ещё большим остервенением погнались за Григорием, уже почти догнав его. Взвился один аркан, другой - неудачно, лишь хлопнув по спине и вызвав ещё один приступ нестерпимой боли.
Григорий бросил поводья и вскинул карабин, тотчас его разрядив.
"Боже, правый!" - только и успел подумать он, увидев как пуля угодила преследователю в рот и как неестественно развернуло его голову.
Рюзгар не боялся пистолетных выстрелов, но от звука выстрела карабина он словно присел, замедлил ход и в этот момент сзади на Григория налетели поляки. Один огрел его плашмя саблей по голове, слегка только порезав, другой ударил в спину втоком своей пики, после чего стрелец вывалился из седла и потерял сознание. Татары что-то гортанно кричали - указывая на двух всадников, которые неслись на них во весь опор.
Поляки сгрудились вокруг Рюзгара и Григория, двое спрыгнули чтобы поднять и перекинуть его через седло, привязать к нему, остальные кружили рядом не обращая внимания на татар, пока не заметили двух казаков.
- Сo za samobójcy? (Что за самоубийцы?)
- Trzeba gwintowac ich w kapuste! (Придётся порубить их в капусту!)
Волк и Короп были противоположными по характеру, хотя во многом и сходились. Волк неторопливый и спокойный когда зверел в боевой обстановке становился буквально ледяным, жестоким и по настоящему беспощадным, превращаясь в олицетворение смерти. Его ярость и ненависть были холодными, но от этого не менее обжигающими. Короп наоборот распалялся, движения его становились резкими отрывистыми, он жил одним мигом, немедленно забывая всё что происходило только что и полностью устремляясь вперёд, целя точно, целя в сердце.
Один из татар пустил навстречу Коропу стрелу, но тот даже глазом не моргнул - слегка только направил коня в сторону, а сам нагнувшись к гриве. Увидев это татары почли самым благоразумным предоставить полякам разобраться с этими двумя разъярёнными бойцами. Стрелять в сторону поляков они не решались, хотя и были неплохими стрелками.
Выехавшие навстречу Коропу и Волку уланы как-то быстро оказались на земле - их товарищи увидели с ужасом как отлетела в сторону голова одного из них - но так и не сумели понять что же произошло. Между тем Данила Короп, прекрасно владея саблей ещё лучше метал ножи, и ещё до того как пика устремилась ему в грудь нож уже пробил и панцирь и сердце его соперника. Волк же безхитростно парировал удар пикой и просто одним ударом отсеча кисть руки, вторым немедля снёс голову с плеч врагу. Остальные хотя и оказались в замешательстве, но тут же ринулись навстречу казакам, стараясь обступить их со всех сторон.
Короп сиганул с коня и разом с земли ранил одного и убил второго - проткнув его в упор. Раненый вышел из боя, и упал на гриву коня, но его место, не медля, заняли другие. Короп же уже через мгновенье был в седле своего буланого жеребца, успев приготовить для броска ещё один нож.
Нестор Волк не был особенно высоким и с виду не был богатырём, но улан, который попытался ударить его пикой разом слетел с седла, настолько хватко и мощно Волк ухватил древко нацеленное ему в серце. Он вырвал её без видимого труда, разорвав крепкую кожаную шлейку. Двое подскочивших к нему кавалеристов тут же получили разящие, хотя и не смертельные удары втоком копья в голову и повалились в с лошадей. Далее Волк отбросил саблю и орудовал пикой разгоняя врагов и раня их лошадей с безопасного расстояния. Одного наиболее отчаянного он всё же пронзил ударив в живот и пробив кирасу так, что изо рта бедолаги хлынула кровь. И хотя острие пики пришлось обломить она оставалась от этого не менее грозным оружием.
Семеро поляков были уже на земле - убиты или ранены, когда татары снова стали стрелять в казаков, видя, что поляки уже не бросаются на них. Внезапно прозвучал выстрел и один из татар схватившись за бок повалился из седла. Другой подхватил его, схватил уздечку и выбросил лук, поскакав с товарищем прочь. Григорий с трудом взгромоздился на своего Рюзгара не поперёк седла, а в седло и брал в руки бердыш.
- Чудовий постріл, друже! - крикнул Короп и снова устремился на врага.
В это время к полякам подоспел хорунжий - он уже совершенно пришёл в себя и был чрезвычайно зол на своего обидчика.
- Zabij ich, na co czekasz? (Убейте их, чего вы ждёте?)
Вшестером они бросились на Коропа и Волка, оставив пока без внимания Григория, который всё-таки был серьёзно ранен.
Сеча закипела с новой силой. Нож Коропа нашёл ещё одну цель - на этот раз войдя в руку одного из кавалеристов - плечо его повисло и он скорчившись от боли выронил саблю. Волк тем временем свалил ещё одного просто ухватив его руками и вырвав из седла, бросив наземь. Поляки увидев с какими демонами они столкнулись отпрянули и помчались прочь, но хорунжий был отнюдь не робкого десятка. Даже не обратив внимания на то, что его подчинённые и товарищи бросили его в бою он устремился на Нестора, вращая саблю так, что сразу стало понятно - это превосходный фехтовальщик. Хотел ли он тем напугать противника, либо хотел ввести его в заблуждение касаетльно своего удара, но Волк предпочёл уклониться от сшибки. Тогда хорунжий развернулся к Коропу и повторил наезд, зло ощерившись. Короп видя, что инициатива удара у противника и понимая, что отразить наверняка у него может не получиться, соскочил наземь и отскочил в сторону, прикрывшись конём. Поляк ударил жеребца саблей, огрев её лезвием плашмя по крупу и он помчался прочь, из-за чего Данила Короп оказался почти что нос к носу со всадником. Он махал клинком перед носом лошади поляка и она неохотно шла на него.
- Давай ко мне! Отстань от него! - кричал Нестор Волк, отвлекая поляка от товарища, но хорунжий повернул коня на Григория, буквально взбесившись, что именно из-за этого гонца погибли и разбежались его люди.
Григорий никогда до того не бился в седле, но чувствовал себя уверенно и спокойно - несмотря даже на рану и на то, что каждое движение вызывало новое кровотечение. "Осталось немного. Осталось выдержать этот последний наскок и всё будет хорошо"...
Бердыш не пика и не сабля. Им никогда не бьются сидя в седле, потому что оружие тяжёлое, неповоротливое, требующее твёрдой опоры, твёрдой земли. Но бердыш оружие крепкое, надёжное и если не атаковать, так отбиться им вполне можно.
В бою Григорий заметил, что хорунжий левша, и поэтому одинаково хорошо владеет обоими руками. Благодаря этому он и ввёл в заблуждение Волка при их сшибке. Сближаясь с поляком стрелец понимал, что тот постарается его обмануть, так чтобы бердышем невозможно стало отбиваться, поэтому Григорий сам направил коня так, чтобы не дать поляку объехать его. Тот что-то орал - видимо ругался - и всё так же бешено вращал саблей. Но видя, что Григорий не поддаётся на его уловки всё-таки старался сблизиться с ним так чтобы оказаться вне досягаемости бердыша, а самому удачно ударить.
- Братцы, хватит с ним играться! Давайте уж кончим его, пока остальные не решили вернуться! - крикнул Волк заходя поляку за спину.
- Почекай трохи! - крикнул Короп и в воздухе мелькнул аркан, спутав ноги коню поляка и те грянули наземь.
Пока поляк поднимался, а упал он очень удачно, Григорий спешился и подошёл к нему на расстояние удара. Хорунжий по своему обыкновению вращал саблей перед собой и над головой, но мертвенная бледность на его лице показывала, что он понимает - шансов против бердыша у него немного. Правда перед ним стоял израненный юнец без кровинки на лице, поэтому случиться могло всякое.
Григорий сделал несклько широких размашистых движений и стал пластать воздух перед поляком при этом нимало не угрожая ему - на расстоянии около сажени, а то и более. Спина его кафтана уже была чёрная от крови, и стрельца донимало лёгкое головокружение, но прекрасно тренированное тело уже само знало что и как делать и поэтому бердыш со свитом рассекал воздух заставляя поляка отступать.
- Kiedy umrzesz od swoich ran? (Когда же ты сдохнешь от своих ран?)
- Никогда! - Григорий неожиданно метнул бердыш во врага.
Застигнутый врасплох хорунжий только и успел, что попытался отбить его клинком, но слишком тяжёлый и слишком быстрый бердыш не отклонился от цели. Кираса треснула как яичная скорлупа, и на этот раз подкирасный доспех не спас поляка. Острие бердыша рассекло его не очень сильно, но глубоко, так, что тотчас достигло сердца и остановило его биение.
- Вот и всё!.. - стрелец тихо опустился на траву, с трудом сдерживая стон.
Короп без слов срезал с него спину камзола и воскликнул:
- Ось так комар! Попив крові!
Он снял с пояса небольшой гомонок и достав несколько щепоток соли хорошенько просолил рану. Григорий застонал, уже не в силах сдерживаться.
- До свадьбы заживе! - весело сказал Короп.
- Так я ж уже женат!
- Тоді тим більше нема чого про ці комарині укуси вздіхати!
- Херня эта твоя соль! Вот как надо! - Волк посыпал рану порохом вперемешку с табун-травой и щёлкнул кресалом.
Григорий взвыл, на что Волк спокойно заметил:
- Теперь у тебя на загривке столько мяса нарастёт, что из его колбасу делать можно будет.
Короп только покачал головой:
- Ось чому тебе Вовком звати!
- Вовсе и не поэтому, - Волк уже достал трубку и стал ею попыхивать.
Застонал один из поляков, который был лишь ранен и Короп побледнел. В бою разгорячённый он мог убить любого, но теперь увидев как Волк поднялся и без слов пошёл к поляку он сразу всё понял - откуда такое прозвище.
- Нестор, не надо! - громко сказал Григорий, но Волк будто не услышал.
- Заріже зараз! - жалобно сказал Короп, ещё больше бледнея.
- Нестор, не надо! Он нам больше не враг!
Но Волк не слышал их или не слушал. Он склонился над поляком и видно было как он достал свой нож.
Вернулся, сел рядом.
- Зачем ты его убил? Не надо было. Он больше не враг нам!
- Кого убил? - засмеялся Волк. - Ляха что ли? Да я рану ему перевязал. Его ещё тащить в Нежин или на хутор придётся.
- Перевязал?
- Ну... Но это только потому, что ему жилу не задело. Крови он потерял много, но не помрёт. А от если бы жилу задело - пришлось бы добить - чтоб не мучался.
- Спасибо вам, братцы! Выручили, жизнью рисковали ради меня!
- И не благодари! Что ж мы тебя в беде могли бы бросить что ль?!
- Дякуй Бога! Він виручив!
- Ты другое, Григорий, скажи - кой чёрт тебя одного-то в Нежин понесло?
- Подальше от людей Гагина - целее будешь. Следят они за мной и так я думаю, что опасно мне там находиться, даже если в расположении Первого Выборного полка Шепелева.
- Думаешь руку поднимут на царёва человека?
- Это у них просто. Но даже не на самого Гагина я опаску держу. Есть там и ещё кое-кто...
- Но ты хотя бы охрану мог бы взять?
- Думал, что на двух-то лошадях меня вряд ли кто догонит, да не знал, что могу в засаду попасть. Кто ж думал, что полями можно на ляшских лазутчиков нарваться.
- Так ты с тем же успехом мог бы и на людей Брюховецкого нарваться... Капканы тут везде... Капканы... Западня на западне.
Пока Григорий приходил в себя казаки переловили тех лошадей, что дались, собрали оружие, а трупы стащили в одно место воткнув рядом пику с белой тканью на конце. О чём Григорий горевал, так о том, что Тата по-видимому угнали татары. Потерянных пистолетов ему не было жаль, ведь взамен трофеями взяли пистолеты хорунжего, а они были не хуже.
На ближайшем хуторе как следует перевязали Григория и оставили раненого поляка, наказав, что если за ним явятся его товарищи отдать его на руки и чтобы убирались прочь, к своим. Если же за ним не придут, то обещались после Рады забрать в Нежин и там уж решить что делать дальше.
Солнце стало ощутимо припекать и потому чтобы Григорию не трястись в седле, на этом же хуторе взяли телегу и лошадь, оставив хозяевам трёх польских и одну татарскую.
После обеда, прибыв в Нежин Григорий чувствовал себя уже лучше - то ли от того, что тело привыкло к боли и жару, который стал понемногу нарастать, то ли немного восстановил силы.
- Гайда до Сомка! - сразу же по прибытии сказал Короп и все согласились.
==========
в Азове сидел - "Азовское сидение" 1637-42 годов - взятие донскими и запорожскими казаками крепости Азов и её оборона от превосходящих турецких и крымских сил.
Табун-трава - табак.
Оценили 15 человек
31 кармы